Джексон появился на трапе.
— Мистер Саутвик передает свое почтение, сэр: якорь сорван.
Штурман ждал у гакаборта.
— Очень хорошо, мистер Саутвик, давайте отходить. И помните, — добавил он спокойно, — поскольку других судов здесь нет, каждая подзорная труба на берегу направлена на нас… Джексон, я хочу, чтобы ты стоял у руля.
Саутвик кивнул, поднял рупор и начал выкрикивать приказы. Скоро кливер, стаксель и большой грот были подняты, гафель и гик раскачивались лениво из стороны в сторону, и передние паруса трепетали на ветру, который не мог надуть их и приложить к ним свою силу.
Снова заскрипел брашпиль, когда матросы налегли на рукоятки (почему, подумал праздно Рэймидж, они не оснащают куттеры кабестанами?), и медленно тяжелый трос стал подниматься, и вода стекала с его мокрых прядей на палубу. Моряк, следящий с носа, сообщил Саутвику: якорный шток виден.
— Я беру управление, мистер Саутвик.
У «Кэтлин» не было свободного хода за кормой, поэтому Рэймиджу надо было отвернуть нос судна вправо. Он дал приказ рулевым, матросам на шкотах, и ветер одним ударом заполнил большой грот. Медленно куттер начал двигаться вперед.
Рэймидж только собирался приказать Саутвику устанавливать топсель, когда увидел, что темная тень стремительно перемещается по воде между берегом и куттером, тень, быстро покрывающаяся волнами с белыми гребнями: один из тех внезапных белых шквалов, которыми Гибралтар был печально известен.
— Ослабить шкоты, мистер Саутвик: побыстрее там!
Повернувшись к Джексону и матросу рядом с ним, он заорал:
— Навстречу шквалу! Вы двое — держите руль!
И тут шквал обрушился на них: невидимый, он казался твердым, не давая дышать; он визжал в снастях, срывал пену с гребней волн и гнал ее к берегу, как проливной дождь. Под огромным давлением ветра «Кэтлин» кренилась, пока вода не хлынула сквозь пушечные порты. Рэймидж видел, что, хотя рулевые крепко держат румпель, стараясь удержать куттер на курсе, его разворачивает по ветру и гонит к берегу. Стаксель и кливер судорожно хлопали на ветру: через несколько секунд они, вероятно, превратятся в дюжину полос рваной парусины.
— Отдайте грота-шкот, мистер Саутвик!
Волны, заливающие нос с наветренной стороны, рассыпались в брызги, на мгновения искрясь в тусклых лучах солнца. Потом, казалось, через несколько часов, когда Рэймидж уже был готов к тому, что паруса порвутся в клочья или мачта полетит за борт, большой гик ушел на подветренный борт, когда матросы ослабили грота-шкот, давление на грот уменьшилось, и куттер перестал кланяться ветру. Почти немедленно угол крена уменьшился, и когда рулевые повернули румпель, чтобы возвратить «Кэтлин» на курс, передние паруса перестали хлопать на ветру.
Альхесирас на испанском берегу был в пяти милях через Гибралтарский залив на траверзе правого борта; мыс Европа — почти на траверзе левого борта, и он мог видеть за ним Средиземное море. Впереди, на африканском побережье, в одиннадцати милях через Пролив, низкое облако, плывущее быстро с востока, скрыло высокие пики Ренегадо и Сид Муса, которые торчали параллельно берегу, как зубы в челюсти ископаемого чудовища. На какое-то мгновение он задержал взгляд на отдельно поднимающейся вершине Аффа дель Бенатс — почти ровно одна тысяча пятьсот футов, а затем Марса дальше к западу.
Скоро куттер повернул в сторону Атлантики и, с ветром по корме, тяжело раскачивался, так что нок гика иногда окунался в воду. Рэймидж мог видеть крошечный остров Тарифа впереди с мавританским городом Тарифа на материке — высокие стены и несколько башен, торчащие, как огромные пни.
Течение сейчас было направлено на запад и было сильнее вблизи берега, и поскольку он дорожил каждым ярдом в продвижении на запад, Рэймидж держался как можно ближе к материку. «Кэтлин» в этот момент была в поле зрения по крайней мере полудюжины испанских сторожевых вышек и нескольких замков. Если бы они знали о клочке бумаги, запертом в его столе, то конные гонцы уже держали бы путь к Мадриду. Крошечное судно, которое они снисходительно игнорировали — слишком ленивые, возможно, даже слишком высокомерные, чтобы стрелять, — могло принести ключ к победе над объединенными флотами Франции и Испании…
На южной стороне Пролива африканское побережье отклонялось к юго-западу, но уже стемнеет, когда они достигнут Танжера. Теперь Тарифа была рядом — он предположил, что адмирал Кордова тоже был бы рад иметь ее на траверзе. Отсюда Кордове останется лишь короткий переход — приблизительно сорок миль в северо-западном направлении вдоль побережья в Кадис, минуя только два мыса — де Грация и Трафальгар с его прибрежными мелководьями.
У «Кэтлин», однако, впереди было 170 миль плавания, прежде чем она достигнет точки рандеву на широте мыса Сент-Винсент, пересекая залив, печально известный его внезапными юго-восточными шквалами, которые могут загнать корабль в ловушку, так что он не может ни добраться до мыса Сент-Винсент с одном стороны, ни обогнуть мыс Трафальгар, чтобы пройти Гибралтарским проливом, с другой.
К тому времени, когда Тарифа была на траверзе и с наступлением темноты, Рэймидж увидел, что погода быстро ухудшается, так что только чудо могло спасти их от идущего с востока шторма на рассвете, и он должен был решить в течение следующего часа, искать ли ему какого-то убежища вдоль испанского побережья, которое плавно закруглялось к северу, к мысу Трафальгар и Кадису, или гнать судно прямо к мысу Сент-Винсент, рискуя в конечном счете быть вынужденным бежать на запад под штормовым ветром: этот курс уведет его далеко в Атлантику, оставив мыс Сент-Винсент в сорока или пятидесяти милях к северу.
Правила безопасного судовождения были на стороне укрытия вблизи испанского побережья, но клочок бумаги, запертый в ящике стола, не говоря уж о Специальном уполномоченном, который подчеркивал каждое слово, стуча кулаком по столу, когда говорил: «Управляйте… судном… и управляйте… матросами… как вы… никогда… не управляли… ими прежде… даже если вы… встретите… шторм… каждый… день…», — не оставили ему выбора: он должен плыть по прямой, невзирая на риск попасть в шторм. Было некоторое утешение в том, что если этот же шторм застигнет флот Кордовы, идущий через Пролив, испанцам с их большими трехпалубниками и неуклюжими транспортами предстоит намного более трудная борьба, чтобы добраться до Кадиса, не будучи унесенными далеко в Атлантику.
Вся сила шторма — который был страшен даже для леванта — обрушилась на «Кэтлин», когда она миновала Пролив и вышла в Атлантику, с мысом Спартель на раковине ее левого борта, отмечающем точку, где африканское побережье внезапно резко изгибалось к югу, начиная кривую, которая закончится в Гвинейском заливе, почти на экваторе, в то время как на траверзе правого борта горы Испании исчезли, повернув на север к Кадису.
Саутвик клялся, что этот шторм — худший левант, который он когда-либо видел, но Рэймидж, и напуганный, и восхищающийся невольно его магической и так свободно растрачиваемой мощью, полагал что крохотные размеры «Кэтлин» преувеличивают силу шторма. Но шторм не мог начаться в более неподходящее время: восточный ветер, несущийся, не встречая преград, возможно, через тысячу миль Средиземного моря, теперь как в воронку дул сквозь узкий пролив между высоких гор Испании и Африки, где и без того бешеный воздушный поток еще сжимался и усиливался, прежде чем встретиться с набравшим полную силу течением, направленным из Атлантики в Средиземное море.
Ветер против течения — худшая комбинация из всех.
Их огромные силы собирали большие волны, которые росли и катились, вздымая гребни, с которых ветер срывал клочья пены и брызг, тащил их над гребнями, образуя длинные полосы, отчего поверхность походила на зеленый с белыми пятнами мрамор.
Рэймидж стоял вместе с Саутвиком у гакаборта и смотрел назад, где одна волна за другой вырастали, обрушиваясь на корму; целые горы воды с их пологими склонами угрожали затопить судно, каждая вздымала над ними свой гребень, очевидно, полная решимости смыть с палубы людей, слишком ошеломленных, чтобы задаваться вопросом, как все это выдержать такая хрупкая деревянная коробка, а как «Кэтлин».
