— Честно.

— Как насчёт объятий на прощанье. Или я лезу не в своё дело?

Лицо Джина не выражало никаких эмоций, он сделал шаг вперёд, Другая Элис обняла его, и секунд пятнадцать они стояли молча, не обращая внимания на ворчащих пассажиров, которые вынуждены были обходить их. Объявили о скором окончании посадки, и Другая Элис опустила руки и мягко поцеловала Джина в лоб и щёку.

— Спасибо, — сказала она. — Мне это было нужно. Джин облегчённо вздохнул и спросил:

— А сколько тебе лететь?

— Час. С учётом изменения часового пояса. Я не попаду в Сидар-Рапидз раньше полуночи. Пожелай мне удачного рейса.

— Удачного тебе рейса.

Другая Элис улыбнулась. Всё было сказано. Она пошла в сторону прохода, но остановилась возле ворот и наполовину обернулась к Джину. Он увидел, что на её лице появилось выражение удовлетворения.

Она помахала, он помахал в ответ, и она ушла.

Возвращаясь из аэропорта и проезжая по бульвару Сенчери, Джин внезапно поймал себя на мысли, что он думает о той ночи, которую он провёл рядом с домом Мелани Новак в Лас-Вегасе, глядя, как она ласкает своего любовника, и слушая в машине ночную передачу по радио. Джин понял, что объединяющим моментом для той ночи и сегодняшнего дня в Лос-Анджелесе был город Индианаполис, то место, куда летела вместе с Другой Элис беременная женщина, и то место, где родился мужчина, который разговаривал с Джилом Дином.

— Мой отец и мама Чарльза Мэнсона были близки в Индианаполисе, — рассказывал дозвонившийся. — У моего отца есть её тогдашние фотографии. Эротические фотографии. Думаю, что они что-нибудь стоят.

— Для кого? — поинтересовался Джил Дин.

— Для людей, которым нравятся подобные вещи.

— Непристойные фотографии мамы Чарльза Мэнсона?

— Да. Мой папа написал Чарли в тюрьму о том, что они у него есть, Чарли сказал, что хотел бы их увидеть. Но мой отец испугался идти туда. Он не верил ему, хоть тот и сидел за решётками. Я сказал ему, что пойду вместе с ним. Мне казалось, что было бы круто познакомиться с Чарли. А ты как думаешь, Джил?

— Я думаю, что вы оба больны.

Незадолго до рассвета, когда Джин уже спал в своём номере в «Дезерт-Инн», Джилу Дину позвонила девушка по имени Эмили. Она сказала, что звонит из маленького городка в штате Вашингтон. Джил Дин спросил её, как называется городок, но она отказалась ответить и сказала:

— Это было бы нечестно по отношению к Томасу.

— К какому Томасу?

— Я не могу сказать вам его фамилию, но он — сын Чарли Мэнсона. Его мать жила в пустыне вместе с Чарли незадолго до того, как его арестовали. Она отдала ребёнка на усыновление.

— А откуда вы знаете, что он и в самом деле сын Мэнсона?

— Его приемная мать рассказала ему об этом, когда он нашёл бумаги из больницы, где в свидетельстве о рождении стояло имя Мэнсона. Кроме Томаса я — единственный человек, знающий правду. Я звоню вам, только чтобы сказать, что Томас — замечательный мальчик. В нём есть всё, что вы хотели бы видеть в приятеле или сыне.

Он абсолютно не похож на Чарли. И если его настоящая мать, где бы она ни была сейчас, меня слышит, я хочу сказать, что она сделала правильно, отдав ребёнка на усыновление. Ты дала ему второй шанс. Каждый заслуживает второй шанс.

— Он когда-нибудь видел её?

— Нет. Он просто хочет вырасти и вести нормальную жизнь.

Эдди Корнелла похоронили на Голливудском кладбище, буквально в нескольких ярдах от Карла Свитцера, милого веснушчатого паренька, который играл Люцерна в фильме «Наша банда»[152]. Свитцер был постоянным клиентом в магазинчике Ната, он был застрелен в 1959 году из-за долга в пятьдесят баксов.

Джин отправился на похороны Эдди прямо из аэропорта. Из дюжины людей, собравшихся вокруг могилы, он узнал только Клайда Феба, бывшего каскадера, а теперь бармена в «Ревеллсе», и Ричи Аркетта, детектива, расследующего смерть Эдди и её возможную связь со смертями Джекоба Риза и Криса Лонга. Из полиции Лос-Анджелеса больше никого не было.

— Немного народу для похорон, — сказал Джин Аркетту, их глаза встретились, и Джин встал рядом с ним на только что подстриженном газоне.

— А ты чего ожидал? Чёртова почётного караула?

Клайд Феб поглядел на Аркетта.

— Этот парень всегда платил за себя, чего я не могу сказать почти обо всех остальных полицейских.

Священник, молодой решительный человек с круглым добродушным лицом, поднял глаза к небу и заговорил:

— Хотя у Эдди и не было своей собственной семьи, жены или детей, он всю свою жизнь защищал семьи других. Его семьёй было общество. Мы — его стая. Он был хорошим и храбрым человеком. Но и он был не без греха, как и все мы.

Молодая женщина с круглыми, мокрыми от слёз щеками сказала:

— Когда я заболела и потеряла работу, Эдди разрешил мне прожить шесть месяцев в квартире, не платя арендную плату за неё, пока я не встала на ноги. Мне всё равно, что про него пишут газеты. Для меня он был святым.

— В старших классах мы играли в футбол, — сказал другой мужчина лет пятидесяти, коренастый, с широкими плечами. — Он не только был чертовски хорошим спортсменом, он был и чертовски хорошим другом. Хотя не надо было его злить. Тогда он раздражался. Если вы относились к нему хорошо, то и он хорошо относился к вам.

Женщина в больших солнцезащитных очках с розовой гвоздикой в седеющий волосах сделала шаг вперёд и показала всем цветную фотокарточку:

— Это мы с Эдди в «Коконат Гроув». — Её голос звучал на грани между ностальгией и грустью. — Это было наше второе свидание. Тогда он был ещё ребёнком, ребёнком с добрым сердцем. Он просто связался с плохой компанией.

Женщина вынула гвоздику из причёски и бросила её в открытую могилу. Она отошла, и священник, который смотрел в сторону Джина, спросил:

— Хотите что-нибудь сказать, господа? Ричи Аркетт покачал головой:

— Думаю, что нет.

— Я работал с Эдди, — сказал Джин, не глядя ни на кого. — Но не могу сказать, чтобы я знал его. Я знаю, что он помог многим людям, я а ещё я знаю, что многих людей он обидел. Он был сложным человеком.

— Потому что он — творенье Божье, — с глубоким сочувствием сказал священник. — Пусть его душа покоится с миром.

Тут священник начал читать Библию, а Ричи Аркетт повернулся к Джину:

— Когда это всё закончится, пойдём куда-нибудь выпьем.

— Куда?

— В «Ревеллс».

Когда Джин вошёл в бар, Ричи Аркетт уже сидел за столиком спиной к автомату с сигаретами. Кроме него, в баре был только один посетитель, скучный парень в ковбойской шляпе и мучительно тугих джинсах, облокотившийся на стойку, словно девушка. Он бросил на Джина быстрый взгляд, дважды моргнул длинными ресницами, опустил двадцать пять центов в автомат и поставил пластинку.

Джин подошел к Аркетту и сел напротив него.

— Где Клайд?

— Он переодевается.

Зазвучала «With My Eyes Wide Open I’m Dreaming», ковбой уселся обратно на свой стул, его попа оттопырилась, а на лице застыло выражение обычной уверенности. Через секунду из внутренних помещений бара появился Клайд, его волосы были ровно уложены гелем, и на нём был длинный белый передник. Вместо тёмно-синего галстука, в котором он был на похоронах, он повязал галстук «боло»[153].

Джин первым нарушил тишину:

— Ты знаешь, кто это сделал?

— Ты про Эдди?

— Да.

— У нас есть версия.

— Судя по тому, что писали в газетах, здесь в дело замешаны наркотики.

— С Эдди ты никогда не мог быть ни в чём уверен. Может быть всё, что угодно, — с неудовольствием ответил Аркетт. Тут он посмотрел на Клайда и заговорил громче: — Принеси-ка нам пару стаканов «Столичной». И сделай двойные порции. — Клайд, считавший деньги в кассе, кивнул головой в знак того, что он слышал, но ничего не ответил.

Джин сказал:

— В газетах написали, что женщина сняла комнату в мотеле «Тропикана».