В поступках Александра не было никакой злонамеренности. Он доброжелательно объяснил смещенному контролеру:

— Для студии наступил такой период, когда мне легче сместить вас, чем разрываться в поисках нужного мне человека. Я не могу позволить себе тратить силы на поиски сотрудников. Но я вам доверяю во всем и был бы рад, если бы вы всегда были наготове. Есть один-два фильма, которые мы запускаем в производство. По-моему, вы были бы там на месте, и мне нужны будут, ваши советы.

Совещания за завтраком проводились обычно с писателями. Иногда у Александра были вполне определенные идеи, которые он излагал, выпивая одну чашку за другой крепкого черного кофе и едва прикасаясь к тосту с медом. Если у него не было собственных идей, он выслушивал писателей и решал, что из их предложений надо принять и развить, а что отвергнуть. Если у писателей не было идей, которые могли воспламенить его воображение, то для обсуждения интересующей его темы приглашались другие писатели. Порой бывало, что несколько писателей одновременно работали над одной и той же темой, не подозревая об этом.

Куда бы ни шел Александр, его всегда сопровождала одна из четырех стенографисток. Стенограммы гвоздя каждого совещания рассылались потом всем, кто принимал в нем участие. Через разные промежутки времени, за утро, Александр вызывал нужных ему работников студии. Иногда он сразу после обсуждения какого-либо вопроса выносил решение через две-три минуты:

— Прекрасно! Вперед!

А порой, сталкиваясь с большими трудностями, он проводил по утрам получасовые совещания.

В 12.45 Александр отправлялся в служебную столовую, садился за большой стол, где можно было разместить двенадцать человек, и принимался за ланч. Он брал фруктовый сок, бифштекс с салатом и черный кофе. Каждое утро на ланч к Александру приглашались от шести до десяти сотрудников студии. Он считал это лучшим способом получить кое-какие сведения из первых рук. Здесь бывали костюмеры и журналисты, ассистенты и операторы, художники-постановщики, монтажеры, юные писатели…

Происходивший при этом обмен мнениями с трудом можно было назвать беседой. Александр задавал вопросы и выслушивал ответы. Эти ланчи давали возможность людям, которые не могли получить к нему другого доступа, обсудить что-нибудь непосредственно с ним. Александр верил, что доступность — великое дело. А если они могли сказать нечто интересное и это воодушевляло Александра в первые же минуты, он всегда откликался на их идеи. Вообще, он готов был выслушивать кого угодно, лишь бы их предложения были хороши. Тогда он воплощал их на деле.

Сразу после ланча он проводил около часа в просмотровом зале, интересуясь всем, что было отснято за предыдущий день. Ему предлагали от двух до восьми черновых монтажей, если не больше. Александр выбирал один, смотрел его и снабжал деловыми комментариями. Если ему что-нибудь действительно не нравилось, он объяснял, что именно ему не нравится, и просил режиссера переснять эту сцену. Но если было возможно, он старался избежать пересъемки. Когда он подсчитывал количество ленты, истраченной за истекший день, то думал о влиянии своих замечаний на съемки — как реализовалось его положительное отношение к продукции и как изменилось то, что он считал ложной тенденцией. Он точно знал, насколько должно быть весомо каждое его высказывание, чтобы оно эффективно сработало.

— Мне нравится, как двигается эта девочка. Впрочем, когда вы показываете ее крупным планом, она сущая деревяшка. Я рад, что вы обошлись без нее в эмоциональных сценах. Тут она не тянет. Используйте ее прекрасные движения, найдите возможность показать, как она прелестно двигается. Движение — вот единственный способ для ее самовыражения. Будет великолепно, если вы что-нибудь придумаете и покажете ее в постоянном движении, вместо этих слезливых крупных планов, где она совершенно не смотрится. Почему бы ей не сыграть сценку, когда она даст подзатыльник бедному парню, фактически смешав его с грязью, ведь она срывает на нем зло. Мне кажется, это было бы хорошо. Я думаю, она — девушка такого сорта. Она не из тех, кто сидит у окна и тоскует. А в остальном этот материал чудесно выглядит на экране…

— Думаю, что вы недостаточно выжимаете из Колмана. Он способен на большее. И вы можете его раскрыть. А вы слишком зажимаете его. В данном случае его манерность уместна — это то, что публика хочет видеть. Зрителю нравится, как медленно и задумчиво он улыбается глазами. Вам кажется, это слишком медленно? Не беспокойтесь, это не слишком медленно. Колман медлительный актер, он не делает быстрых, Резких и внезапных движений. Из зрительного зала его не воспринимают как медлительного. Вы можете его оставить с такой улыбкой довольно долго, прежде, чем он сделает выпад. Дайте возможность зрителю почти убедиться, что он ничего не собирается сделать, а затем удивите публику. Дайте Колману возможность сохранить эту улыбку, проходящую через весь поединок на шпагах: он англичанин, джентльмен, учился в Итоне… и зрители ждут от него, что он посмеется над своим противником. Эта улыбка в течение всего поединка останется, как нежное воспоминание, которое они сохранят до старости. Это романтический фильм. Давайте не бояться быть романтиками…

— Есть такие сцены, — говорил Александр, — когда лучше не видеть лиц актеров, чем видеть их, — это производит больший эффект. Мы должны заставить наших операторов — кое-кого — избавиться от мысли, что их задача сделать ясно видимым каждый объект на съемочной площадке. Вот здесь у вас пара, сидящая при свече, а освещение такое, словно горят три-четыре люстры. В этой сцене единственное, что я хочу видеть четко, — это прикосновение рук мужчины и женщины. Публика, без сомнения, представит себе счастливый взгляд Тессы Бауден, и воображение зрителей сделает это лучше, чем сможет сделать даже сама Тесса Бауден.

Сразу после просмотра Александр отправлялся на ежедневное совещание по сценариям. Это было единственное собрание, которому разрешалось длиться два часа. Здесь, в жарких спорах формировался основной замысел фильма, определялась сюжетная линия, намечались ключевые сцены, а затем прикидывали, какова стоимость фильма.

Между шестью и девятью, по определенным дням, Александр снова шел в просмотровый зал глянуть на черновой монтаж готовой продукции и обсудить с режиссером, контролером и монтажером, нужны ли какие исправления. Александр указывал, где излишни титры и какие из них можно вырезать при окончательной редакции. Он был противником обилия титров.

Иногда он обедал в студии и потом уходил к себе в кабинет, где читал сценарии, аннотации и книги, которые предлагал приобрести литературный отдел. Читая, он наговаривал свои идеи и предложения на диктофон, или — а он предпочитал именно это — звонил режиссерам, писателям либо актерам — тому, кого он считал подходящим, чтобы проверить на нем свои идеи. Он редко возвращался в отель "Голливуд" раньше полуночи и потом еще часа два, лежа в постели, читал и названивал по телефону. Раза два-три в неделю он менял этот распорядок и проводил вечер на премьере нового фильма.

В эти первые недели Александр был неистощим на выдумки, но если его фантазия иссякала, он никогда не терял времени в ожидании, что идея свалится с неба.

— Мы чуточку застопорились, — говорил он внезапно, — давайте поедем к океану.

Все принимавшие участие в совещании погружались в автомобили и выезжали на один из самых уединенных пляжей. Он любил океан, и плавание было для него единственной возможностью поразмяться. Люди, работавшие в студии, приучились всегда иметь при себе купальные костюмы. Решение пойти плавать могло быть принято в любое время дня и ночи. Полчаса такой энергичной зарядки оживляло Александра, и на обратном пути из него снова начинали бить фонтаном идеи.

Иногда он спускался к берегу один, и созерцание огромного серо-голубого водного пространства давало ему чудесное ощущение покоя. Он чувствовал свою причастность к океану, как будто мог весь его вместить в себя. Он ощущал величайшее умиротворение, и в нем все замирало, как природа в безветренную ночь.