— Лучшего места, чтобы поесть, в Нью-Йорке нет, — произнес Оскар. — Некоторые предпочитают "Черри" или "Дельмонико". Это, конечно, превосходные места, ничего не скажу, но лично мне больше импонирует "Голландский дом". Говорят, мол, американцы не имеют хорошей кухни, может, и так, но только не для "Голландского дома", здесь отличная кухня. Александр, пробовал ли ты нежное мясо крабов? Если нет, то рекомендую. Или прелестный кэнвес-бак, жаркое, приготовленное в собственном соку, подается в блюде с мелко нарезанной молочно-белой мамалыгой, послушай моего совета, это восхитительно; не разделишь ли это удовольствие со мной, Александр? А ты, Леушка? Уверяю вас, это очень вкусно. Если не верите мне, взгляните на цену — четыре доллара, дороже, чем плата за проезд от нашего дома сюда, дороже привозного английского фазана. А может, ты предпочитаешь террапин, Леушка? Скажи, тебе нравится террапин? Ты ведь знаешь, что это такое? Это, конечно, не кошерная пища, что тут скажешь, но это восхитительно. Это… выше всяких похвал. Это… черепаховое мясо.

— Черепаховое мясо? — удивилась Леушка. — Разве черепах едят? Я никогда не слышала об этом.

— Отбрось предубеждения, — ответил Оскар. — Не вороти носа от чего бы то ни было только потому, что ты этого никогда не пробовала. В мире существует не только отварная курочка и вареная говядина, есть еще много всяких других кушаний. Я и пригласил тебя на ланч в "Голландский дом" с тем, чтобы прибавить тебе немного опыта. И для ребенка это также полезно, пусть он увидит кусочек хорошей жизни, которую я желаю ему иметь.

— Хорошо, — сказала Леушка, сдаваясь. — Я буду смелее. Я бы взяла себе кэнвес-бак. Только скажи мне, что это такое?

— Дичь. Нырок. Ну, это утка, даже вкуснее утки.

Леушкино лицо при этих словах прояснилось:

— Утка. Утку я люблю, это почти как курица.

Заказав кушанья, они сидели, попивая водичку со льдом и прислушиваясь к равномерному гулу, создаваемому присутствием в помещении многих людей, что-то говорящих, чем-то позвякивающих, что-то передвигающих, и этот гул вибрировал всеобщей приподнятостью. Оскар сидел весьма напряженно, торопясь показать им как можно больше известных людей. Большой толстый человек с салфеткой за воротником, сидящий за трапезой в одиночестве, — известный импресарио. За соседним столиком — известный журналист и писатель Стефан Рейли, автор недавней статьи, опубликованной журналом Пирсона, где Рейли затрагивал проблему коррупции; он писал о том, что в городском совете Миннеаполиса он обнаружил нечестного мэра и советника, отдавшего привилегии взимания платы за воду, газ и проезд на трамвае на пятьдесят лет частным корпорациям, чем узаконил их право взимать непомерные цены.

— Это, увы, происходит повсеместно, — сказал Оскар, — в Нью-Йорке, Чикаго, Сент-Луисе, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, повсюду коррупция, кормят тебя этим досыта. — Он сделал паузу, переводя дыхание, и продолжил перечисление знаменитых посетителей ресторана. — Там, у окна, человек в пенсне, это Даниэль Кренстон, большая шишка в банкирском доме Кох, Лойб и К°.

— Папа, как тебе удается знать всех этих известных людей и всех помнить? — поинтересовался Алекс.

— Вот так и удается, — сказал Оскар. — Многих я знаю по линии своего бизнеса. Без знакомств в деле не обойтись, я просто обязан их знать.

— А какой у тебя бизнес, папа?

— Ну, Александр, у меня несколько дел, суть не в названии, как говорится; я имею дело и с мистером Смитом из металлического бизнеса, и с мистером Джексоном, торгующим галантереей. Есть еще и другие дела, всем не придумаешь названий. Все равно что спрашивать у Джи Пи Моргана, какой у него бизнес. Бизнес делает деньги, бизнес он и есть бизнес… — И Оскар прищелкнул языком. — Ну хорошо, ты спрашиваешь, каким бизнесом занят я. Можно сказать, что я антрепренер… да, антрепренер.

— Это хорошо — быть, быть ан… анте?..

— Ан-тре-пре-нер. Да, Алекс, это неплохая вещь. С чем бы это сравнить?.. Здесь все зависит от того, насколько ты удачлив…

— А ты удачлив, папа?

— Надеюсь, что так. В процессе работы я настраиваю себя. Это не всегда легко, отнимает много времени. Но я настраиваюсь, и что-то начинает сдвигаться, я ведь тебе говорил, что я всегда все делал хорошо. Если бы это было иначе, ты думаешь, у меня была бы возможность пригласить вас с мамой в такой дорогой ресторан, как "Голливудский дом"? Люди, которых ты, Александр, здесь видишь, это удачливые люди. Они способны оплатить счет.

— Но если у нас все так хорошо, папа, то почему мы живем в трущобе?

— Разве мы живем в трущобе? — возразил Оскар. — Мы живем в сравнительно недорогом здании старой постройки, и я уже говорил тебе, по какой причине мы не живем в более дорогом доме, в таком, например, как мы занимали с твоей матерью в Вене, где мы жили на первом этаже в привилегированном районе, так вот, я напомню тебе, что причина, по которой мы живем так, как мы живем, заключается в том, что в моей области бизнеса ты не можешь себе позволить держать много денег наличными, они все должны быть помещены в ценные бумаги, я бы назвал это текучим капиталом, ты понял? Не годится вкладывать такой капитал в дома или мебель. Текучий капитал должен быть всегда под рукой, потому что никогда не знаешь, что тебя поджидает, возможно, завтра представится некий счастливый случай, и вот тогда текучий капитал тебе здорово пригодится. Всегда помни это, Александр, деньги должны работать. Америка это страна, где человек может приумножить свой капитал; достаточно просто иметь хорошие нервы, чтобы схватить удобный случай, и терпение, чтобы такого случая дождаться. Нервы и терпение. Вот два качества, Александр, которые делают успех. Но прежде всего ты должен иметь капитал, без капитала ты ничего не достигнешь. Банки, и только банки управляют этой страной. Не президент. Президент сам, случись что, идет к Пьерпонту Моргану.

— Папа, но хорошо ли это?

— Я скажу тебе кое-что, Александр, слушай. Здесь, в этой стране, масса того, что неправильно, но все же я доволен, что ты родился в Америке, хотя в Вене мы и жили лучше. Потому что, запомни, что я скажу тебе, в Америке нет ничего невозможного. Америка — страна равных возможностей, она как большой застенчивый юноша с лицом, усеянным прыщиками, — для него все еще возможно, добро так же, как и зло, в зависимости от того, что он выберет. Здесь много нечестных, конечно, но это признак того, что благоприятные возможности существуют для всех, даже для мошенников.

Эта лекция была прервана официантом, подошедшим с кушаньем, называемым кэнвес-бак. На большом серебряном блюде напротив каждого нырка устроены птичьи гнезда. Официант продемонстрировал кушанье всем членам семьи и, дождавшись их одобрения, ответил им любезной улыбкой и установил блюдо на сервировочный столик, расположенный рядом, затем принялся разделывать дичь. Быстрыми, ловкими движениями, придерживая тушку дичи длинной двузубой вилкой, он с предельным вниманием прицелился ножом и сделал один ловкий надрез, затем перевернул птицу, и хребет ее остался между зубцами разделочной вилки. Пока он проделывал все это и с другими тушками, Оскар комментировал:

— Только так положено разделывать нырка. Неслыханно, чтобы кэнвес-бак подавался ломтиками. Разделывают, но только не на ломтики. Запомни, Александр. Это все необходимо тебе знать. Знание имеет большое значение: знать больше, чем знает кто-то другой — пусть даже это всего лишь знание способа разделки дичи, — вот что может в какой-то момент дать тебе преимущество.

Вскоре после этой экскурсии Оскар вновь исчез, и для Алекса жизнь вернулась в привычное русло. Школа. Наблюдения из окна. Визиты в разные галантерейные и чулочно-трикотажные магазинчики, помощь матери в доставке продуктов из бакалеи. Дома, помогая с мытьем посуды после еды и за любым другим занятием, он все время прислушивался, не раздадутся ли на лестнице звуки отцовских шагов, которые могут означать что угодно — вернется ли он разбогатевшим, как всегда обещал, или бедным и снова все потерявшим. Благоприятные возможности, о которых так любил говорить Оскар, и вещи, и люди, увиденные ребенком на Пятой авеню и в "Голливудском доме", даже долго вспоминаемый вкус кушанья с названьем кэнвес-бак — все это сделало Алекса беспокойным, нетерпеливым, размышляющим о том, что он должен делать, чтобы продвинуться в этой жизни. И еще, пока его разум воспалялся всем виденным, он все еще не отважился выйти из дому по собственному усмотрению, ему не было разрешено ходить в кинотеатры, где демонстрировались фильмы, но он продолжал создавать свои собственные сюжеты в воображении, и все эти сюжеты отличались экстравагантностью, навеваемой на него смутно-неопределенными устремлениями к другой жизни, от которых кружилась голова. Он чувствовал, что он особенный, его отец часто говорил ему, что мальчик Сондорпф не такой, как другие мальчишки, те, что гоняют по улицам. Когда он попытался выразить своей матери все эти неопределенные переживания и устремления и спросил у нее, скоро ли они разбогатеют, она улыбнулась и сказала, что мечтать, конечно, хорошо, но тем временем ты просто живешь, как и весь остальной мир, и надо благодарить судьбу, что для этого у тебя есть здоровье, достаточно еды и крыша над головой.