Это все, что ему надо было услышать. Обхватив ее руками, он погружался в нее снова и снова, глубже, сильнее, жарче, черпая силы в охватившем ее огне. Он хотел видеть ее лицо, хотел в первый раз в жизни насладиться своей мужской властью, позволяющей довести женщину до безумного блаженства. С искаженным от страсти лицом она вцепилась в его плечи ногтями и вскрикнула, предвосхищая заключительный яростный всплеск. Вместе с ней он прошел через ее вершину, наслаждаясь тем, как она смеется, как ловит ртом воздух. И только потом, когда он вкусил последнюю каплю ее блаженства, настала его очередь. И в этот момент он понял, что совершил величайшую ошибку в своей жизни.

Ошибку, которую, не раздумывая, повторил бы снова.

Странно, но в глубине души Гвин надеялась, что это не будет так хорошо. Что Алек не будет так хорош. Что он разочарует ее. Но все было чудесно, и он был хорош, и она не разочаровалась.

В этом-то и заключалась проблема.

Гвин хотела лишь удовлетворить свое любопытство и действительно думала, что все это может быть временным. Она ведь хозяйка своего сердца — значит, сумеет ограничиться постелью, коротким романом, не затрагивающим душу.

Наверное, она сошла с ума. Разве можно было рассчитывать, что интимные отношения с единственным мужчиной, которого она когда-либо любила, который был для нее воплощением идеала, не затронут ее сердце и душу?

Она получила щедрый дар, а теперь не знает, что с ним делать.

— С тобой все в порядке? — спросил Алек, касаясь губами ее волос.

— В каком смысле? — спросила она с негромким смехом. — Ты хочешь узнать, могу ли я пошевелиться или не беспокоит меня что-нибудь?

Он провел кончиками пальцев по ее щеке, подбородку, шее. Поразительно, но это прикосновение оказалось таким возбуждающим. Неужели она еще способна возбуждаться?

— И то, и другое.

— Тогда… нет и нет.

Безумная мысль пришла ей в голову, заставив ее хихикнуть.

— Чему ты смеешься? — спросил он, лениво поглаживая ее бедро.

Приподнявшись, Гвин прижалась губами к маленькому шраму у него на груди, прямо под ключицей. Алек обнял ее крепче, и она вдруг поняла, как это естественно — вот так прижиматься к нему, голой кожей к голой коже. До нее внезапно дошло, что она не испытывает ни малейшего неудобства или смущения. Рядом с ним ей было хорошо и уютно, как в любимом старом свитере…

Любопытство на лице Алека вернуло Гвин к действительности. Перебирая рыжеватые волоски на его груди, она сказала:

— Если то, что здесь только что произошло, имеет хоть какое-то отношение к серьезному чтению, то мне хотелось бы почитать про это что-нибудь у классиков.

Он провел пальцем между ее грудями.

— Я составлю тебе список.

— Составь.

С улыбкой он прижал ее ближе.

— Есть еще Малер.

— Малер? — переспросила Гвин, приподнимаясь на локте.

Алек провел пальцем линию вдоль ее плеча, руки, заставив ее затрепетать.

— Знаешь, при определенных обстоятельствах классическая музыка может быть очень чувственной.

— Да? Я этого не знала.

Он запечатлел долгий поцелуй на ее ладони.

— Продемонстрирую тебе это при первой же возможности.

Гвин молча опустила голову ему на грудь. Восемь лет она мечтала об этом и убеждала себя в том, что этого никогда не случится. Но это случилось. И что теперь?..

— Ужин, — сказал Алек.

— Что?

Он посмотрел на свои часы.

— Уже почти половина восьмого. А я ничего не ел с часу дня. Я проголодался.

— Ну вот, — с нарочито обиженным видом сказала она, — значит, меня тебе недостаточно.

Хмыкнув, он коснулся ее губ легким, как дыхание, поцелуем.

— Боюсь, что мне придется спуститься на кухню. Если только ты не припрятала где-нибудь здесь бифштекс. — Алек сел и начал одеваться. — Надо подкрепить свои силы перед следующим разом.

Гвин несколько секунд лежала неподвижно. И смотрела на него.

— Перед следующим разом? То есть ты собираешься заняться этим снова?

Алек резко повернулся к ней.

— А у тебя другие планы на вечер?

Ее ладонь скользнула по его все еще голому плечу. Я и забыла, сколько веснушек у него на коже, подумала она. Глаза Алека ждали ответа. Гвин покачала головой, — мол, какие могут быть другие планы, — и он порывисто обнял ее.

— Никаких сожалений, помнишь?

— Ты шутишь? Сожалеть о том, что случилось? Кстати, а как насчет тебя? Не раскаиваешься?

Но Алек уже отвернулся.

— Одевайся, — распорядился он, бросив ей ночную сорочку. — Не люблю есть в одиночестве.

Застегивая бесчисленные пуговицы ночной сорочки и наблюдая, как Алек заканчивает одеваться, Гвин спрашивала себя, действительно ли он не услышал ее вопроса или намеренно не стал отвечать.

Это не его дело, и все же он хотел бы знать… Нет, это действительно не его дело.

После импровизированного ужина из бутербродов с ветчиной и подогретого овощного супа Гвин нашла шоколадное печенье, припрятанное Мэгги. Теперь тарелка с печеньем стояла между ними посреди стола. Гвин налила Алеку стакан молока и спросила, что беспокоит его.

Он как раз поднес печенье ко рту, но, услышав ее вопрос, отложил его, не надкусив.

— Почему ты решила, будто меня что-то беспокоит?

— Алек, я знаю тебя двадцать лет. — Она тоже взяла себе печенье и откинулась на спинку стула. — Твой рот всегда тебя выдает. Уголки опускаются.

— Вовсе нет. — Он поднес руку ко рту и потер уголки.

— Меня не обманешь.

За окном продолжал тихо падать снег. Небо за озером розовело. Снегопад обеспечил им полное уединение, защищая их хрупкие отношения. Никто не давал им советов, никто не проявлял любопытства, никто не выражал своего неодобрения.

Им была дарована восхитительная свобода. Пугающая свобода.

Вообще-то, нет ничего удивительного в том, что они сидят здесь на кухне, разговаривают, и запах шоколада смешивается с запахом их все еще разгоряченных тел. Их дружба всегда была неординарной. И их новые отношения тоже не могут быть обычными.

Гвин наблюдала за ним с полуулыбкой, которая растягивала ее широкий рот. Когда она была маленькой, у нее был такой смешной рот. В детстве у нее вообще был смешной вид, как у паучка. Или у сверчка. Поэтому он и придумал ей это прозвище — Сверчок. Правда, настоящего сверчка Алек никогда не видел. Но зато она, как сверчок, всегда создавала много шума, и это было совершенно непредсказуемо.

Мудрые китайцы, кстати, считают, что сверчок приносит в дом удачу…

Алек съел еще одно печенье — четвертое по счету — и допил молоко. Потом заговорил, не глядя на Гвин:

— Послушай, ты можешь не рассказывать мне, если не хочешь…

Гвин откинулась на спинку стула и сложила руки на коленях.

— Ого… Начало звучит интригующе.

Когда она была маленькой, ее глаза всегда казались слишком большими для ее худенького лица. Теперь они были неотразимы. Все в ней теперь было правильным. За исключением того, что она ждет от жизни совсем не то, что ждет он… Алек почувствовал, что краснеет. Хорошо, что они не стали включать верхний свет.

— Мне просто любопытно… и, как я уже сказал, ты можешь не рассказывать… о том, как это случилось в первый раз.

— В первый раз? — переспросила Гвин, откусывая печенье. И тут же едва не поперхнулась. — Так ты об этом? Ты что, серьезно? Просто поверить не могу… — Она шлепнула рукой по столу. — Да ты ревнуешь!

— Вовсе нет!

— Еще как.

— Я не ревную, Гвин.

С минуту она изучала его лицо, словно не зная, что подумать. Но Алек был не единственным, чье лицо читалось с легкостью. Он видел, что Гвин изо всех сил старается изобразить возмущение и даже негодование, а в глазах пляшут искры смеха. Похоже, на самом деле его интерес льстит ей. Но она ни за что не признается в этом.

Гвин со вздохом засучила длинные рукава ночной сорочки.

— Это короткая и жалкая история. Как-то я поехала на весенние каникулы домой к своей соседке по комнате, Алисии Мэнсон. Это было на третьем курсе.