Был уже вечер, когда Сроли, расплатившись, вышел из погребка, провожаемый до самого выхода ошеломленными Шоломом-Ароном и Нафтоли. Сроли на минуту остановился возле двери, раздумывая, а может быть, и не думая ни о чем, а просто чтобы отдышаться после погреба, пропитанного запахом вина, и глотнуть свежего воздуха. Затем он направился на главную улицу, где на втором этаже одного из каменных зданий помещалась контора Мойше Машбера.
Стояла пора жатвы, когда почти нет покупателей и торговля замирает. Торговцы и приказчики ждали, когда совсем стемнеет, чтобы не было никакого сомнения в том, что сегодня уже ни один покупатель не придет.
В это время появился Сроли. Подойдя к магазину, что напротив конторы Мойше Машбера, он остановился, как делал это обычно, желая поругать богачей, и, ни на кого не глядя, как если бы кругом не было живой души, стал внимательно наблюдать за входом в контору. Сроли ждал Шолома Шмариона или Цалю Милосердого — один из этих маклеров теперь был ему очень нужен, он хотел поговорить о важном деле.
Эти маклеры — работники Мойше Машбера. Приходят они в контору первыми и уходят последними, так что все конторские дела и сделки проводятся не без их участия и помощи. Как в конторе, так и на улице их всегда видели вместе, но всегда на некотором расстоянии: когда Шолом на одной стороне тротуара, Цаля — на противоположной. Они будто следили друг за другом и боялись один другого потерять из виду… Кормились они тем, что подыскивали для Мойше Машбера новых клиентов, нуждающихся в кредите; иной раз они помогали ему получить заем. Они черпали средства из одного источника и были словно две гиены, которые, конкурируя, рвут один и тот же кусок падали…
Разница между ними та, что один из них, Шолом Шмарион, — человек тихий, низенького роста с маленькой головкой на плечах, склоненной набок; ходит он, всегда держась поближе к забору, чтобы не слишком бросаться в глаза или чтобы в любой момент возможной опасности юркнуть в первую же подворотню. Шолом Шмарион — человек с постной набожной физиономией, он обладает большим запасом знаний в том, что касается всякого рода религиозных учений; к тому же у него удивительная память — он помнит наизусть все сроки и даты, кто, когда и у кого одолжил, из какого процента кто вернул долг, кто нет; и не только здешних должников, клиентов и заимодателей, но также и приезжающих издалека. К тому же он знает наизусть денежные курсы ценных бумаг, акций и облигаций не только русских банков и акционерных обществ, но и всех заграничных.
Полной противоположностью Шмариону, как внешне, так и во многом другом, был Цаля — высокий, прямой и плоский, как доска, он всегда ходил посреди тротуара, а чаще — посреди мостовой. Голову держал высоко, словно весь город должен уступить ему дорогу, потому что состоит его должником. А город и в самом деле был ему должен: Цаля не только организовывал крупные сделки, он главным образом давал деньги под залог всем и вся — ремесленникам, мелким торговцам и даже людям без всякого положения. Круглый невежда и хам, он был груб в обращении с женой и детьми, а о должниках и говорить нечего.
В городе много рассказывали о его диких выходках. Он не останавливался ни перед чем: у бедняка описывал последнюю подушку, у вдовы забирал последний товар с прилавка, рассказывали даже, что он мог прийти к должнику, завалиться в постель его жены и заявить, что не уйдет, пока долг ему не будет выплачен до последнего гроша. Вот каков был Цаля!
Уже было сказано о том, что он был круглым невеждой. Образованным был его единственный сын, человек передовых взглядов, которого смущали повадки отца; в кругу молодых людей, сверстников он подтрунивал над отцом. Цаля ругал и проклинал своего отпрыска последними словами: «Черт бы побрал твоего батьку с прабатькой. Угораздило меня родить такого сынка, шибко просвещенного недотепу, который живет на позорные заработки отца, на бедняцкие проценты»…
И вот одного из этих двоих — Шолома Шмариона или Цалю — теперь поджидал Сроли со своим делом.
Первым вышел из конторы Цаля. Увидев его, Сроли сорвался с места и пошел ему навстречу.
Кто знает, что было бы, если бы первым Сроли встретился Шолом Шмарион, который вчера был свидетелем того, как с позором выгнали Сроли из дома Мойше Машбера, и всего, что там произошло после этого. Но для Цали, которому было чуждо понятие позора, это не могло послужить помехой к сделке. Тем более что первое слово, произнесенное Сроли при встрече с ним, было «деньги». А это магическое слово, как известно, могло извлечь Цалю даже из летаргического сна. Услышав от Сроли о деньгах, Цаля навострил уши; он был готов выслушать любое предложение.
— Я бы хотел отдать деньги под проценты, — сказал Сроли, — я ищу надежного человека. Мне хотелось их сдать в верные руки, например такому, как Мойше Машбер. За высокими процентами я не гонюсь, главное — был бы человек надежный.
Цаля в изумлении вытаращил глаза. Он полагал, что Сроли решил к нему обратиться по поводу мелкого займа для себя. В ответ на такую просьбу Цаля подумал бы хорошенько, не торопясь, расспросил бы кого следует и только после этого потребовал бы поручительства и залог. И вдруг — на тебе! Сроли сам предлагает деньги в рост, и, видимо, не маленькую сумму. И не гонится, как говорит, за процентами, лишь была бы гарантия. Он разглядывал Сроли, будучи не в силах скрыть свое изумление.
— Вы, Сроли, хотите дать взаймы деньги? — спросил Цаля, не то с насмешкой, не то с удивлением.
— Да, что же тут такого?
— А откуда у вас деньги?
— Это не ваше дело. Вам предлагают ответить: да или нет; если нет — я пойду в другое место, предложу кому-нибудь другому.
Цаля растерялся. Не так легко было решить, можно ли верить этому человеку, — а вдруг перед ним ненормальный, с которым и разговаривать нечего? Другой бы на месте Цали, скорее всего, решил бы, что перед ним сумасшедший, плюнул и ушел. Но деньги — слабость Цали.
Там, где деньги, все невероятное становилось для него вероятным, любые нелепости казались разумными и достойными внимания. Сомневаясь, Цаля все же продолжал разговор. Желая испытать Сроли, он спросил:
— Когда вы можете доставить деньги?
— Когда? Когда захотите, когда понадобится, хоть сейчас! — И Сроли хватился за боковой карман, как бы готовый немедленно достать оттуда и показать купюры.
— Нет, сейчас не нужно, не к спеху, дело терпит, — сказал Цали, придержав руку Сроли, — сейчас не надо. Я спрошу, узнаю и дам вам знать.
— Не тяните! — сказал Сроли и исчез. А Цаля остался стоять в полном недоумении.
Все, о чем только что было рассказано, несомненно, вызовет удивление и вопросы. Откуда у Сроли деньги? Что за новоявленный богач? Что за банкир такой? Из каких таких средств, из каких тайных кубышек?
Чтобы ответить на эти вопросы и все объяснить, следует вернуться к беседе Сроли с Лузи, о которой он просил днем раньше и которая вечером все-таки состоялась.
Когда Сроли в тот вечер пришел к Лузи, он выглядел как человек, который не то недоспал, не то переспал. Он начал разговор сердито, раздраженно, глядя в сторону. Похоже было, что он ищет повод, чтобы ни за что ни про что нагрубить собеседнику.
Войдя, он заявил:
— Я явился к вам, потому что в городе нет, кроме вас, ни одного человека. Все — либо ослы, либо коровы, либо похожие на них.
Но постепенно он смягчился и рассказал то, ради чего, собственно, и пришел:
— Я должен начать издалека, с давних времен. Вырос я в маленьком местечке в Галиции, на реке Сан, у старого, очень богатого и очень своенравного деда. Дед когда-то арендовал крупные земельные владения, потом держал большой трактир. Затем, когда с ним случилось несчастье, о котором сейчас расскажу, он все дела превратил в деньги и замкнулся в себе, отрешился ото всех мирских дел.
Мать свою я рано потерял, она не умерла, но, как еще в раннем детстве мне довелось услышать, — «сбежала». Это было для деда тройным несчастьем. Во-первых, он остался один: ни жены, ни дочерей, ни сыновей у него больше не было, во-вторых, сам по себе побег — великий стыд и позор; в-третьих, дочь не просто убежала, а убежала с неевреем, как я слышал… Когда я был ребенком, некоторые тихо добавляли, указывая на меня: «Хуже того». Что значит это «хуже», я не знал. Знал я только, что вскоре после побега матери я потерял и отца.
