Алек подошел ближе. Он остановился в нескольких шагах от нее — чтобы не чувствовать запаха, — прислонился спиной к шкафу и скрестил на груди руки.
— Хорошо, Гвин. Ты хочешь правду? — Она кивнула. — Все очень просто. Твой дедушка стар, одинок и чувствует себя брошенным. — Он поднял руку, останавливая ее возражения. — Мы с Мэгги не родня ему, как бы близки мы с ним ни были. Ты единственная, кто у него остался, и Ангус с трудом пережил твой отъезд в Нью-Йорк. Он ничего никому не сказал, но упал духом. — Их глаза встретились на несколько секунд, но Алек не смог понять ее взгляда. Он вздохнул, борясь с желанием потрепать ее по щеке. — Ты сама спросила.
Она вдруг резко наклонилась к нижней полке шкафа.
— У тебя тут есть кое-что, что я бы хотела прочесть. — Она вытащила биографию Бетт Дэвис. — Могу я ее взять?
С Гвин всегда так, подумал Алек. Если ей не нравится разговор, она просто меняет тему. Ну и ладно. Он и так дал ей достаточно пищи для размышлений.
— Конечно.
Она плюхнулась в кресло, совсем как это делала девчонкой, и поворчала немного, когда к ней на колени запрыгнула кошка. Слишком худая для своего роста, она выглядела, пожалуй, старше своих лет — из-за этого разочарованного выражения, которое появилось в угловатых чертах ее лица.
Кошка и девушка поерзали, устраиваясь поудобнее, потом Гвин открыла книгу, положив ее кошке на спину, и начала читать. Алек наблюдал за ней, пытаясь понять, что он чувствует и что он должен чувствовать. И что от него хочет Гвин.
Он всегда был ее защитником. Поскольку ее бабушка и дедушка были все время заняты с гостиницей, он часто оказывался тем единственным, кто вытирал ее слезы, заклеивал пластырем поцарапанные коленки и выслушивал сбивчивые рассказы о школьных обидах и первых увлечениях.
Но Гвин очень быстро вышла из того возраста, когда нуждалась в его утешении. К восьми годам она уже не плакала, по крайней мере, перед ним. К десяти перестала огорчаться из-за пустяков. А первая влюбленность, в Джимми Фостера в шестом классе, была последней, о которой Алек услышал. Но ведь вскоре после этого он уехал учиться в колледж, и все проблемы с мальчиками, которые могли у нее быть, она должна была решать сама.
Так что ему давно не представлялась возможность играть роль старшего брата. Однако сейчас он не мог удержаться. Так же как не смог бы пройти мимо брошенного котенка, мокнущего под дождем. И кроме того, принимая на себя привычную роль, он рассчитывал заглушить то другое чувство, что стучало у него в голове. И в крови.
Он сел на диван напротив нее, наклонился, взял ее тонкую, на удивление холодную руку в свои и инстинктивно начал растирать, стараясь согреть. Потревоженная его движениями кошка недовольно заворчала.
— Постой, я просто сижу и читаю…
— Ты знаешь, что я не единственный, кто не способен ничего скрыть. Сама расскажешь мне, что с тобой происходит, или мне придется пытать тебя?
Ее глаза округлились. Средиземноморские глаза, страстные и горячие, наследство от матери-итальянки. Когда он последний раз смотрел в них, это были самые что ни на есть обычные карие глаза. Но сейчас в них была печаль.
С коротким усталым смешком Гвин выдернула руку и взъерошила то, что осталось от ее почти черных волос. Она отвела взгляд, но не настолько быстро, чтобы Алек не успел заметить проблеск слез, с которыми она, видимо, отчаянно боролась.
Через минуту Гвин сделала глубокий вдох и посмотрела на него, уже больше не играя роль. Вздернув маленький твердый подбородок, она объявила:
— Я потеряла свою последнюю работу, и у меня кончились деньги. Поэтому я здесь.
— Понятно. — Он зажал свои руки между коленями, испытывая желание снова дотронуться до нее и понимая, что не посмеет сделать этого. — И значит, ты?..
Еще один вздох, тяжелее прежнего.
— Ничего еще не знаю.
Гвин не подала виду, что плачет, но Алек все-таки увидел слезинку. Он просто сейчас возьмет и обнимет ее. Вот и все. Как делал тысячу раз до этого. Сдвинувшись в сторону, он похлопал по дивану рядом с собой.
— Садись сюда.
Он заметил ее нерешительность. Но после колебаний она все же сбросила кошку с колен и подчинилась. Села рядом с ним и уткнулась лицом ему в плечо. Он обнял ее рукой за плечи и прижался щекой к коротким волосам.
— Ну давай, рассказывай.
И она рассказала все, что произошло с ней с тех пор, как она уехала, включая и то, о чем он предпочел бы не знать. Ее доверие, как и всегда, было абсолютно полным. Таким, каким и должно было быть. Он всегда стремился к тому, чтобы она могла полагаться на него, доверять ему как младшая сестра. Но сейчас, вдыхая запах ее мыла и аромат шампуня, глядя на нежную ладонь, лежащую на синих джинсах в каком-то дюйме от его ноги, он чувствовал себя кем угодно, только не старшим братом.
Только однажды в прошлом он испытал подобное чувство. Было лето, и он неожиданно приехал домой из колледжа. Гвин сидела на кухне и ела шоколадное печенье. Это самое обычное зрелище почему-то показалось ему необыкновенно привлекательным — в гораздо большей степени, чем можно было ожидать. Что особенного мог увидеть студент колледжа в шестнадцатилетней школьнице, особенно в этой конкретной школьнице? Но он увидел.
Потрясенный своей реакцией, он попытался разрядить ситуацию, сосредоточив свое внимание на Мэгги и бабушке. Но не мог же он совсем не поздороваться с Гвин. И когда наконец обратился к ней, она вспыхнула и подбежала к нему. Полупрозрачное платье, которое было на ней в тот день, мягко облегало ее маленькую грудь и колыхалось вокруг длинных, как у жеребенка, ног, маленькие босые ступни шлепали по полу. Она обняла его, прижалась мягкими грудями к его груди и, не думая, поцеловала в губы, оставляя сладкий вкус растаявшего шоколада. Конечно же, Гвин сделала это не думая, учитывая ее юный возраст. А вот его возбуждение было явным. Тогда он не посмел ответить. Он даже впал в легкую панику — ведь она несовершеннолетняя! И к тому же это была не просто шестнадцатилетняя девочка, это была Гвин.
Но теперь ей двадцать четыре. Как ему сейчас удержаться от желания взять ее за подбородок и поднять эти пухлые губы к своим губам? На них не будет вкуса шоколадного печенья, но, он догадывался, они будут такими же сладкими. Или еще слаще.
Он почти не слышал последнего рассказа о ее горестях, потому что кровь молотом стучала у него в ушах.
Когда Гвин закончила, Алек с усилием встал и на негнущихся ногах прошел на кухню, намеренно отгородившись от Гвин столом-стойкой, сколь бы символической ни была эта преграда. Лучше что-то, чем ничего.
— Вот и все, — сказала Гвин. Не догадываясь о его агонии, она дотянулась до своей чашки и выпила остатки чая.
— И что теперь? — спросил Алек, наливая себе стакан воды. Он надеялся, что его голос звучит нормально.
— Видимо, останусь здесь на все праздники. — Последовала пауза. — И почему на все нужны деньги? Я, наверное, смогу найти работу в Нью-Йорке после Нового года, но мне нужна хотя бы тысяча баксов, чтобы снять другую квартиру и продержаться до первой зарплаты.
Алек едва не выронил стакан.
— Хочешь сказать, что ты собираешься вернуться туда?
— Ну да… Здесь ведь нет бродвейских продюсеров. — Она рассмеялась. — А в чем дело?
Хороший вопрос. В конце концов, в том, что она хочет вернуться в Нью-Йорк и сделать новую попытку, нет ничего удивительного. Эта девушка всегда была упорна, как терьер. С точки зрения здравого смысла Алеку было незачем желать, чтобы она осталась. Но он желал этого, сам не понимая, каким образом в нем зародилась эта внезапная, иррациональная надежда. — Тебе не следует возвращаться, — мягко сказал он. — Ты сделала все, что могла. Зачем терзать себя дальше?
Ее глаза вспыхнули, как жаркие угли. Она встала с дивана и приблизилась к стойке, отделявшей гостиную от кухни. Потом оперлась на нее руками, наклонилась вперед и проговорила низким, нетерпеливым и невероятно возбуждающим голосом:
— Потому что это то, чего я хочу. То, что мне нужно, чтобы жить.
