— Вон! — рявкнул Берни. Когда парочка удалилась, он пояснил: — Бывшие ученики. — Затем, вынув из сумки стопку каких-то письменных работ и две красные шариковые ручки, он положил все это передо мной. — Вот, проверьте их.

Полистав работы, я поняла, что это сочинения о расовых отношениях в романе «Убить пересмешника».

— Берни, я не имею ни малейшего понятия о том, как оценивают работы в средней школе.

— За бессмысленное словоблудие и повторения я снижаю оценку. Во всех других случаях можете оценивать как хотите.

Некоторые из посетителей узнали Томаса, так что очень скоро он оседлал своего любимого конька и принялся травить байки о работе. Томас оказался неплохим рассказчиком — он завоевывал внимание самых красивых женщин посредством многозначительных взглядов, замолкал, где надо, чтобы усилить эффект, выкладывал кое-какие грязные подробности из жизни звезд.

Если снять шелуху забавных историй, он, как мне показалось, рассказал чистую правду. Его мать была индианкой из Центральной Америки. Когда она впервые попала в Лос-Анджелес, то говорила только на языке своего народа, и один из работодателей воспользовался ее беззащитностью. Томас не имел понятия ни об имени своего настоящего отца, ни о его местонахождении.

Проверяя сочинения, я поправляла описки и орфографические ошибки, писала замечания на полях. Я старалась сохранять на своем лице недовольную мину, однако на самом деле я с удовольствием читала мысли учеников, особенно самые эксцентричные.

Берни остановился возле меня после оплаты очередной порции напитков.

— Как дела?

— Понимаете, я целый день работала над сценарием.

— Творчество — это не работа. Мы это уже установили.

— Действительно, как это я могла забыть? — Я взяла в руки сочинения, которые мне понравились. — Вот эти — достаточно вдумчивые. Население Ла-Басуры слишком разнообразно для изолированного местечка — почему так?

— Когда-то тут был вокзал. По железной дороге кто только ни приезжал. А когда вокзал закрыли, все они остались.

Я окинула взглядом смешанную толпу, собравшуюся в баре.

— Это замечательно. Мне нравится.

— Поторопитесь закончить. Скоро начнется представление.

Слушая, как на малюсенькой сцене поет подражательница Эдит Пиаф, я подумала, что, если бы не мои опасения насчет собственного состояния, в общем и целом мне очень весело. Мерседес была права — как можно всерьез воспринимать мою болезнь, если я сама отношусь к ней легкомысленно? Я настолько углубилась в самобичевание, что чуть было не начала подпевать песне «Нет, я ни о чем не жалею», исполнявшейся на бис.

Берни слушал, откинувшись на спинку стула. Время от времени он, обращаясь ко мне, озвучивал свои взгляды на литературу. Оказалось, он любит книги, действие которых происходит в пустыне, — от вестернов до историй о привидениях.

— Почему? — удивилась я.

— Пустыня — совершенно неземной пейзаж. Попадая туда, будто бы оказываешься на другой планете, — пояснил Берни. — Что там у вас происходит с Томасом?

— Ничего. У меня есть парень.

— Нуда, я забыл… Наверное, потому, что ты спуталась с этим кретином. — Он кивнул в сторону Томаса, который пил перно из рюмки, установленной в ложбинке меж грудей какой-то дамы.

— Зачем ты сфотографировал Томаса возле моего дома?

— Привычка — вторая натура, — пробормотал он. — Никогда не знаешь, что может пригодиться.

— Я не путалась с Томасом. В сущности, даже если бы он был мне интересен, что само по себе смешно, я не в его вкусе.

Берни тщательно осмотрел меня с ног до головы.

— Дорогуша, ты любому придешься по вкусу.

Разговоры за бокальчиком спиртного напомнили мне о ранчо, и я вдруг поймала себя на том, что скучаю по язвительным замечаниям Эдны и по espiritu de los cocteles, расслабленному чувству единения, снисходившему на нас, когда мы наблюдали за заходом солнца. Несмотря на то что я выпила несколько бокалов крепкого столового вина Левака, я не была навеселе — ну разве что самую малость. И вспомнила, что на Иэне алкоголь, сколько бы тот его ни выпил, чисто внешне не сказывался никогда.

— Я устала, — заявила я. — И хочу восвояси.

Вытащив Томаса из «Левака», мы двинулись в обратный путь, к «Парагону». Только я предалась меланхолии на заднем сиденье, как вдруг Берни, притормозив, спросил:

— Вы слышали это?

Он остановил машину на обочине дороги и опустил стекло. Я последовала его примеру. Откуда-то издалека донесся зловещий и пронзительный крик животного. Видимо, у Берни был фантастический слух, раз уж ему удалось различить этот вопль раньше, чем это сделала я со своими сверхспособностями.

— Кто это? — поинтересовалась я.

— Койот, — пробормотал Томас. — Поехали.

Крик животного удалялся, словно оно двигалось в противоположном направлении.

— Судя по воплю, этот зверь не живет в пустыне.

— Ну да! — запротестовала я. — Не хочешь ли ты сказать, что это чупакабра?

— Я просто не стану утверждать, что это не он, — ответил Берни.

Обычно я различаю вещи не только по тому, что они собой представляют, но и по тому, чем они не являются. Большую часть своей жизни я характеризовала себя именно тем, чего во мне нет, — в частности, я никогда не была светловолосой, высокой, худенькой девушкой, которая постоянно говорит правильные вещи, все время носит правильную одежду и знает, как вести себя в обществе в той или иной ситуации.

Вышеописанная девушка никогда не оказалась бы в пустыне с сотрудником таблоида и эмоциональным вампиром, высматривающими в небе мифических существ.

— Разве вам не интересно? — спросил Берни.

Мы выбрались из машины, и Томас, прежде чем помчаться к зарослям кустарника, заявил:

— Мне нужно отойти.

— Ты думаешь, мы всё уже знаем? — осведомился Берни, доставая из багажника фотоаппарат. Затем он принялся возиться со вспышками и прочим оборудованием.

— Если бы чупакабры существовали, их уже давно обнаружили бы серьезные ученые.

— Ученые постоянно открывают новые виды.

— Но только не летающих обезьян вида козло-убийц.

— В этой жизни столько непознанного, а в тебе столько скептицизма! — посетовал Берни.

— Какого черта! — заорал Томас. Он примчался назад, на ходу застегивая молнию на своих широких брюках.

И тогда я тоже услышала эти звуки — гортанный крик и шорох крыльев. Подняв голову, я увидела в ночной тьме густые тени. Очень даже внушительные тени.

— Вы видели? — спросила я.

— Что это такое? — вопросом ответил Томас.

Берни начал делать снимки; вспышки слепили меня. Немного поморгав, я снова обращала взгляд в небо. Но видела только звезды и черный силуэт горного хребта вдалеке.

Звериный вопль прозвучал тише, потом еще тише. Существо улетело прочь.

— У меня где-то есть фонарик. — Берни направился к багажнику и принялся ковыряться в нем.

Вернувшись с огромным алюминиевым фонарем, он включил его. Мы с Томасом последовали за Берни, который шел впереди, изучая землю.

— Что ты ищешь? — полюбопытствовала я.

— Это как с порнографией — как увижу, сразу узнаю.

Я делала вид, что слежу за лучом света, но мое ночное зрение позволяло видеть далеко за пределами светового пятна — я смотрела на разбегающихся в разные стороны жуков, пауков, рассматривала полупрозрачную старую змеиную кожу. С таким-то суперзрением я должна была разглядеть летающее животное.

Подул легкий ветерок, и я вздрогнула от знакомого запаха.

— Я вижу, — остановившись, заявил Берни.

Запекшаяся на песчаной почве кровь окружала свежий труп животного. Усилием воли отведя взгляд от багровых блестящих кишок, которые вываливались из зияющей раны, я определила, что это овца. Мы с Томасом наклонились пониже, чтобы как следует рассмотреть, а Берни продолжал щелкать фотоаппаратом.

— Прекрати, — попросила я. — Это убитая овца. Чего ей здесь вообще понадобилось?

— Что-то ее сюда привело, — заметил Берни.

— Может, она сбежала и забрела сюда, — предположила я. — А потом ее настигли койоты. Такое бывало на ранчо.