Образ постнолицего праведника с узким как щель ртом, с фанатически сжатыми губами и глазами одержимого пройдет через многие произведения Брейгеля. Уж не Великий ли инквизитор Караффа послужил ему прототипом?
Духовный гнет все нарастал, и очень может быть, что именно это сократило срок пребывания Брейгеля в Риме. Кроме того, Брейгель так и не освоился здесь, ощущал себя чужим. Все его замыслы были связаны с родиной, с Нидерландами.
Питер Брейгель стал собираться домой. Он решил возвращаться другим путем — через Швейцарию и Альпы. Такая возможность появилась потому, что война за Парму и Пьяченцу закончилась и дороги Северной Италии снова стали относительно безопасны для путешественников. Ему хотелось на обратном пути повидать то, чего он еще не видел. Не станем гадать, через Сьену, Ассизи или Перуджу попал Брейгель во Флоренцию — существовали все три возможности, и каждая из них была по-своему привлекательна.
Плавная волнистость Умбрии, дымка, лежащая над ее холмами, голубоватая зелень ее полей… а может быть, поля уже сжаты, и краски стали осенними, — мы ведь не знаем, когда совершал он этот путь, — но мягкие очертания умбрийских холмов нельзя забыть, и они узнаются в его картинах позднейших лет.
Вполне вероятно, что он свернул с дороги, чтобы повидать Пизу. Сравнение одного из вариантов «Вавилонской башни» с падающей башней Пизы кажется несколько натянутым, но перекличка «Триумфа смерти» Брейгеля с изображением на сходный сюжет в Кампо Санто в Пизе несомненно существует.
Во Флоренции работали два соотечественника Брейгеля — Ян Рост и Николай Кархер. Искуснейшие мастера ковроткачества, они были приглашены ко двору Медичи, основали здесь мастерскую, пользовались известностью и почетом. Они оставили Нидерланды за десять лет до приезда Брейгеля во Флоренцию и, хотя получали вести с родины, конечно, обрадовались гостю, с которым можно поговорить на родном языке, которому можно похвалиться тем, как они преуспели, которому можно показать город, где они себя чувствовали уже почти как дома.
Не станем перечислять всем известных достопримечательностей Флоренции, которые, уж конечно, показали Брейгелю гостеприимные соотечественники. Многие из них в то время еще не были овеяны стариной. Постройка церкви Санта Мария деи Фьори только завершалась. Множество историй, связанных с работой ее зодчих, например, историю знаменитого конкурса скульпторов на право исполнить рельефы дверей баптистерия, рассказывали приезжим. Если друзья Брейгеля хотели показать ему картины современных художников, они шли в мастерские. Великое флорентинское искусство жило не только в мастерских, но и в церквах, во дворцах, на улицах Флоренции.
Трудно строить догадки, что приковало внимание Брейгеля, а что оставило его равнодушным. Огромное многолюдство, вмещенное Гиберти в барельефы на дверях баптистерия, десятки фигур, где каждая — образ и характер, наконец, изображения самого скульптора на дверях, одно — каким он был, когда начал огромную эту работу, и второе — каким стал, когда закончил ее, наверное привлекли взгляд художника. Он пристально вглядывался в огромный мир, созданный Гиберти на таком сравнительно малом пространстве. Это было весьма поучительно.
И наверное Брейгель не мог остаться равнодушным к реке Арно — реки всегда притягивали его. Шумные набережные, лавки ювелиров, вышивальщиков, резчиков, которыми был застроен Понте Веккьо, привлекали его. Здесь все было непохоже на Антверпен. Стремительнее жесты, громче речь, навязчивее продавцы.
Когда Брейгель должен был оставить Флоренцию, Рост и Кархер дали ему письма на родину, а потом устроили в его честь прощальный пир: флорентинские блюда и фламандское щедрое изобилие встретились за одним столом. В этом доме нидерландцев, ставших флорентинцами, Брейгель особенно сильно почувствовал — пора возвращаться.
Время, проведенное им в Италии, не прошло зря. От работ (кроме рисунков), которые он сделал здесь, за исключением тех, что упомянуты у Кловио, не осталось никаких следов, но, конечно, были и другие. Так или иначе, но ко времени своего возвращения на родину Питер Брейгель приобрел некоторую известность. После Флоренции он оказался в знаменитом университетском городе Болонье. Здесь привыкли к приезжим, но появление Брейгеля не осталось незамеченным.
В Болонье жил известный географ Сципио Фабио. Подобно большинству ученых своего времени, он состоял в оживленной и постоянной переписке с собратьями. Одним из его постоянных адресатов был картограф Абрахам Ортелиус — соотечественник Брейгеля. Так вот, среди прочих дел, достойных упоминания в высокоученой переписке, Сципио Фабио, и притом дважды, справляется о Брейгеле и передает ему приветы. Очевидно, художник не только задержался в Болонье, но и произвел такое впечатление на Фабио, что тот надолго его запомнил. А Брейгелю приятно было, прощаясь с Италией, познакомиться с таким образованным человеком, особенно потому, что тот хорошо представлял себе родину Брейгеля. Упомянув в своем письме Брейгеля, Сципио Фабио обеспечил себе известность не только среди историков географии, но и среди историков искусства.
Брейгель шел пешком, как странствующий мастеровой. Он останавливался в пути, чтобы поработать вместе с крестьянами, но он мог войти в мастерскую знаменитого художника вначале как помощник, а потом как собрат, и ему было о чем поговорить с одним из самых образованных людей своего времени.
Он был человеком широким и восприимчивым и при этом очень самостоятельным. Он долго учился у Питера Кука, но вышел из этого учения не подражателем, он провел много времени в Италии, но и отсюда унес то, что было нужно только ему. И оказалось, что и на обратном пути для него всего важнее стали впечатления дороги. Многие художники до него пересекали Альпы, он стал одним из первых, кто изобразил их.
Брейгель шел через Альпы, скорее всего, в конце весны или в начале лета. Горные перевалы освободились от снега. Альпийские луга цвели, и трава на них стояла по пояс пешеходу. Вершины гор, покрытые вечными снегами, пылали на солнце.
День за днем, неделя за неделей шагает он то в гору, то под гору, перевал, который ему предстоит преодолеть, то возникает перед его глазами, то исчезает, скрытый за поворотом петляющей дороги.
По скрипучим, шатким мосткам переходит он через горные реки, воды закипают на речных камнях. Дорога то выводит путника на простор горных долин, то втягивает его в узкое темное ущелье. Он не просто смотрит на этот пейзаж, он живет в нем, он вживается в него, он запоминает его глазами художника, ногами путника, прошагавшего все эти подъемы, повороты и спуски; телом, ощущавшим опасную близость пропасти, легкими, дышавшими чистым, разреженным до головокружения воздухом высоты.
«Ни на озере, ни на горах, ни на небе ни одной цельной линии, ни одного цельного цвета, ни одного одинакового момента, везде движение, несимметричность, причудливость, бесконечная смесь и разнообразие теней и линий, и во всем спокойствие, мягкость, единство и необходимость прекрасного» — так описывает Альпы Л. Толстой.
Встреча с Альпами превратилась в одно из самых сильных впечатлений, даже потрясений жизни Брейгеля. Нет, наверное, ни одной книги о Брейгеле, где не было бы приведено меткое слово Кареля ван Мандера: «Во время своего путешествия он нарисовал много разных видов с натуры, почему про него говорили, что он, находясь в Альпах, глотал все горы и склоны, а потом, вернувшись домой, стал извергать их на полотно и доски, до такой степени он верно и в этом и в другом отношениях передавал природу».
Но воспоминания о горных пейзажах придут в его работы много позже, уже на родине.
А пока он еще только идет и идет по альпийским дорогам, ест в придорожных харчевнях, останавливается на ночлег в деревнях или монастырских подворьях, то присоединяется к случайным попутчикам, то шагает один, останавливаясь, чтобы сделать набросок горного склона, берега бурной речки, замка или монастыря, прилепившегося к горе. Правда, таких рисунков, исполненных в пути и, очевидно, прямо с натуры, сохранилось немного. Вот один из них. Его называют обычно «Горные вершины». Можно только подивиться тому, как совладал художник с этим новым для него материалом. Огромность горных громад не устрашила его: он взглянул на них с любопытством и уважением, но без робости. Горные великаны этого листа не придавливают человека к земле своей грозной массой, они зовут его хотя бы взглядом последовать за ними в вышину. Так мог изобразить горы человек, уже прошедший по горным дорогам и тропам немалый путь, уже ощутивший свою внутреннюю человеческую соразмерность с горами…
