Бурундиец из Бужумбуры оставил репортерство и занялся посильным, менее подлым делом. Он возвратился на родину, где на базаре демонстрирует туристам отработанный фокус: запускает в свою лиловую ноздрю вертлявую змейку и, повращав несколько минут глазами-изоляторами, извлекает ее изо рта. За эту честную работу он ежедневно имеет десять-пятнадцать бурундийских фунтов, чем чрезвычайно доволен.

Жена майора Ризенкампфа служит в риторической школе, где преподает орфоэпию и даже открыла лингафонный кабинет.

Пастор Клаубер отправляет службу в той же церкви и по воскресеньям читает проповеди.

Памятник трубочисту Гансу стоит на прежнем месте. Правда, клумбы захирели, обновляясь каждый год за счет неприхотливых астр-самосеек, и — удивительное дело! — памятной ночью с лесенки исчез чертенок Йошка, так что провалов на экзаменах у местных лентяев стало куда больше.

После бурной фестивальной ночи исчез дирижер. Долго о нем не было никаких известий, но в конце концов разузнали, что он находится на лечении в недавно открывшейся клинике для обезумевших музыкантов.

По утрам с другими пациентами он поет «Оду к Радости».

Клара спешно переехала в другой город, где и родила сына. У мальчика абсолютный музыкальный слух, что мать почему-то пугает. Раз в год — в годовщину смерти мужа — Клара отправляется в церковь, где долго стоит со свечой в руках, строго и прямо, разговаривая с кем-то, кого, по всей видимости, хорошо себе представляет.

— Ну хорошо, — тихо говорит она, словно продолжая давно начатую беседу, — допустим, он виноват. Допустим, он оказался не на своем месте… Но кто же на своем? Мэр? Полковник? Или эти несчастные непорочные дурочки? Почему именно Александр? Или нет никакой справедливости — и жертву, как и героя, выбирает случай? И мой муж был выбран, чтобы ответить за грехи целого города? Провидение стало более милосердным, если подсчитывать на компьютере, не так ли? Раньше за грехи погублены были Содом и Гоморра и только праведник спасен, а теперь что же? Погублены будут невинные в назидание грешным? Так экономней?

— Да и какие грехи были у нашего городка? — продолжает Клара, словно вступая в бессмысленную и запоздалую торговлю, — Ну, кто-то солгал — по мелочи, ну, обидел ближнего, не выполнил обещания, посмеялся над слабым, — но ведь все по мелочи, по мелочи… Или в мелочах — самое страшное? Они скапливались два века — и ударили… По кому? Почему именно Александр? Или все-таки беду притянула гордыня — смертный грех? И не следовало нам всем так уж носиться со своим вечным спокойствием?..

— Ах, Алекс, Алекс, — Клара обращается уж к другому собеседнику, — не стоило всех мерить по себе… То, что для тебя — потрясение, для иных — только повод к… Ну, ты помнишь: «Удивить и развлечь!» Ты все принял «слишком близко к сердцу» — в самое сердце! — Клара замечает, что обращает на себя внимание сдержанных и корректных прихожан. Она обрывает свой монолог, укрепляет свою свечу среди прочих и, уже собравшись уходить, вдруг произносит со всей страстью и верой: «Господи! Помоги забыть!»

Надобно сказать о Матвее Кувайцеве. В Москву он вернулся после августовского путча. И попал, по существу, в другую страну. Все там веселилось, пело и танцевало, празднуя свободу, что Матвея, по понятной нашему читателю аналогии, испугало. Он сел в такси — водитель в потрепанной фуражке показался ему точь-в-точь похожим на Режиссера. И снова выговор у него был коренной, сретенский.

Спустя некоторое время Матвея разыскал полковник Зубов — он уже возглавлял отдел Новой службы безопасности — и стал подробно расспрашивать о фестивале, и что бы Матвей ни рассказывал, кивал: «Знаю… Знаю… Предполагал…»

Вскоре Матвею предложили отдельную квартиру в районе метро «Щелковская». Но Матвей от нее отказался. Во-первых, привык к Сретенке, а во-вторых… Как же он без соседа Мырсикова? Борис Мырсиков потихоньку исправляется — уже не моет ног в унитазе. Он их там застудил, и сестра прислала ему с Украины семечек. Теперь вечерами Борис греет ноги в горячих семечках, выгоняя ревматизм. Черепаха Серафима Анатольевна жива-здорова. Вообще жизнь Матвея идет своим чередом — заказчиков много, заработки стабильные.

О фестивале Кувайцев старается не вспоминать. Он долго горевал после смерти Ткаллера и до сих пор пишет Кларе длинные утешительные письма.

Автор родился в городе Мурманске, за Полярным кругом в морозную январскую ночь на понедельник. Ночь эта длилась еще три месяца, так что можно представить, каким терпением обладал младенец: на белый свет явился, а рассвета все нет и нет. Очевидно, поэтому у него развились склонность к описанию ночных событий и пристрастие к ярким впечатлениям.

«Ночь на площади Искусств» — эта история сначала была написана для кино (дал о себе знать диплом сценарного факультета ВГИКа). Известные режиссеры за чашкой кофе приветливо гладили рукой сценарную папку, выражая желание осуществить грандиозную постановку. Но осмотрительные продюсеры предпочитали другие проекты — со стрельбой, мордобоем и сладкой истомой чувственного безумства.

Шли годы. Жизнь менялась, средств не давали даже обладателям венецианского «Золотого Льва». Горько и обидно. И автор очередной бессонной лунной ночью (снова ночь!) закопал заветную папку на лысой Млинянской горе (район Полтавской битвы).

Этой же ночью он принял решение уйти из сценарного дела. И сразу в большую литературу (другого пути нет) — там свобода и никаких продюсеров. А навыки есть: три изданные книги рассказов все-таки вселяли надежду.

Автор не будет оригинален, если признается, что всегда любил Гоголя и почитал Булгакова — они уроженцы Украины, и родовые корни автора полтавские, точнее диканьские, а если совсем точно — близ диканьские. Так что к юмору, фантастике и мистике он был предрасположен задолго до рождения в суровую ночь.

Многое из захороненного сценария автор перенес в новую рукопись, добавил описаний и рассуждений, потом сократил объем на одну треть — и вот результат. Можно считать это чистой фантастикой, но автор не уверен. Ему ближе определение — фантастический реализм, то есть все как в жизни, только правдивее и немного веселее. Автор назвал свое творение роман-карнавал.

По своей первой профессии он музыкант. Вкусил радости шумных европейских фестивалей и карнавалов. И сейчас, по прошествии времени, автору кажется, что он вообще ничего не выдумывал, кроме фамилий. Город этот действительно существует, и вся история с его жителями и гостями приключилась в течение суток — столько, сколько продолжался праздник.

А роман-карнавал — это и есть человеческая жизнь на празднике. Тут соседствуют радость и трагизм, лирика и гротеск, эротика и ненормативная лексика (как же сегодня без этого!), пародийные мотивы, размышления о вечности и бренности человеческой жизни, любовь спасительная и губительная.

И еще автору кажется, что это роман-фильм на бумаге, где он сам сыграл все роли и даже оформил музыкально. А художник Владимир Шендель удачно проиллюстрировал…

Но как только появились иллюстрации, все и началось: героям захотелось выпрыгнуть из книжных страниц в свою карнавальную стихию и вовлечь туда же автора. Кто-то собрался свести счеты с обидчиками, кто-то неудачно женился, кто-то лишился должности — почти все оказались недовольны автором.

Не то во сне, не то наяву они являлись к нему и требовали продолжения праздника, требовали господина Режиссера, чтоб тот срежиссировал все иначе, с учетом их желаний, в любой постановке: пятисерийный телесериал с двухсерийной киноверсией, театральный спектакль, рок-опера или опера-буфф, балет, мюзикл, феерическое шоу, симфоническая поэма наконец!

Режиссер к ним не явился…

Наивный автор надеялся, что они пошумят и успокоятся. Не тут-то было. Герои с каждым приходом становились все агрессивнее в своих требованиях — грозились даже побить автора. Автор пытался скрываться, но они его преследовали: