Но жениться?

Запрятав поглубже в своем сознании томительные дурные предчувствия, он ловким сильным движением поднял Памелу на свое ненасытное тело, вновь заявившее о своих правах.

- Думаю, - произнес он, устроившись в ней самым удобным образом и призывая ее к новой скачке, - пора мне сделать из тебя порядочную женщину.

Бракосочетание Редклиффа и Памелы состоялось за три дня до Рождества и оказалось в центре внимания общества, собиравшегося в Сарасоте зимой.

Невеста выглядела очаровательно в костюме для коктейлей от Жоффри цвета слоновой кости, к которому она надела кремовую шляпу с широкими полями и жемчуга, подаренные ей Редклиффом к обручению.

Жениху очень шел темный костюм, но, к изумлению собравшихся, он проявлял не свойственную ему нервозность. Цветы доставили из оранжереи Милдред, шампанское из Франции, а свадебные подарки прибыли в голубых коробках от Тиффани.

После церемонии счастливые новобрачные улетели в Бразилию проводить медовый месяц. Рио-де-Жанейро был прекрасен сам по себе. Бурный темперамент бразильцев настолько бросался в глаза, что люди, впервые приехавшие в страну, не удивились бы, если бы пешеходы, идущие по тротуарам из розовой плитки, вдруг принялись танцевать самбу.

Памела не могла вспомнить, когда еще она чувствовала себя так великолепно. Даже небольшой вялый дождь, пролившийся днем, не испортил ей настроение. Здесь, в самом свободном и эротичном городе мира, она лежала в постели с красивым мужем, чья страсть к ней не уступала ее собственной.

Прошлой ночью она уговорила Редклиффа посетить ночной клуб в самом шикарном районе - Копакабане, где за небольшие чаевые им предоставили возможность увидеть город в натуральном виде. Девизом подпольного ночного клуба было «Дозволено все!» Мужчины танцевали с мужчинами, женщины с женщинами, кто парами, кто втроем. То, что выходило за рамки танца, таилось по темным углам, администрация закрывала на это глаза.

Редклифф открыто заявил о своем неприятии более чем откровенных разгульных игрищ, но, вернувшись в отель на рассвете, взял ее с такой первобытной страстью, что сам себя и опроверг.

Но было нечто большее, нежели секс, что давало Памеле восхитительное самоощущение. Став миссис Морино, она урвала от жизни солидный куш.

На первых порах она рвала и метала, когда узнала из завещания, что Милдред оставляет контрольный пакет акций «Сэвидж» Редклиффу. Разумеется, оговаривалось наследство для Элисон, которую все, кроме Милдред, считали давно умершей. Любой нормальный адвокат сможет отсудить этот пункт.

Позаботилась она и о Памеле. Милдред завещала ей солидную часть своего наследства в два миллиона долларов и несколько уникальных драгоценностей, включая бесподобную брошку «Ягуар», которую когда-то носила герцогиня Виндзорская. Вместе с драгоценностями она получала по завещанию большую картину Караваджо «Святой Матфей, сборщик налогов», что висела в золоченой раме на стене в библиотеке, картину Сезанна из столовой и дорогостоящий макет лондонского магазина «Сэвидж», включая готический орнамент и опорные арки.

Единственное, чего не получала Памела после смерти тетки, а этого она жаждала больше всего, - власти. Что и послужило причиной мгновенного взрыва ярости, в результате которого ей пришлось унизиться до продолжительных извинений перед Дональдом Стрипом, а также возместить разбитый ею глобус уотерфордского фарфора, который служил ему в качестве пресс-папье на протяжении последних тридцати лет. После этого, верная своей бесстрашной привычке не отступать, Памела составила новый план. Раз она не может получить контроль над фирмой «Сэвидж» по наследству, она получит его с помощью старинного испытанного средства - через замужество.

Памела посмотрела на спящего мужа. Решив, что пора себя вознаградить за проведение в жизнь столь блестящего плана, она тихонько выскользнула из постели, оделась и поехала на такси в Месбла - фешенебельный район Рио.

Покупателей в универмаге было много. Памела неторопливо прошлась вдоль прилавков с благоухающей косметикой, мимо прилавков, заваленных поясами из кожи аллигатора и кожаными кошельками, через отдел обуви. Она объездила на эскалаторе все одиннадцать этажей здания, внимательно разглядев все - от дамского и постельного белья до кастрюль и сковородок. Но не смогла найти ничего, что так бы и просилось: «Выбери меня!»

В конце концов она вернулась на первый этаж и остановилась возле открытой витрины с бижутерией. Через проход за глухим стеклянным прилавком, в котором были разложены драгоценные украшения, продавщица с кофейного цвета глазами и пышными волосами до талии была занята с группой молодых туристов из Японии, пытаясь убедить их, что нельзя уехать из Бразилии, не купив сережки с розовыми турмалинами.

Рядом с ней юная девушка, почти подросток, в соблазнительно обтягивающем костюме исполнительницы самбы примеряла одно ожерелье за другим, выбирая себе подходящее украшение.

Памела приложила к мочкам ушей серьги из двух золотых колец и оглядела себя в зеркале на прилавке. К сожалению, смотрелись они простовато. Она положила их на место и взяла другие, с жемчужинами в обрамлении блестящих хрусталиков. Искусственно выращенному жемчугу недоставало блеска. Ложные рубины были слишком мутные, а сапфиры слишком синие.

И тут она увидела то, что ей нужно, - два сверкающих зеленых камня, оправленных в золото. Она вдела их в уши и улыбнулась собственному отражению. Превосходно! Она посмотрела на продавщицу, которая по-прежнему была занята, сняла серьги и, бросив последний небрежный взгляд по сторонам, опустила их в свою сумочку из крокодиловой кожи.

Острое возбуждение охватило ее. У нее даже голова закружилась. Кровь стучала в висках. Памела быстро направилась к выходу. Она уже успела дойти до массивных зеркальных дверей, когда дорогу ей заступил полный человек средних лет, одетый в темно-синий костюм, по которому безошибочно узнают управляющих во всем мире.

- Извините, мадам, - сказал он по-английски, но с сильным акцентом, опуская тяжелую ладонь на рукав ее черного шелкового платья. - Будьте любезны пройти со мной.

Проявляя свою обычную склонность к расточительству, Холли организовала доставку всех исполнителей и технического персонала трех ее дневных мыльных опер в Айдахо, чтобы провести неделю на склонах гор в период непродуктивного времени между Рождеством и Новым годом. Заодно она прихватила на праздники нескольких актеров и актрис, которых нацелилась снимать в «Лунном береге», и нескольких писателей, кое-кого из них она переманила с других дневных передач.

Джоанна пыталась отговориться от поездки.

- Еще так много надо сделать, - сетовала она. Ее расстраивала свойственная Холли тяга к переделкам в тексте, когда она вычеркивала целые сюжетные линии и вносила другие, нарушая планы Джоанны, ответственной за своевременную подготовку костюмов.

- Господи, да не волнуйся ты ни о чем, - весело сказала Холли. Она улыбалась, думая о сюрпризе, который ожидает эту сверхтрудолюбивую молодую женщину, ставшую ей такой дорогой. - Все прекрасно уладится само собой. Всегда все улаживается.

- У меня есть предчувствие, что ты не будешь так веселиться, когда окажется, что у Ланг нет костюма для начальной сцены.

- У Ланг есть тело, которое никуда не денется. Стоит выпустить ее на экран в чем мать родила, и рейтинг взлетит выше крыши.

Джоанна рассмеялась и сдалась.

Пока она росла, ее мать, видимо одержимая страстью к путешествиям, постоянно перевозила свое маленькое семейство из города в город, из штата в штат. Но они никогда не бывали в Айдахо-Фолс. Бывший горняцкий городок не разочаровал Джоанну.

Укрытые снегом горные долины напомнили ей эстампы Натали Кюрье и Джеймса Айва. Викторианская архитектура и старинные магазинчики казались очаровательными, окружающий пейзаж радовал глаз, а местные жители были доброжелательны до невозможности. Конечно, теплый прием, оказанный ей местным обществом, объяснялся просто: ее патронесса была главной заводилой в их мирке.