— У вас есть агент?

— Меня представляет Льюис Шолт.

— Ну да. Хорошо… Я просто хотел посмотреть на вас…

— О, я вижу!

В этот момент она решила уйти; единственное, что удержало ее, это ее застенчивость, порожденная незнанием того, как вести себя в данной ситуации и в данном месте. Но она недоумевала, должна ли она вообще разговаривать с этим человеком? Скорее всего, никакой пользы от этого разговора не будет. Он не казался ей принадлежащим к тому сорту людей, которые могут сделать для нее что-то реальное. А она-то связывала с этой встречей такие большие надежды, обрадовалась той деловитой заинтересованности, которую проявил к ней представитель киностудии; но, очевидно, произошла банальная история: этот мальчишка увидел на чьем-нибудь столе ее фотографии и вообразил, что с ней можно легко познакомиться… Они все рады воспользоваться любым случаем, даже эти конторские мальчики.

— Я хотел бы посмотреть на вас… — повторил он.

— Неужели?

— …чтобы удостовериться, что ваша выразительность — не случайность, схваченная в какой-то момент объективом Джима Кэя, я хотел убедиться, что не только на фотографии, но и в жизни вы именно такая.

Он улыбнулся ей в третий раз, что совсем уж никуда не годилось; она подумала, что люди, собравшиеся что-то сделать для вас, не станут вам улыбаться так часто.

— Как у вас завтра со временем?

— Завтра?..

Неужели он пытается так примитивно назначить ей свидание?

— Хорошо бы, чтобы вы подошли сюда в два тридцать. Вы сумеете? Как у вас со временем? — Он говорил все это достаточно жестко, но не убирая с лица улыбки.

— А зачем, собственно, мне приходить сюда и завтра?

— Для кинопроб.

— О, ну как же! Я вас поняла, — сказала она слабо.

— Ну так вы сможете прийти в это время? — В его голосе немного прибавилось резкости.

— Вы хотите сказать, что я могу получить у вас роль?

Она, однако, не сомневалась, что он просто ловит ее на крючок. Кинопробы были именно тем крючком, тем соблазном, той мучительно-желанной приманкой, на которую ловят девушек студийные донжуаны, не имеющие к кинопробам никакого отношения.

— Пока я ни в чем не уверен, — сказал он. — Мы пробуем множество девушек. Но я не могу тратить деньги компании и свое время, пока не удостоверюсь, что нашел именно то, что нужно. Я должен сначала сделать пробы, а уж потом можно будет поговорить о ролях. Когда вы завтра придете, пожалуйста, прошу вас, как можно меньше макияжа, и принесите два-три платья и купальный костюм. И еще, не старайтесь походить на кого-то из тех, кого вы видели на экране, оставайтесь самой собой. И одежду принесите обычную, не надо ничего экстравагантного. Договорились?

Он открыл дверь и повернулся к Джанет, показывая этим, что аудиенция закончена. Она не могла придумать, что ему сказать, кроме:

— Большое спасибо. Значит, завтра, в два тридцать?

— Правильно, — ответил он добродушно. — И не вздумайте всю ночь бессонно размышлять об этом. Я хочу, чтобы завтра вы выглядели как можно лучше. Не дело, если вы будете нервничать. Так что постарайтесь перед этой работой хорошенько отдохнуть. Всего доброго, мисс Деррингер.

На следующий день, когда она пришла в студию, ее направили к павильону "Джи", где она нашла Александра Сондорфа, кинооператора с камерой и девушку-гримера, уже поджидавшую ее. После того, как ее загримировали, а оператор установил свет, Сондорф вежливо сказал:

— Понимаете, обычно на пробах все очень нервничают, не повторяйте их ошибок. Забудьте о камере и обо всем, что происходит вокруг.

Он ободряюще улыбнулся ей.

В павильоне размещалось несколько постоянных, изрядно потертых сооружений: возвышение с яблоневым деревом в полном цвету; часть большой лестницы со ступенями, разделанными под мрамор; две стены, создающие интерьер изящной гостиной; здесь же воспроизведен кусочек парижской улицы, вымощенной булыжником. Сондорф попросил ее присесть на холм, под яблоню.

— Должен сказать, что я не буду диктовать вам, как двигаться и какие принимать позы. Просто будьте самой собой.

Она энергично кивнула; сильный свет слепил ей глаза, что очень мешало расслабить лицо и придать ему естественное выражение.

— Поговорите, Джанет. Расскажите о себе. Сколько вам лет?

— Восемнадцать, — сказала она с усилием, направляя ослепленный взгляд в то место, откуда исходил его голос.

— Откуда вы?

— Отсюда…

— Из Голливуда?

— Из Лос-Анджелеса.

— Так, значит, вы местная девушка?

— Да.

— Почему вы хотите сниматься в кино, Джанет?

— Я… Я полагаю, что это… Ну, я догадываюсь, что хочу этого потому, что кроме… — ее голос сорвался. — Извините, мистер Сондорф, я совсем запуталась во всем этом… И лампы меня ослепили… О, черт! Камера уже включена?! О, извините… Я совсем запуталась…

— Почему вы так решили? Не смотрите на лампы, смотрите выше… Вот, сейчас правильно. Так почему вы так решили?

— Что? Извините, прошу прощения. Я не совсем поняла…

— Я спросил, почему вы думаете, что запутались в этом?

— Ну… — она глубоко вздохнула. — Я, кажется, совсем не способна сейчас говорить, потому что думаю о том, как мне сказать поумнее…

— Большинство девушек в подобной ситуации больше заботятся о том, как они выглядят, достаточно ли хорошо смотрятся.

— Ну, с этим-то, полагаю, у меня все в порядке, — сказала Джанет, слегка улыбнувшись.

— Вы так уверены в себе в этом смысле?

— А разве я ошибаюсь?

— Нет, нет. Но, вообще…

— Скажите, мистер Сондорф, зачем я сижу под этим деревом? Я чувствую себя так глупо, сидя здесь. Вы согласны со мной?

— Конечно, это сидение под деревом — порядочная глупость. Это ни в чем не убеждает, ни о чем не говорит. Рядом какие-то стулья, а вы сидите не на стуле, а под искусственным деревом. Но с другой стороны, вы ведь можете вообразить, что сидите под настоящим яблоневым деревом, в саду, над вами небеса и нет никаких стульев?

— О, я об этом не подумала.

— Джанет, пока мы разговариваем, подвигайте немного головой, так, чтобы мы видели вас и в фас и в профиль. Можете это сделать? Но вернемся к моему вопросу. Попытайтесь объяснить, Джанет, что в кинематографе вам кажется восхитительным, а что ужасает?

— Скорее, я сказала бы, что кино действует на меня возбуждающе. Я люблю, когда вокруг происходит множество событий, я люблю, когда со мной что-то все время происходит. Мне не нравится, когда вокруг все тихо и спокойно. Покой просто ужасает. Не люблю тихо сидеть, пусть даже и под яблоневым деревом. — Она даже хихикнула. — Надеюсь, вы меня понимаете?

— Если хотите, можете походить, только не заходите за эту меловую черту, иначе вы уйдете из кадра.

Она встала и пренебрежительно оглянулась на яблоню, критически осматривая ее аляповатое цветение.

— Не очень-то натурально выглядит.

— На пленке получается натурально, говорят даже, что эта яблоня в фильме выглядела натуральнее живого дерева, — это и есть кино. Что же вы о нем думаете?

— Ну, — сказала она, — вы хотите знать, что мне нравится в кино?

— Да.

— Хорошо, в кино, я думаю, мне нравится то, что там… там можно всегда быть разными персонами. Я имею в виду, что если ты все время одна и та же, то можно собой и пресытиться. Иногда я страшно надоедаю самой себе, ну, то есть надоедает быть собой. А вам? Вам не надоедает?. Ой, простите, я не то хотела сказать. Быть одной персоной сегодня и совсем другой на следующий день. Это возбуждает. В моем представлении, это никогда не надоест. Это то, что вы хотели, чтобы я объяснила?

— Что бы вы ни говорили, вы постоянно думаете, что и как вам сказать, как построить фразу. Вы не должны пытаться играть. Забудьте о камере.

— Вот это-то как раз и не просто.

— Ну, хорошо. Я буду говорить, что вам делать. Отойдите от этого холма — хоть вы и встали с него, вы не сделались более естественной. Идите к парижской улице.

Когда она подошла туда, он продолжал: