— Ее семейство.

— Ее семья? Какое отношение имеет к этому ее семья?

— Полное. Я собираюсь убедить их в том, что неодобрение ими занятий Мэгги нелепо, заставить их согласиться, что ее брак со мной предпочтительнее брака с лягушатником. — Джереми перестал метаться по комнате. — У вас есть какие-нибудь возражения?

— А если есть? — с усмешкой поинтересовался лорд Эдвард.

Джереми усмехнулся в ответ, но без всякого намека на шутливость сказал:

— Тогда выбора нет, мне придется тебя побить.

— В таком случае возражений у меня нет.

— Правда? Никаких?

— Никаких, — пожал плечами дядя. — Мэгги Герберт мне нравится. Она не терпит дураков, в том числе своих родственников. Этим нельзя не восхищаться. Однако я не представляю, как ты договоришься с ее сестрой Анной. Твоя тетушка считает, что миссис Картрайт никак не оправится от неудачной беременности. И не только в физическом смысле. Кажется, она убеждена, что женщины детородного возраста, не стремящиеся завести детей, идут наперекор природе. Думаю, Анна принадлежит к тем женщинам, которые жаждут иметь много детей, но не могут, а потому терзаются, что есть женщины, которые могут, но не хотят.

Джереми, не отличавшийся любовью к детям, которых видел или пронзительно орущими, или хватающимися за все липкими ручонками, с понимающим видом кивнул, хотя не понял ничего.

— Анна никогда не поддерживала родительское решение отпустить сестру в Париж. Но поскольку это была Мэгги, художественная школа представлялась ей меньшим злом… — лорд Эдвард сурово поглядел на племянника, — чем некоторые другие.

Джереми поднял брови, однако раньше дядя называл его похуже, чем злом, а посему решил смолчать.

— Когда Мэгги заявила, что собирается посвятить себя занятию живописью… — объяснил лорд Эдвард, — Анна, по словам Пиджин, окончательно свихнулась. Как же, сестра не только нарушает порядок, установленный природой, но и порочит доброе имя Гербертов!

— Понимаю, — кивнул Джереми. — Значит, это мне и нужно преодолеть?

— Ох, это еще не все, — жизнерадостно успокоил его дядюшка. — Не забывай о сэре Артуре. Старшая дочь так настроила его против Мэгги, что он без ярости слышать о ней не может. Никогда не видел его таким упрямым. Он хочет, чтобы она сидела взаперти у домашнего очага, а не разгуливала по Лондону, рисуя богатых и праздных. Он будет очень недоволен твоим вмешательством в его семейные проблемы и намерением жениться на его дочери. На тот и другой счет у него свои непреклонные взгляды.

— Знаю, — мрачно произнес Джереми, — поэтому я взял с собой пистолет.

— О! — произнес Лорд Эдвард. — Это меняет дело. Не так ли?

— Надеюсь.

Мэгги стояла посреди галереи де Вету, нервно покусывая губу. Почти одиннадцать часов, но Огюстен еще не появлялся, что на него совсем не похоже.

Правда, она и не жаждала его видеть, понимая, что сегодня никакие отговорки не помогут. Ни головная боль, ни плохие грузчики, а самое главное, сегодня не возникнет рядом Джереми.

Сегодня она должна разорвать помолвку.

К счастью, когда Мэгги приехала в галерею, помощники Огюстена были уже на месте и открыли ей дверь. Слава Богу, иначе бы она замерзла, дожидаясь его на Бонд-стрит. Погода была типичной для февраля: холодной, с ветром, под ногами мерзкая слякоть.

«Чудный денек для открытия выставки», — с тоской подумала Мэгги. Едва ли найдутся глупцы, которые в такую погоду захотят выйти на улицу, чтобы посмотреть на «картинки», если можно уютно посидеть у собственного камина. Вряд ли кто-нибудь явится сегодня на открытие ее выставки.

И это Мэгги устраивало!

Конечно, Огюстен будет разочарован, но она, разумеется, втайне почувствует облегчение. Из-за всех переживаний и нежданной эмоциональной встряски ей меньше всего хотелось видеть толпу людей. Она не готова улыбаться, выслушивать комплименты своей работе или критику, что более вероятно. Впервые в жизни ей было абсолютно все равно, что подумают о ее картинах, сердце у нее разрывалось. И поделом! Она ведь оказалась самой гадкой девушкой на свете, занималась любовью с одним мужчиной, будучи помолвленной с другим, поэтому заслуживала не только разбитого сердца, но и ужасных рецензий на свою выставку в газетах. Да, она их заслужила и надеялась, что завтрашняя «Таймс» ее не разочарует.

Помощник Огюстена, который вчера получил от хозяина по уху, вроде бы забеспокоился о ней. Видимо, из-за того, что она как дурочка застыла посреди галереи и с ее зонта на сверкающий паркет натекла целая лужа. Молодой человек робко подошел к ней с чашкой горячего чая, она, вздрогнув, приняла ее и не заметила, как он потихоньку забрал у нее зонтик, куда-то унес, потом извинился за опоздание хозяина и пригласил Мэгги пройтись по галерее и оценить развеску полотен.

Мэгги не могла скрыть удивления, поскольку думала, что ее позвали в галерею пораньше, чтобы она этим руководила.

Молодой человек виновато покраснел. Конечно, так и было задумано, но его товарищи вместе с ним решили поторопиться. Мэгги поняла: он был так расстроен вчерашней оплошностью, что проработал всю ночь, дабы убедить хозяина в своей надежности и самостоятельности, а теперь хозяин оказался столь неучтив, что не явился вовремя.

Это совсем не похоже на Огюстена. Тронутая участием клерка, Мэгги почувствовала нарастающее раздражение по поводу небрежности своего жениха и заявила, что с радостью осмотрит выставку. Мистер Корман, так звали молодого человека, повел ее по залу.

Картины были в прекрасных рамах (в некоторых случаях более привлекательных, чем сами работы, как она решила), размешены с очевидной заботливостью, большие полотна не угнетали маленькие, а пейзажи разумно чередовались с портретами, чтобы глаз не уставал от слишком большого пространства зелени или синевы.

Мэгги, прихлебывая на ходу чай, осыпала Кормана и его сотрудников похвалами, хотя ей было трудно сосредоточиться на живописи. Ее занимала мысль, куда пропал Огюстен, ведь он не опаздывал никогда.

Господи, вдруг Джереми прав и это Огюстен пытался убить его на Парк-лейн и около здания «Таймс»? Вдруг Огюстен последовал за герцогом в Йоркшир и сейчас пытается довести задуманное до конца?

А она в Лондоне и бессильна его остановить!

Нет, это чистая нелепость. Огюстен не станет никого убивать, он просто опаздывал. Джереми ничего не угрожало. Пусть он использовал ее и бросил, но сейчас в безопасности.

Мистер Корман свернул вместе с ней за угол, и Мэгги от ужаса едва не уронила чашку, на почетном месте, под масляным фонарем висел портрет Джереми!

— Откуда вы это взяли? — с трудом выговорила она.

Несколько смущенный ее вопросом, Корман объяснил, что она сама прислала картину в числе других, привезенных вчера из мастерской.

— О нет! Я никогда не собиралась выставлять этот портрет. Нанятые Огюсте… грузчики месье де Вегу, должно быть, взяли его по ошибке. Я не собиралась его показывать. Никому!

— Но, мисс, — беспомощно пролепетал Корман, — простите меня за смелость, это одна из лучших работ вашего собрания. Вы, конечно, не захотите, чтобы мы его сняли. Мы выстроили всю экспозицию вокруг этого портрета. Он ее центр.

Почти уронив чашку на какую-то подставку, Мэгги без сил опустилась на голубой диванчик, специально поставленный напротив портрета Джереми, словно в предвкушении того, что дамы станут падать от него в обморок.

Мэгги бы не удивилась, если б какая-нибудь женщина действительно потеряла сознание от одного взгляда на герцога. На портрете Джереми был таким, как той ночью на террасе, когда Мэгги спросила, куда он направляется, а герцог ответил: «К дьяволу!» Выражение лица то ли рассерженное, то ли досадливое, темная бровь иронически выгнута, уголок рта приподнят в усмешке. Он стоял вполоборота к зрителю, нога на балюстраде террасы, в одной руке шляпа, а другая, сжатая в кулак, опиралась на правое бедро. Джереми был одет для верховой езды, но костюм не скрывал мускулистую силу красивого мужского тела. Мэгги покраснела. О чем только она думала, когда его писала!