Консул прервал Стефана в этот момент.

— Я считаю, что вам была предоставлена большая свобода сделать заявление, а теперь я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Очень хорошо.

— В период, когда вы были членом коммунистической партии, как вы признались, вы написали очень много сценариев?

— Да.

— Вы так же официально или неофициально оказывали большое влияние на Сондорфа, который в то время почти полностью заправлял студией "С.Х.С.", и ваше положение позволяло рекомендовать принимать на работу писателей и актеров, многие из которых в соответствии с нашей информацией тоже были членами коммунистической партии. Некоторые из фильмов, сделанные Сондорфом, резко критиковали американские нормы и американский образ жизни.

— Я считаю, что необходимо делать различие между фильмами, которые критикуют некоторые стороны американского общества и прокоммунистическими. Между ними нельзя ставить знак равенства. Я никогда не писал коммунистических сценариев или коммунистических книг. Я считаю, что искусство не может быть слугой какой-нибудь идеологии.

— В этот период вы посещали собрания ячейки коммунистов?

— Да.

— Ваши работы обсуждали?

— Да.

— Предпринимались ли усилия повлиять на вашу работу?

— Было несколько обсуждений материалов, которые можно использовать в кино.

— Какого рода были эти материалы, м-р Рейли?

— Считалось, что должно быть больше рассказов о рабочем, о фабриках, забастовках, об оппозиции рабочего капитализму.

— Какие действия вы предпринимали в результате этих дискуссий?

— Я не предпринимал действий. Как я уже сказал, я возражаю против искусства, которое служит идеологии. Одной из причин, которые осложнили мои связи с партией, была та, что наши взгляды на действия не совпадали.

— Но вы продолжали быть в партии между 1938-м и 1941-м? Как они могли терпеть в своих рядах кого-то, кто был таким бесполезным и отказывался сотрудничать?

— Возможно, они считали меня хорошей добычей и были готовы мириться с моей непокорностью.

— Понимаю. Скажите мне о ваших отношениях с м-ром Сондорфом. Можете ли вы назвать их близкими?

— Да.

— Очень близкими?

— Да.

— Вы были фактически тем, кого можно назвать доверенным лицом и главным помощником? Да?

— Мы были близкими друзьями.

— Интимными друзьями?

— Если угодно.

— Знал ли Сондорф, что вы были членом коммунистической партии, тайком посещали собрания партийной ячейки, на которой обсуждалась ваша работа для него?

— Нет, не знал.

— Несмотря на близость, интимность ваших отношений, вы скрывали это от него? Если ваша деятельность в коммунистической партии была так невинна, как вы говорите, — не более чем группа по обсуждению литературы, — почему вы предпочли скрывать от него эту сторону жизни? Чтобы сохранять ее в тайне, вам потребовалось много уловок?

Впервые за время слушания Стефан, казалось, испытывал затруднение. Тонкие и глубокие морщины на его лице казались неестественно искаженными, как будто четко вычерченную карту внезапно смяли. Он мельком взглянул на Александра и затем в замешательстве посмотрел на свои сцепленные пальцы.

— Я не знаю, как ответить на этот вопрос, — признался он в конце концов.

— Продолжим, м-р Рейли, — сказал консул с нарастающим торжеством в голосе. — Вы были похвально откровенны с нами сегодня днем. Это не трудный вопрос, я могу поставить его по-другому. Почему, если вы не служили целям международного коммунизма и не предпринимали никаких действий в коммунистической работе, вы обманывали такого близкого вам человека, как Сондорф?

— Вы просите меня объяснить наши отношения, чувства, эмоции… — Его голос затих.

— Это не должно быть невозможным для такого опытного писателя.

— Единственным честным ответом, который я могу вам дать, это — не знаю. Я уже думал об этом, но… я не знаю.

— Ну, предположим, мы обсуждаем не вас, а персонаж одной из ваших книг. Какую мотивировку вы могли бы придумать, как автор. Какие причины могли заставить его вести себя так, как вы? Другую, чем очевидная, что он был замешан в коммунистической конспирации. Этот факт перевешивает все другие соображения, даже вопросы личной лояльности к другу. Или другая причина: боязнь утратить свое положение в студии, если станет известно о его членстве в партии.

— Это могло бы быть мотивировкой для довольно дешевой книжки, если можно так сказать.

— Тогда предложите комиссии что-нибудь подходящее.

— Ну… — он долго колебался. — Ну, это, возможно, оттого, какого рода человеком был Сондорф.

— Да? Какого же рода?

— Ну, вы знаете, он довольно хорошо всем руководил…

— Да?

— Мне кажется, вам это нелегко понять, потому что в настоящее время это не то же самое, что было. Сейчас существует множество соглашений, охватывающих все аспекты производства фильмов, и в настоящее время это больше объединенная работа и человек вроде Сондорфа сегодня должен быть чем-то вроде координатора, политика; человек, который объединяет людей… Но в те дни в нем было много от короля, наделенного абсолютной властью…

— Я не вполне уловил, пытаетесь ли вы сказать комиссии, что вы не одобряли его за ту власть, которой он обладал, или еще что-то?

— Я не вполне одобрял это. Я принимал это.

— Но тогда что вы пытаетесь сказать?

— Давайте попытаемся взглянуть на это так: человек приобрел большую власть и пользуется ею лучше, чем кто-либо другой. Правда, когда бывало, что он пользовался своей властью плохо, это вызывало некоторое напряжение и конфликты. С одной стороны, вам нравится этот человек, вы им восхищаетесь, а с другой, полагаю, вы испытываете негодование от того, что за ним последнее слово по всем вопросам, что вы можете выразить себя только через него и только с его одобрения. Я не знаю, понимаете ли вы это? Есть ли для вас в этом смысл?

— Должен признаться, не очень.

— Ну… — Стефан на несколько мгновений закрыл глаза, будто им овладела усталость, — ну, это очень личные и болезненные вещи, о которых вы заставляете меня говорить. Если бы вы работали с таким человеком, как Сондорф, и такое долгое время, как я, очень тесно, очень близко, так, что порой вы не уверены, какая мысль исходит от него, а какая от вас; может быть, он начинал, а вы доканчивали ее, но все равно он обладал последним словом. У него было право выбора или отказа… и к тому же он ценил ваше одобрение и считал вас другом, и ему необходимо ваше одобрение, и все-таки последнее слово будет за ним. И в какие-то моменты вы теряете чувство индивидуальности. Когда, проработав таким образом в течение девяти-десяти лет, вы теряете что-то очень ценное для вас, границу вашей собственной личности, вы чувствуете, что вас поглотили, и четкая грань между вами кажется очень тонкой, почти неразличимой. Возможно, именно это заставляет вас не раскрываться до конца и делать какие-то вещи по секрету.

— Мне трудно увидеть какую-то связь в том, что вы сказали. Вы говорите, что тирания Сондорфа заставила вас принять коммунизм?

— Нет, сэр. Я не считаю тиранией то, что было в Голливуде в 20-30-х годах, а если это и было, то, скорее, тирания своенравных детей, внезапно получивших власть. Я говорю, что такой человек, как Сондорф… Словом, то, что ему нужно было от других людей, они не могли ему давать слишком долго, даже если они за это получали плавательный бассейн и большое жалованье.

— Я считаю, — сказал конгрессмен Свенригг, — что вы нашли самое блестящее и наиболее точное объяснение вашей коммунистической деятельности. Давайте обратимся к фактам. В то время, когда вы были членом коммунистической ячейки в Голливуде, знали вы человека по имени Волшман?

— Как я разъяснил ранее, конгрессмен, я отказываюсь отвечать по уже сказанным мною причинам.

Сразу после окончания допроса Рейли комиссия единодушно решила, что он был виновен в оскорблении Конгресса, отказавшись отвечать на поставленные ему вопросы. Александр улетел обратно в Голливуд. Его ждала череда важных собраний, и хотя он чувствовал себя истощенным и хотел бы отдохнуть несколько дней, он знал, что не может себе позволить так долго отсутствовать в студии. Пока его не было, решения должен был принимать Вилли Сейерман. Длительная отлучка от дел смягчила Вилли, сделала его дипломатичным, и ему нравилось играть роль пожилого государственного деятеля, который не слишком вмешивается в руководство повседневной жизнью студии, но который, когда настаивает на чем-либо, приносит пользу компании благодаря своему большому опыту и мудрости. Его отношения с Александром больше не были близкими, но Вилли не проявлял к нему враждебности и никогда не упоминал о временах и обстоятельствах, когда Александр сместил его в компании. Вилли так долго занимался бизнесом, что это само по себе давало ему право на почет, и теперь стало модным приписывать ему большие способности в деловых отношениях, хотя его представления о бизнесе были, скорее, старомодны. По всем главным вопросам собирался триумвират — Вилли, Стеффорд Димс и Александр. Александр в своих идеях мог получить поддержку либо от Вилли, либо от Димса. Легче было получить от Вилли. И это принуждало Александра к союзу с ним.