— Чай, пожалуйста, если вас это не затруднит.

— О чем вы говорите! Экономка сегодня, правда, выходная, но я с удовольствием заварю чай сама. Подождите минутку — я сейчас вернусь.

Выскользнув из комнаты, Сильвия почувствовала огромное облегчение. Все что угодно, только не видеть этих устремленных на нее глаз. Такое чувство, что на нее смотрит Никос! Осуждая ее. Обвиняя.

„Но ведь Роза на самом деле не может знать, кто я ей, — пыталась она успокоить себя. — Но что-то она чувствует. Безусловно. В глубине ее души живет память о той давней встрече…"

Дожидаясь, пока закипит чайник, Сильвия едва могла заставить себя стоять, но ей пришлось ухватиться за край плиты. Даже это усилие причиняло ей боль — в руках и плечах. Кружилась голова, и холод проникал все глубже.

После того как чай был готов, она еще какое-то время помешкала, но затем, взяв поднос с тихо позвякивающими чашечками веджвудского фарфора, направилась в гостиную: оставаться на кухне дольше становилось просто неприличным.

— Ну вот и мы, — начала она как можно более беззаботным тоном, входя и ставя поднос на низкий столик розового дерева, придвинутый к дивану. — Вам с лимоном или без? Как вы любите?

— Если можно, то с лимоном, пожалуйста, — ответила Роза.

— А теперь скажите мне, — обратилась Сильвия к своей собеседнице, протягивая чашечку, расписанную яркими цветами, — чем я могла бы быть вам полезной? В отношении Рэйчел, по-видимому, как я понимаю? — заключила она, прищурившись из-за попавшего в глаза пара.

— Я… вообще-то… мне просто… — неуверенно начала Роза, обводя глазами комнату и ерзая на кресле.

На самом деле она не могла бы ответить, зачем сюда явилась. Но вот взгляд ее черных глаз снова упал на Сильвию, и та почувствовала приступ беспомощности, дрожа при мысли, что Роза проникнет в ее святая святых и разгадает страшную тайну, которая там скрывается.

— Вообще-то, — наконец произнесла Роза уже более связно, — я пришла к вам совсем не из-за Рэйчел. Может быть, это и выглядит несколько глупо с моей стороны… вот так взять и прийти к вам… но все дело в том, что вчера в суде мне показалось, что я вас узнала. Даже не показалось, я была абсолютно в этом уверена.

Нырнув ладонью под шапку черных волос, она вытащила из уха…

„Боже, сережка! — внутренне содрогнулась Сильвия. — Та самая, которую я в свое время ей дала! Значит, все эти годы она ее хранила? Столько лет…"

Она не могла оторвать теперь глаз от сережки, хотя кусочек рубина заставлял ее корчиться от боли, словно там внутри находился смертоносный яд.

Вот Роза уже протягивает сережку на ладони — крохотную „капельку" на бриллиантовом стерженьке. Блеск ее казался Сильвии нестерпимо горячим и ярким.

— Мне дала это одна леди. В то время я была совсем маленькой девочкой. Девять лет, не больше, — сказала Роза. — И леди, которая мне это дала, очень на вас похожа. Как две капли воды, если уж говорить правду. Конечно, вы можете возразить — вся история произошла так давно, что я могла и перепутать. Но я помню ее так, словно она случилась только вчера. Я прекрасно помню ту женщину. Она… то есть вы… сняла одну свою сережку и протянула ее мне. Не сказав ни единого слова. Вы даже представить себе не можете, как я была поражена… Все это показалось мне удивительным сном наяву. Откуда-то вдруг появляется прекрасная фея и взмахивает над моей головой волшебной палочкой. Но потом тут же исчезает, не сказав мне, ни почему она приходила, ни кто она такая… Вот я и надеялась, что, может быть, вы как-то поможете мне это узнать…

Роза умолкла и, снова вдевая сережку, в упор взглянула на Сильвию.

Черные глаза буквально жгли ее сердце, проникая в самую душу, как это бывало раньше с Никосом. И накопленная за долгие годы ложь, будто слои старой штукатурки, начала рушиться под действием этого взгляда.

„Она знает. Она все знает, — помертвело все внутри у Сильвии. — Она помнит меня! Господи, сделай так, чтобы больше не надо было лгать. Помоги мне рассказать ей всю правду!"

Но как? Как? Правда была слишком большой и тяжелой, будто огромный валун, который ей не под силу сдвинуть с места.

И тут до ее сознания дошла еще одна печальная истина:

„Я хранила свою тайну так долго, что она стала как бы частью меня самой. Вошла в мою плоть и кровь. И отторгнуть ее сейчас означало бы убить что-то у себя внутри…"

— Я бы с удовольствием помогла вам, моя дорогая, — опять солгала она, ненавидя себя так, как никогда раньше.

— Но, боюсь, я не знакома с этой женщиной. Вы говорите, что я ее напоминаю? Увы, я знаю, как это случается в жизни. Когда-то давно я сама встретила женщину… и чуть с ума не сошла, до того она мне кого-то напоминала. Но кого? Я так и не смогла этого понять. Боже, дорогая, ваш чай остыл! Позвольте, я налью вам горячий.

— Нет. Благодарю вас! — И Роза решительно поставила свою чашку на блюдце. — Я… мне нужно идти, — заявила она, явно волнуясь. — Извините, что отняла у вас столько времени. И за то, что ворвалась без предупреждения. Но, понимаете, я-то надеялась… даже была уверена…

— Не надо никаких извинений! Пожалуйста. Я очень рада вашему визиту. И сама хотела вас поблагодарить. Вы помогли Рэйчел. Ваша защита была потрясающей.

Сопровождая свою гостью к выходу, Сильвия молила Бога, чтобы Роза не заметила, что ее бьет дрожь и слова, которые слетают с ее языка, отдают визгливой фальшью.

На нижней ступеньке лестницы Роза обернулась — и Сильвия смогла увидеть выражение ее черных глаз.

„Вы солгали мне, — сказали эти глаза. — Не знаю почему, но солгали".

В ту же секунду она подумала о второй сережке — в точности такой, какая была у Розы. Сильвия припомнила, как много лет назад она вынула из садовой ограды шатавшийся кирпич и положила в нишу маленький сверток.

„Крохотное семя, — с грустью сказала она теперь себе. — Но семя, не посаженное в землю. И потому оно никогда не прорастет, не даст всходов".

Лечь бы сейчас на холодные мраморные плитки пола, подумала она, и умереть.

Глядя, как Сильвия снимает с вешалки ее плащ, Роза вдруг ощутила страстное желание схватить эту женщину и хорошенько ее встряхнуть. Подумать только — такой шанс узнать наконец разгадку мучившей ее тайны, может быть, единственный шанс — и вот он от нее ускользает. Еще минута, и можно будет с ним вообще распроститься.

„Знает! Наверняка знает! — крутилось в мозгу у Розы. — Но, черт возьми, почему она молчит? Боится! Но чего? Или, может, кого?"

Оглянувшись, она увидела открытую дверь в комнату. Наверное, это кабинет. Тяжелые потертые кожаные кресла, старинная карта на стене, в рамках огромные афиши оперных постановок двадцатых годов… Хозяином кабинета был явно мужчина. Взгляд Розы упал на портрет молодой женщины, висящий над камином с массивными бронзовыми львиными головами — подставками для дров. В голубом шифоновом платье, руки покоятся на коленях, бледное лицо… Однако художник каким-то непостижимым образом сумел передать внутреннее тепло, горевшее в хрупком теле. Казалось, женщина в любую минуту готова сойти с портрета и ступить на паркетный пол.

Заинтригованная, Роза шагнула к двери, во все глаза глядя на портрет. Тонкая и гибкая фигура притягивала ее к себе, а зеленые глаза и волосы, похожие на мокрый шелк, странно завораживали.

И тут Роза заметила еще кое-что: на мочке уха блестит крошечная рубиновая „слезка" в золотой оправе. Художник запечатлел сережку с такой поразительной достоверностью, что блеск выглядел совершенно натуральным.

У Розы закружилась голова. Гулко и быстро забилось сердце. Как будто о поверхность пруда шлепался „блинчиком" плоский камешек.

„Да вот же она! — поразилась Роза. — Мой ангел-хранитель!.. Та самая леди".

— Это кабинет моего покойного мужа, — раздался над ухом Розы мелодичный голос, в котором, однако, звучали тревожные нотки. — Тут все его книги, коллекция пластинок… он безумно любил оперу…