Сон?!

Да, пожалуй.

Его оставил сон.

В то самое время, когда это началось, он проснулся. А они все — нет! Зов прихватил их беспомощными и невинными, во сне, с любимыми зайчиками и мишками, на подушках, в кроватках, под одеялом, с клеёнками…

Итак, что же из этого следует?

Пожалуй, только две вещи: зная заранее эту закономерность, можно было бы предотвратить гибель команды. С вулканов за месяц не вернулся ни один островитянин. Вот канальи! А с другой стороны, есть надежда, что на кораблях или хотя бы на одном из кораблей есть люди, подверженные бессоннице, или дежурные.

Бессонница. Капитан Будулай вечно жаловался на бессонницу, да он к тому же и стар. Он мог избежать чар зова и сейчас прийти на помощь. Только бы до ораться до него на галере…

— Эй! Посмотрите на небо, чёрные олухи! — крикнул барон. — Солнце скоро встанет, и мне давно не до сна. Хватит, наигрались! Я требую свободы.

Однако осторожные старики продержали Витторио на привязи ещё добрых два часа[68].

— Разум Хныч, ты что-нибудь понял?

— Нет, разум Евстихий.

Галера свистящих сосен была пуста, если не считать этих двух, чьё поведение в последнее время заметно нервировало высокий разум. Они всячески проявляли собственные интересы и потребности, что противоречило концепции полного единения с космосом.

— Знаешь, — Евстихий потёр переносицу, — на их месте должны были оказаться мы.

— Согласен, но, как видишь, даже главный не утерпел и прыгнул за борт чуть ли не первым.

— Что же получается: у нас украли идею? Мы хотели избавиться от их общества, а выходит, социум избавился от нас?

— Социум поплыл по бабам, — объяснил Хныч, деликатно улыбнувшись, — неужели надо объяснять столь элементарные вещи?

Евстихий пожал плечами и опустился на банку.

— Ты видел, как это случилось, — сказал он, — никто и слова не проронил.

— Мысли передаются на расстоянии, — недовольно возразил Хныч.

— На расстоянии двух кораблей? Колонию тоже покинули, мы оба это видели.

— Ну и что…

— Их позвала сама Епона-мать, — упрямо подвёл итог Евстихий, — а нас не позвала. Хныч, проснись! Зуб даю, это высокий нажаловался, и мать отвернулась. Там, — он показал на остров, — каждый получит счастье, а мы… мы с тобой продолжим скитания.

— Ну уж нет! — Хныч раскраснелся. — Нам никто не мешает плыть к острову и вкусить женской ласки!

— Тогда почему мы до сих пор здесь? Почему ночью, когда было дружнее и веселее и все ныряли кучей, мы не сделали этого, а?!

Лохматые головы дёргались оживлённее и оживлённее. Кто знает, чем бы кончился диспут, вполне возможно, кто-то и улетел бы за борт, если бы за другим бортом не засвистели.

Так умел свистеть только разум Лысый. Высокий всегда приходил в восторг от его способности издавать звуки. В сумерках рассвета показалась лодка. На вёслах сидел разум Лысый и жестами просил принять его на галеру.

— Эй, остатки разумов! — крикнул он, налегая изо всех сил. — На «Анале» свершилось всеобщее самоутопление. Надо покалякать.

Евстихий сбросил верёвку, и вдвоём разумы вытащили коллегу, как крупную рыбу. В отличие от нестриженых галерщиков Лысый был лыс и тщательно выбрит.

Он задумчиво прогулялся по куршее.

— Насчёт утопления ошибаетесь, — буркнул Хныч, — ваши на остров уплыли и наши тоже.

— Епона-мать вызвала, — весомо добавил Евстихий.

— Да, собственно, кто вызвал, это мне по фальшборту, — отреагировал Лысый. — На «Анале» остались только я и кормчий. Как теперь жить, скажите мне! А вы чё не утопились?[69]

— Да поймите, — Хныч закатил глаза. — В это трудно поверить, но мы видели собственными глазами. Все разумы, и ваши и наши, сегодня перед рассветом добровольно молча попрыгали в океан и поплыли к острову. Я смотрел внимательно, — кажется, никто не утонул.

— Везёт, а я не видел, — признался разум Лысый. — Мы с кормчим и ящиком красного втроём грешили в карты на раздевание до самого не хочу.

— Высокий разум проклял карты, — на всякий случай напомнил Евстихий.

— Ну и где он теперь? — не меняясь в лице, заметил хозяин когга.

— Там, — показали бородатые за борт.

— Вот именно. И ещё… это самое, — Лысый прищурился, — я тут ножницы прихватил. Мы, наверное, сейчас пострижёмся, сядем в лодку и поедем ко мне.

— Но высокий проклял ножницы! — запротестовал Евстихий.

— Так, я не понял, — Лысый пошире расставил ноги, — вы чё, забыли, кто тут старший?

— Разум высо… — начал было Евстихий, но Хныч благовоспитанно прикрыл осведомлённый рот ладонью.

— Мы пострижёмся, — за двоих пообещал Хныч, — Давайте сюда.

— Ребят, с вас шерсти на запасной парус хватит! — Лысый оскалился тёплой улыбкой. — Поживее, поживее режьте всю волосню…

Его блуждающий взгляд внезапно сфокусировался на новом объекте. Он коротко хохотнул и, пока вершилось обезволосивание, пробрался в носовую часть судна.

Галера, раза в два длиннее ниспосланной социуму свистящих сосен и тоже пустая, стояла так близко, что виден был единственный человек с малиновым злым лицом, машущий белой тряпкой.

Лысый повернулся и медленно вернулся к разумам.

— Ого, Евстихий, а ты теперь, как я погляжу, и на мачту залезть сможешь, не запутаешься… Давай-давай, постригся сам — постриги товарища, мне матросы нужны, а не швабры. Шевелись, салаги!

Затем Лысый снова оказался на носу и убедился, что красное тут ни при чем: галера стояла, человек присутствовал, тряпка мелькала.

Он вернулся к Хнычу и Евстихию, поздравил с принятием в команду когга и задал главный вопрос:

— Ребят, вы сегодня, после того как солнце встало, на океан смотрели?

— Нет, — признался Хныч, — но о космосе думали, вы даже не сомневайтесь.

— И обереги тёрли, — добавил второй, — усердно.

— Да мне, собственно, до ахтерштевня, трите что хотите, просто у вас гости под носом, а вы в космосе летаете, ну прям как дети. Вы, вообще, как фал травить собираетесь? А рей поднимать? Серьёзнее надо быть, по сторонам смотреть, умываться хоть изредка.