Это была гордая речь, но правительница вновь стала для него просто девушкой, когда он вообразил Антонио в качестве полномочного представителя уже оккупированного врагом государства в 20 000 человек, обсуждающего сроки и формулирующего соглашения Вольтерры с Великобританией, которая уже боролась с объединенными силами Франции и Испании и для которой Вольтерра была просто еще одной статьей расходов в уже и без того перегруженном бюджете.
— Как вы могли убедить испанцев, что вы американец, если носили этот мундир?
Она протянула ему очень маленькую и сохнущую на глазах оливковую ветвь, но он ухватился за нее нетерпеливо.
— Я носил матросский костюм. Я только что купил этот. Лейтенант моего размера — немного более узкий в плечах, пожалуй, — только что выкупил его у портного.
— Он был добр, что согласился вам его продать.
— На самом деле не был: фактически он отказался, но Специальный уполномоченный приказал, чтобы он продал его мне.
— Ваш специальный уполномоченный любит давать неприятные приказы…
— Боюсь, что так, — сказал Рэймидж лицемерно. — Но — ладно, когда вам приходилось отдавать неприятные приказы кому-то в Вольтерре, вам и в голову не приходило, что вам не повинуются, хотя, вероятно, вы не любили отдавать их…
— Это правда. Я предполагаю, что тут — то же самое, — признала она.
— Абсолютно то же самое. Основа флота или государства — и даже семья — опираются на дисциплину, — сказал он напыщенно.
— За исключением того, что я люблю тебя.
В ее голосе звучал вызов, и он знал, что это означает, что она не признает ни правил, ни препятствий. Боясь, что она заставит губернатора использовать свое влияние, чтобы другого лейтенанта послали к сэру Джону, Рэймидж целовал ее до синяков на губах, и только бой часов заставил их подскочить.
Почти час прошел: Специальный уполномоченный уже наблюдает за якорной стоянкой. Он встал, помог ей подняться и, прежде, чем она могла сказать что-либо, поцеловал ее крепко снова, затем обнял ее так, чтобы она не могла видеть его глаз, и начал говорить быстро, низким, срывающимся голосом, как если бы должен был сжать целую жизнь в оставшиеся минуты.
Когда он спустился по стертым и скользким ступенями причала Рваных Парусов, Рэймидж чувствовал внутри ту самую пустоту, которую почти каждый испытывает, возвращаясь в морю в военное время: он оставлял кого-то, кого любил, ведомый неким внутренним побуждением… ну ладно, долг — слишком напыщенное выражение и охватывает лишь одну десятую из того, что движет им. То, что впереди недели, возможно, месяцы неудобств и однообразия, было настолько бесспорным, что краткие моменты опасности станут облегчением — как острый вкус во рту после бесконечно долгого питания солониной, что заставляло моряков жевать табак. Но ни один человек еще не нашел, что можно пожевать, выпить, сделать или сказать, чтобы ослабить боль сознания, что прощание может оказаться последним. Это, вероятно, еще хуже для женщин, которые остаются на берегу, сидя наедине со своими воспоминаниями и никогда не зная, пощадили ли их мужчин сражения, болезни и несчастные случаи.
Так что он действительно искал в океане? Честь и славу? Власть над людьми, которая приходит вместе с постом капитана? Почти эротически острое чувство страха в сражении? Он настолько сосредоточился на поисках честного ответа, что его пятка соскользнула с края ступеньки, и он чуть упал, но даже стараясь удержаться на ногах, он знал, что ответ будет «Нет» в каждом случае.
Так что мешает ему просить отставки с половинным жалованьем (или вернуть свой патент) и возвратиться в Англию, к жизни джентльмена, помогая отцу управлять поместьями и, возможно, балуясь политикой? Нет ни бесчестья в этом (кроме баловства политикой, и он отверг эту идею), ни трудности в исполнении. У флота слишком много молодых лейтенантов — по крайней мере четверть из них, не имея должности, осаждают Адмиралтейство или просят друзей со связями обраться к Первому лорду, чтобы им дали место. Он пожал плечами и почувствовал, что еще несколько стежков разошлись в мундире. Черт бы побрал дурака, который продал это ему и трижды черт побери его портного и того, кто сделал эти нитки, и пусть они все гниют в аду!
Он внезапно понял, что в течение нескольких секунд стоит и смотрит на дохлую кошку, плавающую в воде, и оглянулся, чтобы увидеть, что Макстон держит шлюпку у причала и его блестящее коричневое лица сияет от удовольствия. Джексон наблюдал за ним с любопытством и, вероятно, пытался прочесть его мысли — он был на руле, а остальные матросы, которые были с ним в Картахене, сидели на веслах. Все они были в новых синих рубашках и белых широких штанах и свежевыбриты. Он поднялся в шлюпку, кивнул, и несколько мгновений спустя матросы дружно гребли через якорную стоянку.
Возможно, если бы он знал ответ, то мог бы покинуть море. Но найти ответ это все равно, что найти Золотое руно — если оно уже найдено, значит, нечего больше делать всю оставшуюся жизнь: ни стремлений, ни целей, ни задач…
Он оглянулся для еще одного последнего неторопливого взгляда на Гибралтар, и на мгновение он снова стал ребенком, лежащим на животе на корнуоллском пляже, упираясь взглядом в большой валун на расстоянии в несколько футов. Здания, громоздящиеся на крутых склонах, казались крошечными раковинами; серые крепостные стены с пробитыми амбразурами — просто трещинами в камне, заросшими морскими водорослями… Смотрит ли Джанна с балкона Конвента? Он не был слишком уверен: они расстались и как любовники, и как незнакомцы, не хватило нескольких спокойных минут, чтобы…
Он оглянулся и увидел «Ла Провиденсиа» на якоре на расстоянии в сто ярдов. Он надеялся, что сэр Джон купит ее на службу. Даже если он не откажется от своей доли призовых денег, эти шесть моряков получат по несколько сотен фунтов — больше, чем они заработают за всю матросскую жизнь.
— Она служила нам хорошо.
— Да, сэр, — сказал Джексон задумчиво. — Я не возражал бы иметь ее как капера!
Всего за три дня и четыре ночи «Ла Провиденсиа» дошла от Картахены — достаточно быстро при таких слабых ветрах, и Рэймиджу, как и Специальному уполномоченному, оставалось только молиться, чтобы испанский флот задержался с выходом, затем встретил те же самые встречные ветры и нашел конвой из семидесяти транспортных судов — если они отплыли в то же самое время — столь же медленным, упрямым и глупым, какими обычно были все конвои.
Но вероятность того, что они двигались медленно, была небольшой — ветер теперь дул с востока и становился порывистым, и тонкие облака, начинающие течь на запад от вершин Гибралтара, как пар от кипящего чайника, предупреждали, что сильный восточный ветер левант, уже двигается через Средиземноморье. Неся с собой проливной дождь и плохую видимость, этот ветер обеспечит быстрый проход Кордовы через Пролив.
Покуда он вел «Ла Провиденсиа» вокруг большого скалистого мыса Европа, вблизи пляжа Мертвеца и до залива Росия, он был поражен, видя, что, за единственным исключением, на якоре в заливе нет ни одного военного корабля: очевидно, каждый доступный корабль был в море, или помогая коммодору Нельсону эвакуировать Средиземноморье, или с сэром Джоном Джервисом.
Шлюпка подошла к борту, и матросские ухмылки были шире, чем обычно, пока Рэймидж забирался по баттенсам под трели боцманских дудок. Это, конечно, ребячество, но одна из самых приятных сторон командования судном — это когда тебя встречают под свист дудок на борту…
Несколько мгновений спустя он ответил на приветствие Саутвика и пожал ему руку, в то время как экипаж судна, выстроенный на палубе в две шеренги, разразился дикими приветственными криками, которое Саутвик и не подумал остановить.
— Добро пожаловать обратно на борт, сэр: «Кэтлин» не была бы прежней без вас!
Рэймидж моргнул и совсем не к месту вспомнил о разошедшихся швах мундира. Джексон был первым, кто увидел «Кэтлин» на якоре, когда «Ла Провиденсиа» огибала мыс Европа, и Рэймидж был и счастлив, и встревожен, покуда не добрался до конторы Специального уполномоченного и не узнал, что фрегат «Задира» вернул и «Кэтлин», и испанский фрегат, буксирующий ее в Барселону, и освободил всю ее команду из заключения на фрегате. Его тревога исчезла полностью, когда Специальный уполномоченный, выслушав рассказ о бумагах Кордовы, приказал, чтобы он вновь принял командование и нашел сэра Джона «со всей возможной поспешностью».
