Рэймидж удивлялся тому, что способен беспристрастно оценивать ситуацию. Его отец будет горд, если он преуспеет — и так же горд, если потерпит неудачу, потому что для него главное, чтобы сын попытался. Джанна ничего не понимает в подстерегающих его опасностях, она просто молода и порывиста, и все же она хочет, чтобы он попытался — возможно, по той же самой причине, что его отец, но также и потому, что она наслаждается приключениями. Когда он спас ее из-под носа наступающих французов, он также спас ее от тюрьмы, в которую превратилась бы жизнь молодой женщины, возглавляющей одну из самых влиятельных семей в Тоскане; женщины, которую мать воспитала как мальчика в отчаянной попытке помочь справиться с управлением пусть и небольшим, но неспокойным государством.

Рэймидж внезапно повернулся и пошел на бак, желая разом покончить с потоком мыслей и предчувствий. Впереди его ждала громадина, остановленная здесь внезапно налетевшим шквалом. Но прежде чем он поравнялся мачтой, он внезапно осознал: что бы ни случилось, он собирается сделать это из-за того же непреодолимого желания, что и у тех несчастных бледных игроков в «Уайтсе», желания, которому он не мог сопротивляться. Мысль об этом заставляла его чувствовать себя виноватым.

Саутвик карабкался по трапу, прицепляя к поясу саблю — или что-то наподобие сабли, подумал Рэймидж, так как оружейник, который выковал ее, должно быть, вдохновлялся такими образцами, как мясницкий топор, сарацинский ятаган, старинный шотландский палаш и вест-индское мачете.

— Хорошо, что это доны, сэр, — ворчал штурман, шаря по своему объемистому брюху, чтобы потуже затянуть пряжку. — Легче иметь дело с ними, чем с лягушатниками, хотя бы потому, что они воюют всего несколько недель. Они все нервные, и я держу пари, что флот у них набит крестьянами, которые не могут отличить рей от колодезного журавля.

— Возможно, но не забывайте, что на корабле, вероятно, много солдат, которых используют как сверхштатных матросов.

— Чем больше, тем лучше, — сказал Саутвик бодро, делая попытку еще туже затянуть пряжку, — они будут мешать морякам.

— Надеюсь, что так, но если вы любите держать пари, никогда не предсказывайте результат в день скачки.

Саутвик глянул удивленно.

— Вообще-то, нет, сэр, но, — добавил он с широкой ухмылкой, — сегодня я готов спорить на что угодно!

— Прекрасно, — сказал Рэймидж с усмешкой, — если вы уже сделали ставку, и жокеи оседлали коней, мы готовы к первому заезду. Бейте общий сбор, мистер Саутвик.

Когда Джексон с его высоко расположенного места на рее услышал отрывистый, но ритмичный стук барабана, призывающий матросов на общий сбор, он почувствовал сильное облегчение. Он бдительно следил за качающейся на волнах громадиной, но одним глазом посматривал на мистера Рэймиджа, стоящего у карронады прямо под ним, и не знал, какой вид волнует его больше.

Сейчас американец был рад, что он — простой матрос. Он лучше, чем большая часть экипажа, понимал одиночество мистера Рэймиджа, когда приходится принимать решение. Джексон признавал, что он не фанатик идеи разобраться с донами, потому что твердо верил, что Природа предназначила только жуликам и политиканам рисковать своими жизнями без крайней нужды. И в то же самое время он не представлял себе, как можно оставить эту громадину, которая как зрелый персик ждет, чтобы ее сняли с ветки (хотя и более сильной рукой, чем «Кэтлин») и передали призовому агенту.

И все же никоим образом он не мог вообразить, как они заставят фрегат сдаться и принять буксир. Однако барабан бил общий сбор, так что, очевидно, мистер Рэймидж наконец придумал способ. Шрам на лбу у него сейчас уже, наверное, горит от длительного трения. Джексон пытался представить, каков может быть этот план, учитывая вес бортового залпа фрегата — или даже одних только погонных или ретирадных орудий, — и наконец решил, что тут нужно чудо, а не план.

Он устроился основательнее, чтобы обезопасить себя против неожиданного порыва ветра, раскачивающего мачту куттера как маятник, и снова стал разглядывать громадину сквозь линзы подзорной трубы. Внезапно заметив движение цветного пятна на гакаборте, он крепче сжал латунную трубку. Хм, они поднимают флаг на пике или на чем-то вроде этого. Ветер подхватил и развернул его. Горизонтальные полосы: красная, золотая и красная!

— На палубе! — крикнул он. — Фрегат показал испанский флаг. Используют весло или пику вместо флагштока.

— Очень хорошо, Джексон, — услышал он ответ мистера Рэймиджа — словно тот заранее знал, что так и будет. — Ты видишь у него какие-нибудь шлюпки?

Он навел трубу снова. Палуба пуста — значит, они потеряли все шлюпки, установленные на рострах. Ага, волны разворачивают корму… Да, одна есть на воде — они, вероятно, использовали ее, чтобы обрубить упавший такелаж.

— На палубе! Вижу только одну — пришвартована к его корме.

Почему, спрашивается, мистер Рэймидж беспокоится о шлюпках? Ах, да — если бы у них были три или четыре шлюпки, они могли бы развернуть корпус за нос или за корму и дать бортовой залп. Он пожал плечами: это мелочь, конечно, но доказывает, что мистер Рэймидж думает обо всем. Но, подумав, он признал, что был не прав, это вовсе не мелочь — способность донов наводить пушки означает огромную разницу между бортовым залпом и выстрелами из пары погонных орудий.

Внизу на палубе мальчишка-барабанщик все еще отбивал дробь; его барабан казался больше, чем он сам. Наблюдая сверху, как матросы занимают места по боевому расписанию, Джексон оценил постоянные тренировки последних недель: ни один человек не пошел не в ту сторону, никто не стоял на пути у других, никто не бежал и не кричал. Уже сняты были найтовы с карронад, командиры расчетов принесли замки и запальные шнуры и устанавливали их, повесив рожки с порохом для затравки на шею; банники, прибойники и правила были разложены у каждого орудия. Носовые помпы уже заливали палубу потоками воды перед четырьмя матросами, которые двигались с носа на корму, рассыпая горсти песка как сеятели в поле; песок нужен, чтобы никто не поскользнулся, а вода — чтобы просыпанный случайно порох не воспламенился от трения.

Пять человек притащили снизу точильное колесо, и уже несколько матросов выстроились в очередь с абордажными саблями, пиками и томагавками, взятыми со стоек. Другие моряки тащили к орудиям деревянные ведра и заполняли их до половины пресной водой из лагуна, чтобы орудийные расчеты могли освежиться во время боя. Другие, более широкие, но мелкие ведра заполнялись морской водой — чтобы смачивать банники, которыми будут прочищать стволы и гасить остатки горящего пороха после каждого выстрела, а также охлаждать стволы. Несколько бочонков на поддонах, с прорезями по торцам тоже стояли на местах, в прорези были вставлены фитили, и их тлеющие концы свисали над поддонами с водой — подальше от пороха, но всегда под рукой, если кремень в пушечном замке даст осечку.

Американец представлял, что сейчас происходит в расположенном на нижней палубе артиллерийском погребе: завесы развернуты, свисая сверху донизу, словно тяжелые одеяла, и пропитаны водой, чтобы погасить искру от случайного взрыва поблизости от помещения, где разложены маленькие картузы с порохом для карронад. Снаружи за завесами ждут мальчишки — подносчики пороха. Они болтают, взволнованные, и ждут, когда им выдадут картузы, которые они уложат в специальные деревянные кокоры с крышками и веревочными ручками и побегут на палубу к назначенным каждому орудиям, мечтая о славе — и больше смерти их пугает рык командира расчета, если из-за них перезарядка пушки задержится хоть на секунду.

Резкий скрежет внизу вновь навел Джексона на мысли о мистере Рэймидже, который терпеть не мог звук, издаваемый точилом. Матрос начал вертеть колесо, и Джексон увидел мистера Саутвика с его жутким тесаком в руке: он указал матросу, чтобы тот полил точильный камень водой и начал затачивать лезвие с видом опытного живодера, время от времени рассматривая лезвие на свет и осторожно пробуя его пальцем.