— Долго мы разглядывали эту картину с соседом, — продолжал Матвей, — обсуждали, а дело было поздним вечером. Затем перекурили, сосед пошел к себе, а я улегся спать. Перед сном я еще подумал: картине сто лет, а такие знакомые лица. Будто я жил тогда. Или откуда? Словом, так этот крестный ход меня поразил, что явился мне в ту же ночь во сне. Да как явился — ожил и пошел на меня. А я один стою на пути — вроде мешаю. Шум, крики, купец прет с золотой цепью на брюхе, дьякон басом ревет, как на Страшном суде, жандарм нагайкой свищет. Кричат мне: «Прочь с дороги, окаянный!» Нищий горбун вырвался вперед (волосики слиплись, мухи вокруг головы), достал меня тяжелым костылем, да так, что костыль тот напополам. В глазах моих заискрилось, упал я, и вся орава начинает меня топтать-давить. Хрустят мои ребра, словно сухарики. Кто-то о меня запнулся, тоже упал, за ним еще и еще — свалка! А дикая, голодная, неуправляемая толпа — прет. Паника! Упал и разбился фонарь — хоругви воспламенились, ленты нарядные горят. Горят засаленные волосики горбуна, он плачет, машет обломком костыля. Все стонут, кричат о помощи и матерят меня. А я, раздавленный, будто воробей под колесом, дергаюсь в судороге и тоже ору дурноматом.

«Как обычно», — злорадно подумал Ткаллер. Матвей же весь был во власти былого видения.

— Смешалось в кучу все — купцы и купчихи, попы и попадьи, дети, урядники, десятники, голытьба беспросветная. А сзади все напирают. Вдруг меня вытолкнуло каким-то чудом… Вижу: огонь к иконе чудотворной подбирается. Схватил я ее — и в сторону. Остальные за мной: «Оста-авь!» А я бегу — силы на исходе, ребра измяты, воздуху не хватает, вот-вот догонят меня и забьют. Вот-вот. Пинок! Удар! Еще удар!.. Я просыпаюсь в полнейшей темноте и кричу, чтобы меня не били… «Да никто тебя не бьет», — успокаивает прибежавший сосед. Он включил все лампы, принес воды… Я к зеркалу — вроде синяков не видно… С тех пор, как ту картину увижу, и глаза отвожу, и ноги уношу. Так-то, — оборвал рассказ Матвей.

Все молчали. Вдруг в этой тишине опять послышалось знакомое «хи-хи». Майор Ризенкампф достал пистолет и приготовился выстрелить. Прицелился.

— Нет! — крикнули в один голос Марши и схватили майора за руки — один справа, другой слева. — Этого делать нельзя! Нет!

Майор еще раз посмотрел в пустой угол.

— Хорошо. Шуметь не буду. Но вы все сейчас пройдете со мной. Мне надоели, господа, ваши проделки и шалости. Учтите: мне в этом городе можно все. Я — власть.

— Наивно, — Траурный очертил рукой круг. — Здесь власть другая.

— Какая же? — поинтересовался майор. — Мне необходимо переговорить с ее представителями.

— Переговорить? — Марши многозначительно переглянулись. — А вы уверены, что эта власть так разговорчива?

— В таком случае для меня это не власть, — отчеканил майор. — Прошу следовать за мной. Разберемся в полицейском управлении.

— Я протестую, — поднялась со своего места Клара. — Нарушится тайна конкурса…

— Тайна нарушена давно! — отрубил майор.

— Вы не знаете условий нашего здесь пребывания, — деликатно протестовал Свадебный. — Пока наши партитуры не разыграют в этом зале, мы не сможем его покинуть.

— Хватит комедии. Построились у двери! — погрозил пистолетом майор. — Вещи можно взять с собой! Траурный выходит первым!

— Что за произвол! — упирался Свадебный. — Мы не заслужили такого обращения…

— Молчать! Я еще выясню, кто вы такие…

— Сейчас ни у кого не будет сомнений! — Траурный вышел на середину кабинета. — Моему терпению тоже есть предел!

— Стреляю! — снова предупредил майор.

— Ха-ха-ха! — зашелся в громоподобном смехе Траурный. — У меня в ключе пять бемолей, и все они стреляют!

Глаза его сделались похожими на фарфоровые изоляторы — так показалось Матвею, у которого племянник был деревенским монтером. Вдруг нижайшая басовая нота си бемоль потрясла кабинет — будто громадный колокол ударил. Плотные шторы и люстра заколебались, казалось, зашатались стены, и свет на мгновение померк в глазах присутствующих. В центре кабинета и этого гула стоял Траурный марш, дул сильнейшим шквальным ветром на майора и кричал:

— Меня арестова-ать? Да за сто сорок лет никому в голову это не приходило! Отобью я вам охоту!

Майор уронил пистолет, кое-как дополз до двери, подналег на нее плечом и мешком вывалился в коридор. Траурный поднял с пола пистолет и метнул его майору вдогонку. Клара заметалась по кабинету:

— Он уйдет, и через пять минут здесь будет полсотни полицейских и журналистов!

Глаза Клары взывали о помощи, но никто не торопился на этот зов. Вдруг ее взгляд упал на спиннинг. Опытная спиннингистка, она выбежала в коридор и с размаху запустила блесну в конец темного длинного коридора.

— Ага! — обрадовалась она, туго наматывая лесу на катушку. Вскоре в дверях показался зад Ризенкампфа. Пойманный за брюки, он пытался дотянуться и перекусить тугую леску, используя богатейший опыт перекусывания трусиковых резинок. Гибкий майор извивался, корчился, но Клара-охотница держала тетиву, поставив катушку на мертвый тормоз. И все-таки Ризенкампф вырвал крючок вместе с лоскутом ткани от штанов.

— Ну, теперь уж клянусь честью, так вам это не пройдет! — пригрозил разъяренный полицейский чете Ткаллеров, — С кем вы в сговоре? С троллями? Хромыми бесами? Ведьмами с Брокена? Кто там по углам стучит и хихикает? Вы погубите весь город и себя в первую очередь! Но я за себя еще способен постоять! Я еще кое-что могу!!!

И майор снова кинулся в сторону, только уже не в коридор, а к сигнальной красной кнопке. Трясущиеся пальцы рывком сорвали пломбу… но тут все услышали подобный негромкому хлопку хлыста цирковой выкрик: «Ап!» И майор моментально замер в причудливой позе — даже не верилось, что человек может стоять в таком крайне неудобном положении, будто он окаменел в ту секунду, когда его столкнули с обрыва. Все, кто был в кабинете, тоже застыли на своих местах, словно их зачаровали вместе с майором. Только спустя две-три минуты каждый попытался хоть чем-то пошевелить. Клара же сделала несколько робких шагов к майору. Лицо его выражало застывшую ярость, боль и отчаяние.

— Генрих, — неожиданно для себя обратилась Клара к майору по имени, тронула его за плечо и тут же отдернула свою руку: не только плечо, но и форма полицейского одеревенели — и если бы по мундиру кто-нибудь щелкнул, то он зазвенел бы, как дека скрипки.

— Он мертв, — еле выговорила Клара. Ни в словах, ни в глазах ее не было ни тени сомнения.

— Не думаю, — Траурный марш подошел неспеша к майору, поднял веко, словно медицинский эксперт. Затем ощупал запястье, пытаясь определить пульс.

— Кататонический шок, — констатировал Свадебный, — такое и на свадьбах случалось. От чрезмерного возбуждения.

— Может, уложим его на диван? — предложил Ткаллер, — Или его не сдвинуть?

— Позже. Пусть пока постоит так, — отозвался Траурный и сел на свой стул рядом со своим коллегой Маршем.

И вот тут, на фоне майора, застывшего в крайне неестественной позе сюрреалистической скульптуры, наступила самая длительная и пугающая пауза. Кто они — эти сверхъестественные визитеры? Инопланетяне, мелкие бесы, Божьи гости? Или в самом деле музыкальные эмблемы брачного веселья и смертной печали? Может быть, действительно Вселенная наполнена звуками и красками, которых мы не слышим и не видим? Мозг наш настроен на другие частоты, а компьютер «Кондзё» вычислил их и воспроизвел?

Вдруг Свадебный марш прервал их задумчивость:

— Господа, у меня уже нет сил, — сказал он чуть капризно, — Я страшно проголодался. Нельзя ли чего поесть?

Все повернулись в сторону Свадебного марша, как бы заново разглядывая его и изучая. А тот сидел как ни в чем не бывало и с выражением легкой усталости разглядывал свои ухоженные ногти.

— А что, — встала с места Клара, — это мысль! И очень своевременная. Александр, есть тут что-нибудь? Закусим, пока майор отдыхает.