— Значит, этот конкретный вековой бук совсем не обязательно появился в эру Наполеона?

— Но наверняка тот тогда еще был жив. Может, уже на острове Святой Елены, но все-таки жив. Так ведь?

Палмер слегка наклонил голову в знак согласия.

— Да, можно сказать, хорошая мысль. — Затем повернулся к Элеоноре. — Скажите, отчего у меня было ощущение, что вы совсем не разбираетесь в истории?

Солнце причудливо высветило золотистые блики ее каштановых волос.

— Возможно, я сама тому виной, — сказала она, старательно избегая его взгляда.

Официант принес аперитив, вилки, ножи, ну и все прочее… Пока они допивали первый бокал, Фореллен покопался в боковом кармане своего пиджака, достал небольшой транзисторный прибор, поставил его на стол, нажал на кнопку выключателя. Внутри что-то зашипело. Это диктофон, который к тому же уже включен, понял Палмер. И тяжело вздохнул.

— С вашего позволения, сэр, — произнес Фореллен, — мне казалось, это самый простой, но при этом самый эффективный способ получать информацию. Вы можете начать передавать ее в любой момент, когда посчитаете нужным.

— Хорошо, хорошо, — ледяным голосом сказал Палмер. — Но не лучше было бы подождать с этой игрушкой до конца обеда? К чему портить аппетит? — Он немного помолчал. — Мы что, куда-нибудь торопимся?

— Нет, конечно же нет, сэр. Конечно же никуда… Кстати, у меня есть и размером куда поменьше. Сделан в виде сигаретной пачки. Знаете, его можно носить даже в…

— Продолжайте, продолжайте, что же вы остановились, — заметил Палмер, одарив его ледяным взглядом. — Вы хотели сказать, что его можно включать и вести запись, даже не вынимая из внутреннего кармана пиджака, так ведь?

— Да, само собой разумеется.

Палмер кивнул.

— А этот немного больше, ну и соответственно намного мощнее, я не ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь. Именно так. И с ним легче работать. Особенно при расшифровке конфиденциальных…

— А знаете, у меня к вам совсем другое предложение, — перебил его Палмер, положив руку на диктофон. — Причем куда более рациональное. Во всяком случае, на мой взгляд. Значит, так: сегодня вы по ходу нашего разговора делаете заметки карандашом, так сказать, от руки, ну а я забираю вашу игрушку с собой. — Он положил диктофон во внутренний карман своего пиджака. — Ну а потом попробую записать сюда всю остальную информацию. Затем, до своего отъезда из старой доброй Европы, я попрошу кого-нибудь из наших — ну, скажем, мисс Грегорис — эти записи расшифровать и распечатать. Копия, само собой разумеется, будет направлена и вам. — Он мило улыбнулся Фореллену. — Простите, но под «и вам» я, конечно же, имею в виду сам Фонд. Там, в Соединенных Штатах. — Последовала долгая пауза. — Я так и думал, что вы согласитесь, — слегка усмехнувшись, заметил Палмер. — Поскольку вы, похоже, не совсем одобряете мой как бы небрежный подход к деланию заметок деловой встречи от руки, значит, будем считать, мы договорились. У вас есть какие-нибудь возражения?

Снова молчание. Затем Фореллен медленно перевел взгляд с кармана пиджака Палмера на его лицо. И, прочистив горло, сказал:

— Нет, никаких. Вообще никаких…

По дороге с их последней деловой встречи в небольшую, но уютную квартирку Элеоноры они ненадолго остановились у заведения «Фушон», где Палмер заказал ящик вина «Сев-Фурнье», попросив доставить его к ним на Монмартр. Как можно скорее! Затем кое-что купили в ближайшем гастрономе и теперь лежали, обнимая друг друга, в ее широкой постели.

Одежда Палмера валялась на столе, а ее была разбросана по всей комнате. Включая кресло у окна. На кухонном столике рядом с раковиной стояла так и не открытая бутылка вина; плетеная сумка с купленными продуктами — буханка нарезанного хлеба, брикет масла, кусок швейцарского сыра, несколько груш, персиков, жареная курица, ну и все остальное, — валялась на полу рядом с дверью.

Палмер лежал на спине, а девушка на левом боку под углом к нему, уткнувшись лицом в его живот. По ее ровному дыханию было ясно, что она крепко заснула практически сразу же после того, как достигла оргазма. Он тоже заснул, но затем, несколько минут тому назад, почему-то проснулся и теперь молча лежал, глядя на белый потолок, на то, как за окном меняется свет уходящего дня — сначала розоватый, коралловый, затем оранжевый, а теперь уже багрово-красный.

Элеоноре было с ним спокойно и хорошо, это не вызывало сомнений. Хорошо бы и ему было с ней так же… Он перевел взгляд на плакат с голым мальчиком, писающим в солдатскую каску, затем на плетеную сумку с продуктами у двери. Да, там были груши. Это точно. Их божественный запах, их бесподобный вкус нельзя было перепутать ни с чем! Они снились ему даже в его далекой молодости, когда он проводил каникулы в Висконсине, в загородном доме своих родителей, плавая по озеру на байдарке, бродя с рюкзачком и палаткой по близлежащим сосновым лесам, ловя рыбу, разжигая костры… Нет, самыми вкусными были все-таки местные груши, особенно украденные из соседних садов, из-за которых его, мальчика, несколько раз ловили… Те, привозные, которые их повар покупал в придорожных ларьках, как бы аппетитно и красиво они не выглядели, им в подметки не годились. Ничто не может сравниться со вкусом свежей груши, только что сорванной прямо с дерева.

Палмеру вдруг вспомнился низенький розовощекий старичок, которого они не далее как позавчера видели за соседним столиком в том самом ресторанчике в Компьене, обрывки разговоров о… о качествах салата оливье. И особенно спаржи.

— В Париже вы свежей ее нигде не найдете, уж поверьте. Только здесь, — сказал он тогда. И, наверное, был прав.

Он невольно поворочался, как можно аккуратнее снял ее голову со своего живота, пытаясь найти для нее положение поудобнее, не разбудив. А зачем? Она что-то сонно пробормотала, хотя, слава богу, не проснулась. Каштановые локоны разметались, открыв ее высокий ясный лоб. Ладно, пусть спит. Хуже не будет.

Господи, как же Палмеру хотелось, чтобы он мог спать так же безмятежно, как она! Нет, не удавалось. Ну и что, значит, попытка хоть на время скрыться от грохота, суеты и бессмысленности джунглей Нью-Йорка оказалась напрасной? Во многом благодаря спрятанным диктофонам этого Фореллена. Равно как и неожиданно — совсем как черт из табакерки — появившейся цветной фотографии дочери Элеоноры. Отправленной из Люксембурга, но сделанной где-то там, за Берлинской стеной в Восточной Германии. Не говоря уж об этом безликом господине Ширмере в Бонне, который ждет не дождется услышать три заветные слова, чуть ли не шепотом произнесенные ему Г.Б. в Нью-Йорке.

Он вздохнул и осторожно сел. Элеонора потянулась, что-то невнятно пробормотала, но не проснулась. Палмер медленно, бесшумно слез с кровати, босиком прошел к гнутому креслу у окна, где валялись ее разбросанные вещи. Собственно, проверять особенно было нечего: ни в одежду, ни даже в белье никаких приспособлений не вшито, в записной книжке только те стенографические записи, которые она делала, переводя его беседы. Он открыл ее сумочку и быстро просмотрел ее содержимое. Так, хорошо знакомый ему тонкий бумажник флорентийской кожи, губная помада, пудреница с овальным зеркальцем, еще одна, но миниатюрная и совершенно пустая записная книжечка, — интересно, для чего? — остро отточенный карандаш, дорогой «паркер»…

Тут боковым зрением, совершенно случайно Палмер заметил, что Элеонора вдруг приоткрыла глаза. Нет, она даже не пошевелилась, но он был уверен: она за ним наблюдает!

На секунду его охватил панический страх. Ну надо же так попасться! Совсем как малолетка. И что теперь делать? Повернуться к ней, посмотреть ей в глаза? Но тогда все сразу станет ясным, и события начнут развиваться только по одному пути — он может узнать намного больше того, что хотел бы узнать. Равно как и она. Хотя… если он, как ни в чем ни бывало, продолжит обыскивать содержимое ее сумочки, не поворачиваясь к постели и вроде бы тупо глядя в окно, возле которого стояло это чертово гнутое кресло, то у нее появится время и возможность сделать вид, будто она продолжает спать, ничего не видела и спокойно, взяв себя в руки, не торопясь, принять взвешенное решение: сто́ит ли устраивать скандал. Тайком роется в ее сумочке! Причем кто? Сам Палмер! Что неизбежно повлекло бы за собой определенные решения. Радикальные решения!