Она замолчала и отвела взгляд в сторону.

— Что — не надо?

Но Лави, видимо, решила, что заканчивать фразу не стоит. Вместо этого она заверила его:

— Не волнуйтесь, от меня Гвин ничего не узнает. Не я должна говорить ей об этом. Надеюсь, вы меня поняли.

Он понял.

— Мне нравится вот эта, — сказала Гвин, указывая на пушистую елочку.

— Точно эта? — спросил Алек, даже не поднимая топора.

— Ну… Подожди секунду. — Она покрутила головой из стороны в сторону. — Дай мне взглянуть на вон ту.

Алек присел на поваленный ствол. Можно не спешить. Он смотрел, как Гвин переходит от дерева к дереву, придирчиво осматривая каждый экземпляр. Вот она остановилась, бормоча что-то себе под нос и указывая пальцем то на одно дерево, то на другое. Выбирает, подумал Алек. Да нет! Он негромко рассмеялся. Она просто проговаривает детскую считалку, как ребенок!

Ладно. Гвин явно не собирается предлагать ему свою помощь в постановке, так что придется брать инициативу на себя. По правде говоря, он и без замечаний Лави Филипс понимал, что дела плохи. Унылый вид детей перед началом каждой репетиции раздирал ему душу. Учитывая, как он любит театр вообще и Шекспира в частности, он не мог понять, почему у него ничего не получается. Но у него не получалось. Ребята старались изо всех сил, но и они начали падать духом. Он слышал, что они говорили о репетициях, когда не знали, что он стоит за дверью или идет следом за ними. В общем, на горизонте маячил провал.

Будь проблема только в том, чтобы как-то упросить Гвин поработать над спектаклем, это было бы полбеды. Как учитель он привык уговаривать: школьный совет, чтобы выделили денег; родителей, чтобы помогли; учеников, чтобы старались изо всех сил. Его гордость, пусть слегка потравленная молью, все еще была цела.

Проблема в той, кого он собирается уговаривать. Особенно в свете вчерашнего разговора с Лави. Он хочет не только того, чтобы Гвин была рядом ради спасения спектакля. Он хочет, чтобы она просто была рядом. Точка.

Гвин опустила руку и покачала головой. Потом снова пошла по кругу и скрылась у него за спиной. Алек продолжал сидеть на бревне. Его руки в теплых перчатках на меху зудели от желания прикоснуться к ней. Не говоря уж о губах, которые снедало то же самое желание.

Если он действительно любит Гвин, это объясняет, почему он сходит с ума, когда ее нет рядом. Почему, спокойно перенеся четыре года разлуки, сейчас, когда она дома, скучает, если не увидит ее в течение дня. Почему ему больно от того, что их отношения стали хрупкими будто стеклянные елочные шары. И почему все становится день ото дня хуже и хуже, а не лучше.

Вот сейчас они посреди леса, одни, а он не знает, что делать. С ней. Для нее. После того, как Мэгги час назад вытолкала их из дома, они не обменялись и десятком слов.

Но она нужна ему. Ради спектакля. Алек сделал глубокий вдох…

— Ну что скажешь? — услышал он за спиной ее голос. — Эта выглядит хорошо.

Он обернулся и увидел, что Гвин стоит перед трехметровой елью и смотрит на дерево с алчным блеском в глазах. Ну что же, видимо, выбор близок. На него она не смотрела. И не улыбалась.

Что же случилось с девушкой, то есть с женщиной, которая так страстно предлагала ему себя всего лишь две недели назад? Сейчас, замкнутая и молчаливая среди заснеженного леса, она ничем не напоминала ту, чьи губы обожгли его морозным вечером накануне дня Благодарения.

Алек поднял топор, встал и побрел по снегу к ели.

— Точно эта? — снова спросил он.

По его подсчетам, Гвин должна была выбрать пять-шесть «идеальных» елок, прежде чем остановиться на одной. Он помнил, что когда она была маленькой, то скакала от дерева к дереву, как бурундучок, и ее щеки горели от возбуждения. Она болтала без умолку, рассказывая ему, какое угощение приготовила для них бабушка: пряный сидр, и сахарное печенье, и сливочная помадка. А еще надо будет развешивать гирлянды, заворачивать подарки и наряжать елку…

Как и предполагал Алек, его вопрос вызвал новые сомнения, и Гвин снова принялась осматривать участок.

— Хорошо, я еще погляжу. Просто чтобы не сомневаться.

Он кивнул и снова опустил топор. Гвин — и ее дедушка с бабушкой — дали ему, хотя и поздновато, настоящее детство. Может быть, именно это и смущало его. То время, когда Гвин была ребенком, особенно ему дорого. С каким наслаждением, например, он помогал устраивать для нее рождественские елки! А теперь все изменилось. И никогда уже не станет прежним. Возможно, именно его желание оставить прошлое нетронутым, чистым, мешает его нынешним отношениям с Гвин. Может быть, не держись он так за свои воспоминания, все могло обернуться иначе…

Нет, напрасно он позволил себе поверить в то, что это — любовь. Не только себе, но и Лави. Они с Гвин слишком разные. Их пути разошлись. Как бы ни тянуло их друг к другу, то было чисто физическое влечение. Как он и предполагал. А поскольку он растоптал те чувства, которые питала к нему Гвин, то ничего больше не осталось. Во всяком случае, с ее стороны.

Он был поражен тем, как обеспокоило его это открытие.

— Гвин?

— Да? — раздался ее голос из-за деревьев.

— Извини меня.

Она вышла из-за ели, руки в карманах жилета.

— За что?

— За то, что позволил Мэгги навязать тебе этот поход за елкой. Я вижу, что тебе ужасно скучно здесь со мной. Мне следовало сразу сказать, что я сам справлюсь.

Она удивленно раскрыла глаза.

— Скучно? — негромко прозвенел в тишине ее чистый голос. — С чего ты взял, что мне скучно?

— Ты за все время не сказала и десятка слов. И я решил: ты жалеешь, что пошла со мной.

— Ах, Алек, нет… Дело не в тебе, — сказала она и вздохнула. — Просто я занята своими мыслями. — Она сделала еще несколько шагов вперед, к другому дереву, и бросила через плечо: — Мы так давно не ходили за елкой.

— Да, давно. — Он помолчал. — Это было весело.

Гвин, не оборачиваясь, кивнула.

— Да, — подтвердила она. Потом подтянулась и стряхнула снег с ветки. — Было весело.

— Иногда мне жаль, что все это кончилось.

Она повернулась, ровно настолько, что он смог увидеть ее профиль, подсвеченный солнечным лучом, пробившимся сквозь деревья. Несмотря на темные глаза и волосы, у нее была удивительно светлая кожа. Неправдоподобно светлая на фоне снежной белизны.

— Мне тоже, — выдохнула она.

Алек вдруг понял, что их отношения всегда были улицей с односторонним движением. Он всегда защищал ее, спасал, залечивал раны, физические и психические. И никогда ни о чем не просил. У него не было в этом необходимости.

Может быть, он именно этого боится, спросил он себя. Не хочет быть тем, кто нуждается в помощи? Вдруг его обнаружившаяся беспомощность нарушит баланс в их отношениях?.. Усилием воли отбросив все сомнения, он выпалил:

— Ты нужна мне, Гвин.

Она как раз подняла руку, чтобы указать на елку, со словами: «Вот эта». Но вместо этого удивленно раскрыла рот и спросила:

— Что? Для чего?

— Чтобы поставить пьесу.

— Ааа…

Рука опустилась, рот закрылся. А что еще она хотела услышать? Шагая по высоким сугробам, Гвин прошла мимо Алека к тому дереву, которое выбрала первым. Сердце стучало с такой силой, что было больно в груди.

— Я думаю, вот эта елка пойдет.

— Ты слышала, что я сказал?

— Слышала. — Гвин постаралась, чтобы ее голос не дрогнул. — И какого ответа ты ожидаешь?

— Я надеюсь услышать «да».

Когда она встретилась взглядом с этими зелеными, умоляющими глазами, ее сердце помчалось вскачь. Ей хотелось сразу всего: броситься к нему, закричать на него, погладить по щеке, снова почувствовать обольстительный вкус его губ. Она хотела его.

— Оказалось, что у меня получается еще хуже, чем я думал, — говорил Алек. — И это просто ужасно. Дети, я знаю, считают, что это безнадежная затея, что я безнадежен. Послушай, Гвин, осталось десять дней…