Карим скорчил такую гримасу, словно мать была школьницей, не знающей урока.
— А как же тогда быть с матерью Джоша? Она же вроде твоя подруга. Ты говорила, что хочешь ей помочь, но с тех пор ты ее даже ни разу не видела.
Слова сына задели Дженну, она сама не раз корила себя за это.
— Не все так просто, Карим, — произнесла она наконец, желая, чтобы сын понял ее. — У отца Джоша очень серьезные проблемы. Если ему не оказать помощь, он сам не справится со своей болезнью, она станет еще тяжелее. Ты знаешь, что он избил Каролину, и это может повториться. Я хотела помочь им, но Каролина… ну, она не хочет признаться самой себе, что нуждается в помощи.
— Так ты считаешь, что она должна просто взять и оставить своего мужа? — В тоне Карима слышались и любопытство, и презрение.
— Я же сказала тебе, что не все так просто. — Почему ей приходится постоянно оправдываться и почему сын в последнее время встречает в штыки все ее поступки? — Я думаю, что ей надо защититься самой. Вернуть себе самоуважение. Ведь не будет ничего хорошего ни для нее, ни для ее сына, если ее убьют, правда?
Кажется, она становится занудой. Неприязненный взгляд Карима напоминал ей выражение лица Али.
— Я ненадолго, — пообещала Дженна, надевая плащ и беря сумочку. — Вот деньги на пиццу.
Карим молча взглянул на банкноты и, повернувшись, пошел в свою комнату.
Спеша по улице в поисках такси, Дженна не могла избавиться от знакомого чувства крушения всех надежд. Она опять совершила ошибку, но когда и какую? Было такое ощущение, что ее маленького мальчика пожирает какой-то злобный, враждебный ей чужак, а она, мать, ничего не может с этим поделать. «Будь довольна тем, что у тебя есть», — подумала Дженна. Карим отлично учится и прекрасно, играет в футбол. По сравнению со многими другими родителями она может считать себя счастливой. Но все равно Дженну снедала тоска по тем временам, когда сын считал ее безгрешной.
— Так вот вы какая, Дженна Соррел! Очень рад наконец с вами познакомиться!
— Я тоже очень рада вас видеть, профессор Хамид.
— Пожалуйста, называйте меня просто Насер.
Жаклин, как выяснилось, была точной копией своего отца.
Профессор был довольно привлекателен — чего стоили его огромные темные глаза, которые многим женщинам кажутся очень «душевными». В то же время в его внешности и выражении лица было что-то подобострастное и заискивающее, более приставшее уличному торговцу, нежели ученому.
— Боюсь, что мне нечего рассказать о себе.
— Я вам не верю. Мой друг Нагиб Махфуз однажды сказал, что за каждым красивым женским лицом скрывается интересная история. А ваша история должна быть просто захватывающей.
— Вы слишком добры ко мне.
Конечно, знакомством с Нагибом Махфузом, известным каирским писателем и нобелевским лауреатом, можно было гордиться, но комплимент Хамида стоил бы большего, не упомяни он небрежно имени знаменитости.
— Вам нравится наш скромный махраджан?
— Он просто чудесен, — искренне ответила Дженна.
Дженну охватила глубокая ностальгия. Когда они с Каримом вошли в здание, где проводился праздник, от звуков живого арабского языка на душе у нее стало необычайно тепло, а дразнящие ароматы жареной баранины, острых специй и корицы пробудили, казалось, навсегда уснувшие ощущения.
Даже преувеличенное внимание профессора Хамида ее не раздражало, настолько оно было к месту.
— Вы и сами, как я вижу, прекрасная повариха, — похвалил Хамид принесенные из дома Дженной адас-бис-рус и рус-бель-шагия.
— Это вам, должно быть, мой сын наговорил. — Дженна бросила на Карима испепеляющий взгляд. Она действительно готовила для сына блюда, которые якобы в детстве ела дома в Египте. Делала это Дженна, чтобы сблизиться с Каримом, увлеченным арабскими обычаями. Из тех же соображений она купила в маленьком магазинчике на окраине две кассеты с песнями Асмахан и Абдула Вахаба.
Эти ее действия пришлись по вкусу Кариму и, когда профессор Хамид пригласил их на махраджан, одним из организаторов которого он был, Дженна не смогла найти предлога для отказа.
— Это хорошо, что мальчик хочет знать о своем происхождении, — говорил Хамид. — Расскажите мне кое-что о себе, кто знает, может быть, у нас отыщутся общие знакомые и друзья.
— М-мм, — промычала вместо ответа Дженна, демонстрируя полное наслаждение едой, она куском питы собирала с тарелки хуммус и таббулех и с видимым удовольствием отправляла аппетитные куски в рот. Именно так учили ее есть в детстве.
Дженна поймала на себе пристальный взгляд Карима.
— Что ты так смотришь? — спросила она. — Что-то не так?
— Нет, ничего, — ответил мальчик. — Просто я никогда не видел, чтобы ты за столом обходилась без ножа и вилки.
— Ты что, никогда не видел, как я ем гамбургер или пиццу?
— Я хочу сказать…
— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но, когда приезжаешь в Рим, как говорится…
— Вы просто очаровательно едите, — вмешался в разговор Хамид. — Просто восхитительно.
Дженна подняла голову от тарелки и увидела, как Карим и Жаклин обменялись заговорщическими улыбками. Ну нет, — чуть было не произнесла она вслух. Профессор Хамид действительно становился опасен, но совсем не в том, чего так боялась Дженна.
К счастью, разговор прервался, так как на импровизированной сцене начался концерт популярных арабских певцов и музыкантов.
Но когда музыканты сделали перерыв, Хамид возобновил свои попытки очаровать Дженну.
Подыгрывая профессору, она старалась быть любезной, но не приторной, любезной, но не многообещающей. По счастью, Хамид больше не возобновлял попыток вызнать у Дженны всю ее подноготную, видимо, то был просто хорошо разработанный тактический маневр.
Нет, профессор говорил сам, рассказывая о своих египетских друзьях и о тамошних достопримечательностях. Дженна изо всех сил старалась не морщиться, слушая, как Хамид расточает красноречие, рассказывая о «декадентском очаровании» Александрии и о «мистическом величии» Саккары. Дженне стало любопытно, почему, собственно, Хамид последние двенадцать лет своей жизни безвыездно прожил в Америке.
Когда профессор отлучился в буфет, подошедший к матери Карим прошептал:
— Он хорош, правда, мам? По-моему, ты ему нравишься.
— Н-ну, — засмеялась Дженна. «Внимание, — сказала она себе мысленно, — будь очень осторожна, Карим любит этих людей».
Снова заиграла музыка, теперь это были народные танцевальные мелодии. Карим взял Жаклин за руку и повел ее в середину зала. Дженна изумленно наблюдала, как молодые люди возглавили поток желающих потанцевать дабку — народный хоровод.
— Набила, это ты? — окликнула Дженну женщина, сидевшая за соседним столом.
— Простите, что вы сказали? — переспросила Дженна. Ее охватила паника, хотя она представления не имела, кто такая Набила.
— Набила Аджами, — повторила женщина, которая, похоже, была ровесницей Дженны. — Из Хомса. Меня зовут Фадуа Каббаш. Мы же росли вместе, ты что, не помнишь?
— Нет, — запротестовала Дженна, — нет, вы ошибаетесь. Я родом из Египта и никогда не бывала в Сирии. Простите, мне очень жаль, но это так.
По виду женщины можно было сказать, что ответ Дженны не убедил ее. Фадуа восприняла как личную обиду тот факт, что Дженна никогда не была ее соседкой. Повернувшись к группе смеющихся и жующих людей, женщина начала что-то с жаром им рассказывать, изредка указывая рукой на Дженну.
Хотя Дженна знать не знала никакой Набилы, былой страх снова выполз из тайников ее души, точно хищный и страшный ночной зверь. Ей стало душно. В зале было многолюдно, замкнутое пространство давило на плечи, стесняло дыхание. Выбравшись из толпы, Дженна укрылась в прохладном безлюдном коридоре. Потом из ее глаз сами собой потекли слезы. Она навсегда останется беглянкой. Ей придется всегда опасаться самых невинных вопросов, ведь хотя она и не была Набилой, но и Дженной Соррел она тоже не была. Уже не в первый раз она подумала о том, что сталось бы с ней, сдайся она на милость судьбы и останься в аль-Ремале. Но Карим? Лучше ли ему от того, что лишен жизни, которую заслужил по праву рождения?
