Брови Евы поднимались медленно, но верно. — Эй, Клер? О чем она говорит?

— Я не знаю, — сказала Клер, хотя ей показалось, что она знала. Она скользнула в кресло рядом с Мирандой. — Красавица. Ты имеешь в виду Глориану?

Ева напряглась, когда услышала имя и закатила глаза. — О, ради Бога, не говори мне, что эта сучка чего-то добилась в результате. Я так и знала.

Миранда, казалось, не слушала Еву — фактически, Клер не была уверена, что она слышала хоть что-нибудь за пределами ее собственной головы. — Знаешь, это не полностью его вина, но ты теперь должна быть осторожна. Он больше не под контролем. Весь этот гнев… — Она покачала головой. — Они делают его таким. Они хотят всех сделать такими.

Невозможно было уследить за тем, о чем она говорила…. По-прежнему ли она ссылалась на Бишопа? Или… Боже, она говорила о Шейне? — Мири, — сказала Клер. — Мир, ты говоришь о Шейне? — Потому что в Шейне было много гнева, она всегда это знала. Он держал ее взаперти, в основном. Но он был в нем.

Миранда, с отстраненным и рассеянным выражением на разбитом лице, отхлебнула кофе и сказала, — О, я вижу. Они сначала хотят денег — денег и солдат. Потом все остальное. Он не станет повторять свои же ошибки. Скажи Амелии. Скажи ей…

Она замолчала, а ее опухшее, в синяках глаза неожиданно расширились.

— Мир? — Ева, должно быть, чувствовала то же самое, что и Клер — мощный всплеск ужаса, потому что они обе подскочили на ноги. — Мир, ты в порядке?

— Ох, — сказала Миранда. Теперь у нее в глазах стояли слезы, и они струились вниз по избитым щекам. — Ох, это плохо. Ты должна это прекратить. Ты должна остановить его.

— Остановить кого?

— Он прячется в темноте. Он убивает. Он постоянно убивает, — сказала Миранда. И тут ее глаза закатились, и она упала в обморок, прямо за столом.

Бишоп, подумала Клер, замерев, когда Ева вскрикнула, подбежала к Миранде, и нащупала пульс. Казалось, Клер не могла пошевелиться. Она чувствовала себя замороженной и больной.

— Помоги мне! — закричала на нее Ева, Клер моргнула и подскочила к ней. Совместными усилиями они перенесли Миранду в гостиную, где уложили ее так, чтобы ноги оказались выше уровня головы, и укрыли ее вязаным покрывалом, когда хрупкие веки Миранды задрожали, и она снова очнулась.

— О, — произнесла она. — Я что, упала?

— Скорее, вырубилась, — сказала Ева. — Как ты себя чувствуешь?

— Тошнит, — сказала Миранда. Ее голос звучал тоненько и слабо. — Слишком много кофе. — Она несколько раз глубоко вздохнула и улыбнулась. — Я не достаточно ем.

Да, это было очевидно; Миранда была настолько худа, что Клер могла видеть выпирающие кости в ее суставах. Девушке необходимо перекусить. — Я что-нибудь приготовлю, — сказала она.

— Нет, я должна идти.

— Но Мир…

— Я должна идти, — сказала она, сбросила покрывало и села, выглядя бледной и больной, но очень, очень решительной. — Я не могу ответить на ваши вопросы. Это слишком опасно.

— Для тебя? — спросила Ева.

Миранда покачала головой. — Для вас, — сказала она. — У вас и так уже достаточно неприятностей.

В конце концов, они не смогли ее остановить. Единственное, что Клер смогла сделать, чтобы задержать ее достаточно долго — это собрать несколько сэндвичей с арахисовым маслом и желе, и разграбить Евин тайник с шоколадным печеньем. Миранда вцепилась в мешочек с обедом и выдавила из себя улыбку, пока шла, двигаясь медленно и осторожно, к двери вместе с ними. Ева придерживала ее под локоть, но она выглядела достаточно устойчивой.

— Я не могу остаться, — сказала Миранда, и повернулась, чтобы встретиться взглядом с Клер, потом с Евой. — Майкл прав. Я — дополнительная проблема для вас. Проблема для всех, и будет лучше, если я буду сама по себе. Со мной всё будет хорошо.

— Ты уверена?

Миранда кивнула. Она остановилась на крыльце, похожая на грустную девочку, уходящую в школу, и сказала, — Он не остановиться на этот раз. Клер, ты должна понять, всё совершенно иначе, нежели было в прошлый раз. Это война. Амелии придется воевать.

Амелия воевала в прошлый раз, подумала Клер, но было что-то искреннее в беспокойстве Миранды, что-то, что заставило ее почувствовать тревогу и затаить дыхание.

Шейн. Шейн был в центре всего этого.

— Мир, ты можешь мне сказать что-нибудь еще…?

— Нет. Ничего, что не привело бы к твоей смерти. — Миранда подняла мешочек с едой. — Спасибо за сэндвичи. И печенье. Печенье мне очень понравится.

Затем она пошла в серый, холодный день, и они обе смотрели ей в след, пока она не скрылась из виду.

— Мы только что совершили какую-то ошибку? — спросила Ева. — В смысле, она всего лишь ребенок. Мы должны были заставить ее остаться.

— Я не думаю, что у нас получилось бы, — сказала Клер. — И она, наверное, права.

Безопаснее для всех, если она уйдет.

И все же, она не могла забыть о… о Миранде, оставшейся наедине со всем, что происходит в ее голове. Такой же одинокой, какой Клер временами себя чувствовала, у нее не было ничего похожего на такую изолированность.

Мне хотелось бы знать, как ей помочь.

Но, правда такова, что иногда ничего нельзя было сделать.

ШЕЙН

Как только я начал драться, это было всё, о чем я мог думать в ближайшие несколько дней.

Не было ничего похожего на это, особенно, когда Глориана присутствовала при этом вместе с Василием, наблюдая…. Я чувствовал себя непобедимым. Даже наказание было просто еще одним видом одобрения — каждый раз, когда Джестер ударял меня, это воспринималось, как похлопывание по спине, и приглашение бить сильнее.

Что я и делал.

Да, я думал о спортивных напитках, тех, что Глориана держала в холодильнике. Мы все пили их, и это помогало нам не отставать от вампиров. Какая-то часть меня гадала, что в них было, но эта часть была маленькой, и была задавлена частью, возбужденной от свободы. Это была свобода — свобода от всех вещей, что я сдерживал. Свобода ненавидеть. Свобода сокрушить. Никаких правил, никакого чувства вины. Сейчас я дрался так же, как они.

Потому что именно этим можно было победить их. Драться, как животное, без всякого страха.

— Ты быстр, — сказал Джестер в последний день запланированных спаррингов. — Каждый раз становишься быстрее. — Он насмехался надо мной, от вида его клыков мой пульс участился — не от страха, а от агрессии.

Потому что я одновременно хотел выбить эти клыки и стереть эту ухмылку с его лица. — Ты должен дать себя укусить, — сказал он. — Ты был бы хорошим вампиром.

— Заткнись и дерись.

— В чем дело? Боишься, что покусаешь свою тощую подружку? — Джестер засмеялся. — Ее уже покусал кто-то другой, знаешь ли. Я чувствую запах укуса у нее. Он пометил ее.

Мирнин.

— Заткнись, — сказал я и ударил его в лицо. Он не ожидал этого, и упал, но вампиров никогда не было так просто уложить на ковер надолго. Он вскочил, рыча, и я сместился назад, наблюдая за его смещением веса. Он собирается меня атаковать. Джестер всегда атаковал меня.

Когда он это сделал, я ударил быстро, пригнувшись под его ногой, врезавшись плечом в его центр массы и поднимая его над ковром. Без точки опоры, он был не намного лучше обыкновенного человека, но я должен был остерегаться его рук — они могли раздавить кости, а ногти у него были такими же острыми, как ножи. Я швырнул его себе за спину головой вниз, и быстро завел его руки за спину. Наверное, это было больно, потому что впервые я услышал нечто похожее на крик от боли.

От вампира.

От этого звука я почувствовал себя превосходно.

Кто-то захлопал в ладоши. Это было Глориана, наблюдавшая за мной, прислонившись к канатам с прекрасным изяществом.

— Это было прекрасно, — сказала она. — Бедный Джестер. Я думаю, что он просто побежден, Шейн. Теперь ты должен отпустить его. Думаю, он усвоил свой урок. Не так ли?

Я обвил свои руки покрепче и почувствовал, как что-то рвется. На этот раз, Джестер закричал.

— Хватит, — рявкнул Василий, и нырнул под канаты. Он схватил меня за плечо, чтобы оттащить меня.