— Я выгляжу как леди, — прошептала она.

— По-моему, не он пострадавшая сторона в этой сделке, — фыркнула Энни.

— Кто? Гедеон? — Прю обернулась и вытаращила на подругу глаза. — Уж не думаешь ли ты, что я пострадавшая сторона в этой сделке?

Не обращая внимания на Прю, Энни продолжала возиться со своим лучшим платьем, поправляя ярко-голубой шелк, чтобы он гладко лежал на алой нижней юбке.

Прю всегда раздражала привычка лучшей подруги намекнуть на что-то, а потом пойти на попятную. Но сегодня день ее свадьбы. Прю не хотела злиться.

— Но ведь ты видела его, помнишь? По крайней мере ты сказала мне, что видела. Ты сказала, что он самый красивый мужчина из всех, каких ты встречала в жизни.

Энни поправила грудь, чтобы она попышней выпирала из окаймленного оборками выреза платья.

— Ну да… он красивый, я имею в виду, если ты не против этого ужасного шрама на щеке. — Прю ощетинилась, но Энни как ни в чем не бывало продолжала: — Но даже со шрамом он, по-моему, выглядит лучше, чем любой мужчина в округе, конечно кроме Прайда… но Прайд твой брат…

— Энни, я знаю, что Прайд мой брат! Почему ты считаешь, что я пострадавшая сторона?

Энни вдруг нашла на одной стороне подбородка маленький изъян, который требовал немедленного внимания, и принялась, сощурившись, разглядывать его в зеркале.

Прю ждала, постукивая носком маленькой шелковой туфли цвета слоновой кости. Уперев руки в бедра, она нетерпеливо фыркнула.

— Энни! Проклятие. Скажи, что ты знаешь об этом!

Энни пожала плечами, сделав так, что ее сияющие золотистые локоны затанцевали вокруг ушей.

— Я ничего не знаю, Прюди. Честно. И ничего не имела в виду… Только ты же знаешь, как люди болтливы…

Нога Прю отбивала вечернюю зорю на звонком сосновом полу.

— И? — настаивала она. — Люди болтливы? И что же они болтают?

— У тебя есть капелька рисовой муки, чтобы я могла запудрить это место на подбородке? Разве ты не злишься, если какая-нибудь дрянь выскакивает на лице как раз в такое время, когда тебе хочется выглядеть хорошенькой?

Резко повернувшись, Прю схватила муслиновый мешочек и всунула его в руку Энни так, что в воздух взлетело пышное белое облако.

— Если ты не объяснишь, в чем дело, то у тебя появится не один красный прыщик, который придется замазывать! Кто говорит, что говорит и почему из этого следует, что я пострадавшая сторона?

— Прюди! Ты еще не готова? Весь передний двор забит людьми, и дальше до самого конца тропинки толпа. И Гедеон уже протер дырку на ковре в гостиной!

— Мы уже идем! — крикнула Прю брату и, повернувшись к Энни, которая, выставив к зеркалу подбородок, ловким движением прикладывала к прыщику затычку от мешка с рисовой мукой, пригрозила: — Выкладывай, что болтают люди, не то я проговорюсь, что ты подкладываешь шарики из хлопка под груди, чтобы они выглядывали из платья.

Энни, словно защищаясь, прикрыла грудь, выпирающую из рискованного декольте ее платья.

— Я имела в виду только одно. Каждый знает, почему Гедеон женится на тебе. Честно, Прюди. И больше ничего.

— О, и откуда же каждый может это знать? — Глаза Прю опасно сощурились. — Гедеон не такой человек, чтобы говорить о себе. Даже со мной. И вышло так, что я знаю его гораздо лучше, чем ты.

— А тебя не беспокоит, что он никогда по-настоящему не сможет любить другую женщину, потому что он безумно любил свою первую жену и маленького сына? Говорят, он чуть с ума не сошел, когда они умерли. — Если Энни и заметила, как вдруг побледнела Прю, то виду не подала. — Думаю, ты знаешь, как бесился Прайд, когда вы вдвоем вернулись. Ведь тогда он впервые узнал, что весь остров Портсмут говорит о том, будто ты убежала с китобоем, а Прайду пришлось гнаться за тобой, чтобы заставить тебя вернуться. А ты наотрез отказалась. В этом все уверены. Твой брат грозился убить этого китобоя за то, что он погубил тебя. И только по этой причине китобой сейчас здесь. Потому что он хочет сделать из тебя честную женщину.

Прю словно окаменела и не могла выговорить ни слова. А Энни, ранив подругу, осмелела. Оглядев запудренный подбородок, она продолжала:

— И еще говорят… впрочем, это тебе, наверное, известно и без меня. Будто ты убила француза потому, что он заподозрил, что ты носишь ребенка от своего китобоя, и… у-у-у! Прюди, что с тобой?

— Хватит! Не обязательно передавать все злые слухи! Это ложь! До последнего слова ложь!

— Ну, это не моя вина, Прюденс Эндрос, если тебе не нравится услышанное. Ты заставила меня сказать то, о чем говорит вся деревня.

— Какое мне дело до бредней, распускаемых кучкой отвратительных старых сплетников? — взглянула Прю на краснощекую блондинку. — Они ничего не знают о Гедеоне. И очень мало знают обо мне, хотя думают, будто знают все!

— Прюди! Энни! Черт возьми! Спускайтесь немедленно! Считаю до трех и посылаю за вами Лию! — крикнул им снизу Прайд.

Бросив через плечо недовольный взгляд, Энни повернулась и кинулась к лестнице, но резко затормозила, чтобы спуститься более плавным шагом, и протянула белую мягкую руку Прайду, чтобы он поддерживал ее. Что он и сделал, другой рукой поправляя высокий галстук, которым снабдил его Гедеон и который Прайд повязал на собственную лучшую рубашку под сюртук.

Стараясь скрыть смущение и неуверенность, Прю приподняла до лодыжек юбку и пошла навстречу жениху.

Жениху, которому, если можно верить Энни, не впервой жениться. Жениху, который брал ее в жены не потому, что любил, а потому, что погубил ее репутацию, украв и продержав три месяца пленницей.

— У тебя замерзли руки, — несколько минут спустя прошептал ей Гедеон. Они стояли на парадном крыльце, и Прю смотрела на толпу людей, собравшихся здесь, чтобы стать гостями на ее свадьбе.

По местным понятиям — огромная толпа, подумала она, разглядывая их. Явились все до единого. Сети остались невытащенными, лихтеры незагруженными, обед неприготовленным. Прю знала, что сегодня суббота, но без церкви и без священника только считанные семьи отличали этот день от других дней недели.

Они пришли, чтобы посплетничать? Или пришли увидеть, как неправильное становится правильным?

Ее так и подмывало сделать шаг вперед и раз и навсегда все прояснить, сказав им, что не по своей воле убежала она с человеком, за которого выходит замуж. Что она не носит ребенка ни от Гедеона, ни от другого мужчины. Что она выходит замуж по такой любви, о какой большинство из них даже и не помышляет. И что, совершенно определенно, она ни одного человека не убила!

О, и какую же правду ты скажешь им? Что всего лишь пыталась ограбить Гедеона, как до этого грабила многих других? Что он поймал тебя и заставил отработать свои долги?

Что ты вполне уже можешь носить ребенка, потому что месячные не приходят почти шесть недель? Что ты любишь Гедеона больше, чем они любят собственную жизнь, но он женится на тебе только потому, что он слишком благородный человек, чтобы поступить по-другому? И что Гедеон, а не ты, убил француза?

— Ты готова, дорогая?

При звуке низкого голоса Гедеона Прю сделала глубокий вдох и улыбнулась ему, не выдав и капли того смятения, которое мучило ее.

— Я готова, — твердо ответила она.

Они шагнули вперед и теперь стояли на самом краю крыльца, и солнце золотило головы обоих. Кружевная наколка невесты на Прю сидела чуть криво, потому что она схватила и пришпилила ее к голове в самую последнюю минуту перед тем, как спуститься вниз. Коротая вуаль, спускавшаяся с наколки, скрывала бледность, но ничто не могло скрыть дрожи рук, когда Гедеон сжал их в своих ладонях.

Гул ожидания пролетел над толпой. Даже дети, гонявшиеся за козой, запутавшейся в своей привязи, замолчали и повернулись к крыльцу, чтобы ничего не упустить.

И затем громко и ясно загудел голос Гедеона, и у Прю по всему телу забегали мурашки.

— Слушайте меня все! Перед Богом и людьми я хочу взять в жены эту женщину!