— И поэтому так не хочешь вернуться в Нью-Йорк?

— Нет, совсем не поэтому. — Палмер тоже встал, подошел к столику, сделал им два коктейля со льдом.

— Из-за своего секретного задания?

— Снова нет. На этот раз из-за тебя.

— Неужели боишься, если оставишь меня на два-три дня, то не застанешь, когда вернешься? — с лукавым взглядом спросила она.

— Что-что? Да не в этом дело. Просто я встретил кого-то, кто сделал меня по-настоящему счастливым. Более чем когда-либо раньше. — Он развел руками. — Ну и с чего бы мне бросать эту «кого-то» и через весь океан лететь в Нью-Йорк? Зачем? Только для того, чтобы снова сунуть голову в это чертово осиное гнездо?

— Значит, ты чего-то боишься. Очень боишься.

— Чушь! Все совсем не так.

— И тем не менее. Ты что, так боишься встречи со своей ненаглядной Джинни?

Палмер хмыкнул.

— Элли, ну при чем здесь это? Зачем все сводить к постели? — И протянул ей полный бокал.

Чуть поддернув халат, она взяла бокал и присела на низенькую кушетку у окна.

— Вуди, почему вам, американцам, любовные отношения чаще всего представляются случайными, какими-то вре́менными только потому, что в основном происходят в постели?

— Потому что жизнь, вся наша жизнь происходит не только в постели. Есть и другие вещи. А любовные ласки лишь ее часть. Причем, полагаю, далеко не самая главная.

Элеонора пожала плечами. Настолько демонстративно, что халат чуть не упал на пол.

— Любовь моя, а что будет с твоей психикой, когда ты, рано или поздно, поймешь, что в реальной жизни секс — это все? Ну а остальное — только дополнение к нему.

Палмер снова хмыкнул, правда, уже чуть повеселее.

— Да, боюсь, для меня это может стать большим сюрпризом.

Она сделала большой глоток из своего бокала.

— Дай-то бог! Хотя, поверь мне, для некоторых людей секс — это на самом деле всё. Больше всего на свете. Остальное только приложение к нему. Хотя есть и другие, для кого секс по каким-то своим причинам является вторичным… Просто надо поскорее определиться, на какой ты стороне. Но в этом я, к сожалению, мало, чем смогу тебе помочь. Мне самой еще предстоит разобраться, к кому примкнуться. К тем или другим.

— Позволь тебе не поверить. Тут ты, похоже, выбор давным-давно сделала. Причем вроде бы достаточно однозначный.

Элеонора, сделав еще глоток, усмехнулась.

— А знаешь, сейчас совсем не время решать серьезные вопросы. Ты ведь сам мучительно думаешь, лететь тебе в Нью-Йорк на ту встречу или нет.

— Это вопрос решенный. Нет!

— Твоя Джинни, судя по разговору, вполне разумная женщина. И ей, конечно же, хочется как можно скорее увидеться с тобой. Поэтому если она требует, чтобы ты присутствовал на Совете, надо так и делать.

Палмер поставил свой бокал на столик и подошел к окну. Долго смотрел туда невидящим взглядом. Затем, не поворачиваясь к ней, произнес:

— А что бы ты подумала, если бы я ушел из банка? — Обернувшись, заметил, что она внимательно, очень внимательно рассматривает большой палец своей левой ноги. Затем со вздохом сказала:

— В конце концов, ты же мужчина. Тебе и решать.

— Я полностью позаботился о финансовых условиях в случае, если мне придется уйти. На основе фиксированного процентного дохода. Жене и детям. Так что бедность им в любом случае не грозит. Равно как и мне, если таковое случится. Вполне хватит, чтобы комфортно прожить в тихом спокойном местечке.

— Надеюсь, не в Америке, а где-нибудь здесь, в Европе, — вроде бы с равнодушным видом добавила она.

— Да, естественно.

— Со мной?

— Само собой разумеется.

Элли перестала заниматься большим пальцем своей левой ноги и пристально посмотрела на Палмера. Затем, чуть помолчав, спросила:

— Ты что, на самом деле так меня любишь?

— Увы.

— Хорошо, в таком случае мне придется доказать тебе, что я тоже. Не бойся, это будет нетрудно. Совсем не трудно… Но через год со мной в одной постели тебе жутко захочется снова вернуться к по-настоящему активной жизни. Срочно решать важнейшие вопросы, давать деньги, получать деньги, пресекать интриги… Другое не для тебя. Это как наркотик, отними его, — и тут же начнется очень болезненная ломка.

Он отмахнулся, как от назойливой мухи.

— Да знаю, знаю. Тысячу раз уже слышал: «власть развращает, власть делает человека слепым». Чушь все это, все совсем не так, уж поверь мне. Каждый человек такой, какой он есть, не больше и не меньше. И его мало что может изменить.

Тягостное молчание, последовавшее за его словами, невольно вызвало у него печальную мысль — он только что допустил по отношению к ней то, что слишком часто позволял себе делать с людьми, мнение которых его не очень-то интересовало. И, следовательно, не заслуживало особого внимания. Это была его фирменная уловка, которой он овладевал много лет: подбросить какой-нибудь банальный, затасканный аргумент и тем самым полностью свести на нет все возражения оппонента.

— Это не чепуха, — произнесла она таким жалобным тоном, что у Палмера мучительно сжалось сердце.

Ну почему он раз за разом доставляет людям столько боли? Особенно ей, той, которую любит! Почему не постараться пойти друг другу навстречу, не найти общий язык, почему не уступить в конечном итоге?

— Поверь, я не хотел…

— Нет, ответ неверный, — резко возразила она. — Ты почему-то попытался заткнуть мне рот, делая из меня любительницу словесных клише. Но я так просто никогда не сдаюсь. Мы, европейцы, как правило, либо очень упертые, либо вообще никто.

— Извини, но я…

— Не стоит извиняться, — снова перебила она его. — Когда ты затыкаешь свои уши руками и вопишь «чушь собачья, чепуха!», то глухим становишься прежде всего ты сам!

— Да, но я на самом деле…

На этот раз Элеонора не дала ему договорить, просто бросив выразительный взгляд на часы.

— Уже почти три утра. — Она встала, сбросила на пол его халат, натянула прозрачные чулки, надела и застегнула свой кружевной лифчик. — Мне надо успеть добраться домой, собрать вещи, принять душ и быть полностью готовой к приезду Добера. Тебе, кстати, тоже. Но при этом не забывай думать о том, что происходит или, что еще хуже, может произойти в твоем любимом Нью-Йорке… И ради бога, не беспокойся насчет меня. Я буду просто ждать твоего возвращения и никуда не исчезну. Где бы это ни было. Захочешь, чтобы я была во Франкфурте, я там буду. Захочешь увидеть меня в Париже, увидишь. Я буду ждать тебя в любой точке земного шара. Чтобы вот так просто меня потерять, надо ухитриться пропасть на долгое, очень долгое время.

Палмер молча смотрел, как она одевается. Затем, когда Элеонора была полностью готова и уже красила свои пухлые губы, он вдруг встрепенулся, как бы выйдя из оцепенения.

— Давай, я вызову тебе такси.

— Не сто́ит. Это с удовольствием сделает портье.

— Как тебе будет без меня?

— Плохо.

Она подошла к нему, обняла и поцеловала. Сначала ласково и нежно, затем со всей силой страсти.

— Нет, не плохо, а очень плохо, отвратительно. Но сегодня утром, к восьми тридцати, когда мы с Добером заедем за тобой в отель, я буду уже в полном порядке, не беспокойся.

Портье, вежливо постучавшись и дождавшись ответа: «Не закрыто», — ровно в восемь пятнадцать вошел в номер Палмера, чтобы забрать его вещи и отнести их в машину.

Уже сидя на заднем сиденье лимузина рядом с Элеонорой, Вудс увидел подходящего Фореллена.

— Снова вы? — брюзгливо спросил он, даже не стесняясь своей нарочитой грубости.

— Ради бога, простите нас за вчерашнюю встречу, — немедленно начал тот, не дожидаясь неприятного продолжения. — Это было просто недоразумение, не более того. И к тому же…

Жестом руки Палмер не дал ему договорить.

— Ладно, проехали. — И повернулся к девушке. — К Франкфурту все готово?

— Да, само собой разумеется.

— Хорошо. Добер, пожалуйста, побыстрее садитесь и поехали. Чего нам здесь ждать?