Реас нащупал под кроватью припрятанную от отца бутылку, отыскал кубок и плеснул себе немного вина. Чуть-чуть хлебнуть было бы в самый раз. Но пригубить ему так и не удалось — дверь распахнулась, и кто-то молча вошёл. Крепкие, высокие мужчины. Сначала один, за ним второй.

— Кто вы? — удивлённо спросил Реас, но они не ответили. Последнее, что запомнил сын герцога, — руку в перчатке, зажимающую ему рот, и странный укол в области шеи.

…Днём ранее, утром, семидесятилетний экс-педагог, финансовое состояние которого позволяло ему иметь крепкий особнячок на окраине Мадары и откладывать на пышные похороны, посвистывая сквозь последние зубы, завернул в проулок, где за последние десять лет появлялся регулярно в одно и то же время.

Местечко мерзкое, но достаточно притягательное по одной-единственной причине — здесь жил человек, от которого зависел репертуар набирающего популярность уличного театра.

— И не только в Булгаре! — с превеликим удовольствием отметил бодрый Галлий, перешагивая через дохлую собаку. — Моим славным кукерам открываются границы других стран! После их гастролей по Венеции я получил втрое больше обычного!

Добравшись до знакомой двери, вечно воняющей гнилыми яблоками и старостью, он трижды стукнул молоточком. Подождал. Стукнул ещё раз. Опять подождал и уж тогда замолотил изо всех сил, вкладывая душу!

А в ответ тишина…

— Миленькое дельце! — Сунув нос в ближайшие окна, Галлий попытался хоть что-то рассмотреть сквозь щель в плотно закрытых ставнях. Внезапно ставни распахнулись, и чьи-то сильные руки втянули его внутрь, словно чужую паршивую овцу.

Аккуратные записки предприимчивого немолодого человека в подробностях описывают всё, что случилось с Гуннаром Торнсоном с момента его продажи сварта-львами до того знойного дня, в котором мы обнаружим его чуть позже.

У живописных берегов Средиземного моря, прямо в порту, кочующие торговцы выставили невольников на продажу. Путешествуя по жаркому африканскому континенту, арабские купцы собрали столь пёструю коллекцию рабов, что могли угодить самому взыскательному покупателю с любой точки Земли. Мускулистый молодой человек, нецензурно орущий по-норвежски, гульски, поносящий всех и вся на болгарском и эсперанто, хотя и привлекал внимание, но желания расстаться с деньгами у покупателей не вызывал[39].

Пару раз Торнсона рассматривали толстосумы из Эфиопии (в качестве блюда на свадьбу местного принца), но отказались от покупки, ибо огненногривый раб понял их разговор, несмотря на то что те использовали редкий пустынный диалект. На таком же ломаном-переломанном языке викинг разъяснил пухлогубым потребителям, что санитарно-гигиеническим нормам, как и все белые люди его года рождения и младше, не соответствует. В почках у него камни с наскальными рисунками, препятствующими деторождению, собственный символ плодородия (преподносится темнокожим девственницам племени) смертельно болен, а в скелете поселились тростниковые термиты-беспредельщики. Несмотря на трудности произношения, контакт был установлен и коряво произнесённые слова попали в точку. Эфиопы схватились за головы и бросились к своим верблюдам, дабы предупредить соотечественников, оптом скупивших партию молодых европейцев…

Латиняне на подобные байки не купились. Эти ребята были хорошо одеты и по всем признакам состояли при дворе чина никак не ниже епископа. Хорошо вооружённые, со старыми шрамами на лицах, они признали в Славянине отличного воина. Закурили, разговорились, познакомились. Плам по-братски угостил их последним кляпом. Вояки из вежливости пожевали просмолённую тряпку по очереди, но из брезгливости есть не стали, выплюнули. Они сказали Пламену, что прибыли на этот рынок из Венецианской республики по поручению своего высокопоставленного хозяина дожа Белсамондо, чтобы набрать гребцов на галеру под многообещающим названием «Бёдра Беатриче», и он им в общем-то подходит. Поскольку согласия викинга для этого формально не требовалось, его и не спрашивали.

Восточное побережье Апеннинского полуострова Плам увидел, будучи членом команды «Бёдер».

В солёных просторах Атлантического океана из воды выпирает приличный кусочек земли, поросший тропическими джунглями, как живот свартальва шерстью и родинками. Однажды после урагана у этих берегов плюхнулся в лазурную гладь ржавый якорь. Роскошная венецианская галера «Бёдра Беатриче» встала на рейд…

В кормовой части корабля в изысканной переносной беседке, среди ковров, подушек и занимательных вещиц вроде иллюстрированных с натуры виршей Хайяма о плотской любви, сидел тот, благодаря кому Венеция по числу новорожденных на сто квадратных ярдов готова была переплюнуть Китай.

Этого неутомимого красавца-производителя звали Витторио дель Сико[40].

Слушая пение райских птиц, живущих на берегу, он вспоминал кружевные подвязки некой девицы Глеи — своей будущей невесты. Единственная дочь дожа Белсамондо, взбалмошная, дерзкая, богатая, желанная, недоступная… Визг попугая помешал Витторио мысленно преодолеть последнюю застёжку её лифчика.

Грузный старик-капитан с трудом и яростными стонами поднимался по крутой лестнице. Дель Сико истомленно обернулся и кивнул мореходу. Тот был похож на небритого дьявола, то есть толст, уродлив, сварлив, но дело своё знал и «Бёдра Беатриче» любил больше собственной жизни.

— Ваша светлость, ещё семь трупов, — хрипло доложил капитан Будулай, прилагая неимоверные усилия, чтобы держаться ровно. — Почти все гребцы скончались, за ними пойдут матросы. А если мы не найдем воду, взбунтуются абордажные солдаты, алкоголь уже никому не идёт в глотку…

Шёл второй день, как рабы на вёслах получили по последней капле. Свободные, включая офицеров, выпивали по глотку в сутки, моля небо о дожде. Бочки разбились во время бури, осталась одна — на неё буквально молились. Пили пиво, вино, бренди и ром. Но это не утоляло жажду. Более того, утренний сушняк был ужасен! Та вода, что удалось сохранить, неумолимо подходила к концу. Несмотря на жесточайшую экономию, завтра может уже и не быть. Крысы и те посходили с ума, пытаясь пробраться к пустеющей бочке.

Трижды на берег отправлялись шлюпки с храбрецами, обязанными найти источник пресной воды. Ни один из трёх отрядов назад не вернулся. Джунгли спокойно раскрыли свои заросли им всем, но никого из себя не выпустили. Вот так. Ни раненых, ни трупов, ни известий, ни воды…

— Капитан, пришлите Стилета, — мягким голосом попросил барон дель Сико (уж у него-то вода была всегда!), поудобнее устраиваясь на подушках. — И скажите тем, кто устал от жажды, что всегда можно устроить отдых на реях. А воду мы найдем, я уверен…

— А если нет?

— Будут пить собственную мочу. Исполняйте, капитан Будулай! И не отчаивайтесь.

— Карамба! — тихо ругнулся морской волк и ушёл, страдая от похмелья, словно больной тюлень.

Через пару минут на трап неслышно, как болезнь, взошёл высокий, худощавый мужчина с лицом, в которое спустя столетия непременно влюбится целое поколение дам — поклонниц любовных романов. Глубокий шрам рассекал суровое чело, а глаза были столь проницательны, что могли запросто воспламенить шёлковые подвязки Глеи.

Одет он был легко, но дорого, по-военному, но элегантно, без кружев, но всё-таки….

— Настал час гвардейца чёрных прыщей! — важно кивнул ему венецианец. — Стилет, следующий отряд твой. Бери кого и сколько нужно, и начинайте действовать. Людям нужна вода!

Задумчиво молчал Стилет, зловеще притихли джунгли, затаённо взглянул барон на своё отражение в карманном зеркальце, не появились ли морщинки вокруг глаз, а на нижней палубе страдающие от вынужденного алкоголизма солдаты, рабы и матросы подозрительно оглядели друг друга, прислушиваясь к чему-то таинственному, промелькнувшему в воздухе и растаявшему в синеве океана…