Внимание Палмера снова привлекло то, что происходило справа, но как он ни старался, не смог разобрать ни слова из долгого и почему-то очень тихого монолога Манна. Наконец он его все-таки закончил, взял руку Элеоноры, наклонился над ней, и Палмер мог поклясться, что до него донеслись отчетливые звуки того, как этот ловелас целовал ей пальцы. Господи, ну за что же ему такое наказание?!

Слава богу, как раз в это время остальные гости, бросая взгляды на свои наручные часы, начали долго и церемонно прощаться. Заметив это, Вудс почувствовал явное облегчение.

— А хорошим виноделам нужны хорошие потребители, — упрямо и занудливо продолжал старый немец, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. — Без клиентов, которые отказываются покупать Schlum, виноделы неизбежно скатываются к производству низкокачественного эрзаца. И наоборот, имея клиентов, предпочитающих настоящее вино, винодел может прилично зарабатывать, производя настоящее вино. Хотя…

Палмер, мало что понимая, бросил взгляд на уже темнеющее небо. Ладно, в общем, день был теплым и приятным. Где-то через час, когда за ними приедет машина, они с Элеонорой наконец-то останутся одни, и тогда…

— Ладно! — Райгенсрафнер махнул рукой. — Хватит о вине, хорошо? Насколько я понимаю, завтра мне предстоит сопровождать вас на несколько встреч. По-моему, не самых важных, так ведь? — Он повернулся к Элеоноре за подтверждением. Большинство мужчин почему-то воспринимало ее не как личного помощника и переводчика, а, скорее, как секретаря. — Зато в понедельник у вас встречи с некоторыми очень важными официальными лицами в Бонне, причем один на один.

Где-то около шести они с Элеонорой уже вместе принимали душ в ванной комнате отеля. Она старательно, не жалея времени и сил, обильно намылила ему спину, затем потерла ее сначала мягкой мочалкой, а затем своими сильными пальцами помассировала мышцы его шеи, постепенно опускаясь все ниже и ниже, к его ягодицам. Но не массируя, а всего лишь нежно лаская все его тело сзади.

Он оперся руками на стеклянную дверь и застонал от простого животного наслаждения. Затем повернул ее и тоже начал намыливать ей спину. В какой-то момент она вдруг нагнулась, и он вошел в нее. Инстинктивно, даже не совсем понимая, что делает. Само положение ее тела было настолько невероятно соблазнительным, что ей не приходилось делать ничего особенного — ни нагибаться, ни приподниматься, для крайнего возбуждения его плоти ему достаточно было всего несколько легких движений внутри шикарного тела. Он с силой прижал ее к стенке и постарался кончать в нее как можно медленнее, чтобы доставить максимум наслаждения и себе, и своей девушке. Откуда-то издалека, совсем как в испорченном телефоне, до него доносились животные звуки страсти. Боже мой, неужели это они?

Позже, уже лежа в постели, Палмер невольно задумался о само́м себе. Он что, совсем не тот, какой есть на самом деле? Ему, рассудительному интеллектуалу, занятому почти целиком и полностью финансовыми хитросплетениями, вынужденному практически каждодневно решать сложнейшие задачи — реветь, как бык во время случки? Разве такое возможно? Откуда у него эта почти животная страсть? В его-то возрасте. Вроде бы давно пора остепениться!

Впрочем, немного успокоившись, Палмер вдруг подумал, что, скорее всего, исходит из неверной предпосылки. Страсть была не в нем. Страстью был он сам!

— Liebe Gott![45] А знаешь, Вуди, пока мы мылись в душе, у нас побывали гости, — объявила Элеонора, входя в спальню из гостиной и держа в руках ведерко со льдом, из которого, охлаждаясь, торчала симпатичного вида зеленая бутылка.

— Деликатные, ничего не скажешь.

— И, видно, очень предусмотрительные. Ни карточек, ни записки. Это что, любезность отеля?

Вудс сел в постели и внимательно осмотрел бутылку. Это было вино «Бертокастелер Доктор» разлива того самого золотого 1959 года.

— Ну, слава тебе господи, — довольно пробормотал он. — А я чуть было не подумал, что это вездесущий чертов Schlum.

— Значит, это личный презент герра Райгенсрафнера? Вот за что ты так терпеливо выслушивал его бесконечную лекцию насчет причин спада в сельском хозяйстве.

— Или, допустим, герра Манна.

— Кого?

— Это тот самый черноволосый с густыми бровями и веселыми глазами.

Она огляделась вокруг.

— Здесь где-нибудь должен быть штопор.

— Знаешь, у меня какое-то странное ощущение насчет него, — задумчиво заметил Палмер. Он встал, босиком прошел в гостиную, торопливо порылся сначала в одном ящике, затем в другом, взял все нужное и вернулся в спальню, держа в руках две ручки, нож для резки бумаги, штопор. И начал открывать бутылку. — Просто он не выглядит, как гражданское лицо.

Элеонора задумчиво наблюдала, как он сражается с упрямым штопором.

— А как кто?

— Думаю, герр Манн военный.

— Как странно.

— Да? — Пробка наконец поддалась, и Палмер наполнил два бокала светлым вином приятного желтовато-зеленого цвета. — Вообще-то никаких доказательств у меня нет. Скорее, предчувствие.

— Что-что?

— Странное предчувствие, не более того. Ладно, за нашу любимую мыльную пену. Пусть она будет с нами почаще. — И чокнулся своим бокалом о ее. — Чистота — залог здоровья.

— Да, за нашу мыльную пену. Только не забудь напомнить показать тебе, что́ я могу сделать для тебя с помощью вина́. — Они торжественно отпили из своих бокалов.

— Обязательно, — подтвердил Палмер. — Да, это не Schlum.

Без десяти семь Элеонора вернулась в его номер. Теперь на ней было белое креповое платье на несколько дюймов короче, чем то, в котором она ходила на прием.

— Тебе оно нравится?

— Да это просто шикарно.

— Слушай, если тебе не нравится, я успею переодеться. Хотя вообще-то покупала его специально для этой поездки. — Она медленно закружилась на месте, вздымая свою коротенькую юбку колоколом. Ему даже удалось бросить мимолетный взгляд на верхнюю кромку ее темных колготок и даже часть округлых ягодиц. — Что, слишком короткое?

Палмер изо всех сил старался сохранить невозмутимое выражение лица. Это же что-то вроде испытания на прочность. Скажи он, что платье слишком короткое, и ему придется долго объяснять, почему он так считает, но за этим может последовать другой вопрос — о причинах его новой ревности. Что-то внутри него предостерегало — не давай ей в руки столь мощное оружие, не давай!

И тем не менее, глубоко вздохнув, он все-таки сказал:

— Да, слишком короткое. Я уже ревную тебя к любому мужчине, который сладострастно пялится на твои ноги, а в этом платье они будут привлекать внимание даже слепого. Но ты все равно должна его носить.

Она покачала головой.

— Нет, пожалуй, я лучше пойду переоденусь. — И направилась к выходу.

Телефон резко зазвонил. Они переглянулись.

— Это, должно быть, шофер, — заметил Вудс, подходя к телефону. — Алло?

— Палмер? — раздался в трубке сипловатый низкий голос.

— Да. Кто это?

— Выгони из своего номера эту гребанную шлюху.

Веки Вудса медленно сомкнулись, плечи невольно распрямились, кожа на лбу натянулась, рука с силой сжала телефонную трубку — симптомы, показывающие, что он готовится к бою и не собирается сдаваться или отступать. Никогда и ни за что на свете!

— Что вы сказали? — спросил он таким ледяным тоном, что у Элеоноры, внимательно наблюдавшей за ним, удивленно поползли вверх брови.

— Ты меня слышал, герой-любовник.

В памяти Палмера лихорадочно проносились возможные варианты того, кто бы это мог быть. Явно американец, судя по акценту, вероятно, из Нью-Йорка.

— Рафферти! Это ты с твоими солдатскими шутками? — сердито воскликнул он. — Что ж, совсем не удивительно, что ты так и не стал бригадным генералом.

На другом конце провода раздался дикий хохот.

— Вот хренов засранец! С чего это ты вот так сразу вспомнил мой голос? Ведь с тех пор прошло уже более двадцати лет!