– Господи помилуй! – пробормотал Таннер. – Грядет год тысяча девятьсот восемьдесят четвертый?[6]

– Время, в которое мы живем, тоже требует осторожности и бдительности.

– В конце концов, у меня нет выбора, я правильно вас понял? – Таннер указал на магнитофон и лежащую рядом папку с документом, который он только что подписал. – Теперь я у вас на крючке.

– По-моему, вы склонны слишком драматизировать происходящее.

– Нет, напротив, я реально смотрю на вещи… Мне придется выполнить все, что вы от меня потребуете. Единственная альтернатива – исчезнуть… Но тогда вы станете за мной охотиться, вы и – если все, что вы сказали, правда, – эта «Омега».

Фоссет встретил взгляд Таннера без тени смущения. Журналист правильно понял ситуацию, и Фоссета это устраивало.

– Только шесть дней, – с улыбкой произнес Фоссет. – Всего шесть дней, а впереди целая жизнь.

Полет из аэропорта Даллас в Ньюарк был как кошмарный сон. Таннер не чувствовал усталости. Он видел перед собой то холодные пронизывающие глаза Лоренса Фоссета, устремленные на него поверх вращающихся катушек магнитофона, то лица Лейлы и Берни Остерман, Дика и Джинни Тримейн, Джо и Бетти Кардоун. В ушах звучал бесстрастный голос Фоссета, задающий одни и те же вопросы. Голос становился все громче и громче.

Он прилетит в Ньюарк, и этот кошмар кончится. Он просто передал Лоренсу Фоссету подготовленный проект и подписал недостающие страницы отчета…

Увы! Но это было не так.

Час езды от Ньюарка до Сэддл-Вэлли прошел в молчании: таксист понял настроение пассажира, который без конца курил и даже не ответил на традиционный вопрос, как прошел полет.

Взгляд Таннера уперся в указатель, выхваченный из темноты светом автомобильных фар:

Надпись промелькнула, оставив в мозгу саднящее: «Кусок кожи». Невероятно!

Через десять минут такси остановилось перед его домом. Он вышел и рассеянно протянул водителю деньги.

– Спасибо, мистер Таннер, – сказал тот.

– Что? Что вы сказали?! – стряхивая оцепенение, встревоженно произнес Таннер.

– Я сказал: «Спасибо, мистер Таннер».

Таннер рванулся вперед и, схватившись за ручку передней дверцы, резко дернул ее на себя.

– Откуда тебе известно мое имя? Отвечай быстро, откуда ты знаешь мое имя? – На лбу его выступили капли пота, глаза дико сверкали.

«Ненормальный», – решил таксист и незаметно нашарил левой рукой тонкую свинцовую трубку, которая всегда лежала у него под сиденьем.

– Послушай, Мак, – миролюбиво сказал он, зажав покрепче трубку, – если ты не хочешь, чтобы люди знали твое имя, убери табличку со своих ворот.

Таннер попятился и оглянулся. На лужайке перед домом стоял металлический столб, с поперечины которого на цепи свисала лампа. Над ней в отблесках света была хорошо видна табличка:

Джон и Элис Таннер, Орчед-Драйв, 22.

Он тысячу раз смотрел и на эту лампу, и на надпись на столбе: «Джон и Элис Таннер, Орчед-Драйв, 22». Однако сейчас ему казалось, что он видит ее впервые.

– Прости, парень. Я немного устал сегодня. Плохо переношу самолет.

Поднимая стекло, водитель едко заметил:

– Значит, вам нужно ездить поездом, мистер. Или ходить пешком!

Такси с ревом рванулось с места, а Таннер повернулся к своему дому. Дверь отворилась. Навстречу ему, радостно лая, выскочила собака. На пороге, в полосе света, стояла Элис и улыбалась.

Белый французский телефон с приглушенным звонком прозвонил уже раз пять. Сквозь сон Лейла подумала, что глупо было ставить его на стороне Берни: такой звонок никогда не будил его.

Она толкнула мужа локтем.

– Дорогой… Берни! Берни! Телефон…

– Что? – Остерман смущенно протер глаза. – Телефон? О, опять этот чертов телефон! Его совсем не слышно… – Он протянул руку и нащупал в темноте аппарат. – Да? Международный?.. Да… Да, это Бернард Остерман. – Он прикрыл рукой трубку, сел в кровати и повернулся к жене. – Который час?

Лейла включила настольную лампу и взглянула на часы.

– Господи! Еще только половина четвертого…

– Наверное, какой-нибудь идиот по поводу гавайского сериала. У них там сейчас нет и полуночи…

Берни замолчал, слушая голос телефонистки в трубке.

– Да-да, я жду… Это откуда-то издалека, дорогая… Если опять с Гавайев, то пусть сажают за машинку своего продюсера. С нас хватит. Не нужно было вообще браться за это дело… Да! – почти крикнул он в трубку. – Да. И, пожалуйста, побыстрее, хорошо?

– Помнишь, ты говорил, что хочешь увидеть эти острова, когда на тебе не будет военной формы?

Вопрос Лейлы остался без ответа.

– Я прошу прощения… Да-да, это Бернард Остерман, черт возьми! Да! Что? Да, спасибо!.. Здравствуйте! Я вас плохо слышу… Да, теперь лучше… Кто это? Кто?.. Что вы сказали?.. Кто вы? Назовите свое имя. Я вас не понимаю. Да, я слышал, что вы сказали, но я не понимаю… Послушайте! Эй, подождите! Я говорю, подождите!

Остерман резко спустил ноги с кровати. Одеяло упало на пол. Он застучал по рычагу телефона.

– Станция! Станция! Нас разъединили!

– Почему ты кричишь? Что тебе сказали?

– Он… этот сукин сын бубнил что-то насчет того, что нам следует остерегаться какого-то Тэна… Так он сказал – Тэн-эн. Он повторил несколько раз, пока не убедился, что я услышал. Тэн-эн… Что за чертовщина!

– Как ты сказал?

– Тэн-эн. Он это без конца повторял!

– Но это бессмыслица… Звонок был с Гавайев? Ты понял, откуда звонили?

Остерман растерянно посмотрел на жену.

– Да. Это я хорошо расслышал. Звонок был из Лиссабона. Из Португалии.

– Но мы ни с кем не знакомы в Португалии!

– Лиссабон, Лиссабон… – несколько раз негромко повторил Остерман. – Лиссабон… Лиссабон соблюдал нейтралитет.

– Что ты имеешь в виду?

– Тэн-эн.

– Тэн… тан. Таннер. Может быть, это Джон Таннер?

– Нейтралитет!

– Это Джон Таннер, – спокойно подытожила Лейла. – Джонни?.. Но что значит «остерегайтесь»? Чего мы должны остерегаться? И зачем понадобилось звонить в половине четвертого утра?

Лейла села на постели и потянулась за сигаретой.

– У Джонни есть враги. Ему до сих пор не могут простить Сан-Диего.

– Сан-Диего – да. Но при чем тут Лиссабон?

– На прошлой неделе «Дэйли вэрайети» сообщила, что мы собираемся в Нью-Йорк, – глубоко затянувшись, продолжала Лейла. – И что, возможно, мы остановимся у своих бывших соседей Таннеров.

– И что же?

– Может быть, нам сделали слишком хорошую рекламу?

Она внимательно посмотрела на мужа.

– Пожалуй, я позвоню Джонни. – Он потянулся к трубке. Лейла перехватила его руку.

– Ты что, с ума сошел?

Остерман откинулся на подушки.

Джо открыл глаза и посмотрел на часы. Семь двадцать две. Пора вставать, позаниматься на тренажерах и, может быть, дойти до клуба сыграть партию в гольф.

Он всегда поднимался рано. Бетти же, если ее не разбудить, могла проспать до полудня. У каждого из них была своя двуспальная кровать. Джо считал, что если два человека спят в одной постели под одним одеялом, благотворное воздействие ночного сна на организм снижается почти на пятьдесят процентов. Два разнотемпераментных тела пагубно действуют друг на друга. Секс сексом, но хорошо выспаться можно только порознь. Пара двуспальных кроватей – вот то, что нужно.

Покрутив минут десять педали велотренажера, он взялся за восьмифунтовые гантели. Через толстую стеклянную дверь он видел, что парная уже готова.

На стене, над часами, загорелась лампочка. Кто-то звонил у парадного. Джо смонтировал здесь устройство, передающее сигнал звонка, на случай, если никого не будет дома, а он окажется в спортзале или в парной.