— Роза Сантини. Она из фирмы „Стендаль и Купер".

— Сантини… Сантини… Припоминаю: я что-то такое читал… в общем, имя вроде бы знакомое. Да, в „Юридическом журнале". Только, по-моему, не Сантини, а, кажется, Гудини. Ты наверняка читала про то громкое дело с хасидами, когда…

— Нет, — оборвала его Рэйчел, — не читала.

— Она защищала одного типа, хасида, которого обвиняли в оскорблении действием. Так она взяла и привезла целый автобус этих ребят, хасидов, — все с черными бородами и в черных сюртуках. И эта твоя Сантини просит истца показать, кто его ударил. Понятно, он показывает не на того, и Сантини добивается прекращения дела.

Рэйчел почувствовала, как у нее улучшается настроение. Не то чтобы она считала свой случай таким же простым, но надеялась, что и на сей раз адвокату удастся найти какой-нибудь столь же эффективный ход. Роза — чертовски сообразительна и к тому же не боится риска.

Но Роза же могла и уничтожить ее — причем, весьма легко.

Где-то в темном уголке ее мозга прозвучал тихий голос:

— „Как все удачно складывается для Розы! Ей ничего не стоит рассказать Брайану о Дэвиде. А когда она это сделает, ему, естественно, захочется прийти к ней, своему давнему любимому другу, не только за советом, но и, возможно, за утешением".

И все же Рэйчел внутренне доверяла Розе. Во время нынешнего тесного общения с ней она смогла понять, почему Брайан любил эту женщину. Она разглядела ее уязвимость, скрывающуюся за фасадом огненного темперамента, ее теплоту и нежность.

— Она хороший человек, — проговорила Рэйчел. — Мне она нравится, — произнося эти слова, она подумала, что это действительно так, несмотря на все свои страхи и ревность. — Есть, правда, одна проблема. Дело в том, что это бывшая девушка Брайана. Мир тесен, а?

Присвистнув, Мейсон покачал головой:

— Да, пикантная история. И ты думаешь, у нее еще не перегорело?

— Может, и нет, — Рэйчел пожала плечами, почувствовав легкую тошноту.

„Скорей бы переменить тему разговора", — подумалось ей.

— Даже не знаю… Если бы в подобном деле речь шла о бывшем парне моей Шэн, я бы, наверное, захотел так все устроить, чтобы он загремел в кутузку.

— А я-то думала, что вы оба с ней не ревнивы.

— Да, когда-то приятно было носиться с мыслью, что нам на все это наплевать. Так продолжалось месяца два после нашей свадьбы, пока я вдруг не обнаружил, что моя Шэн и Баз купались голые в пруду в то время, как я ездил в город за покупками. Она, правда, клялась, что все было совершенно невинно, и я ей поверил, но все равно весь так и кипел от бешеной ревности, — Мейсон тихонько рассмеялся, как бы иронизируя над собой. — И вот посмотри на меня! Ты видишь перед собой типичного благополучного семьянина. Чем дальше, тем все больше и больше я начинаю напоминать самому себе своего старика.

— Да, как твои родители? Я слышала, что они сейчас живут у тебя?

— Да нет. Живут они не со мной. Заехали проведать на пару недель — вот и все. А потом обратно к себе в Палм-Бич. В последнее время они живут там круглый год. Когда папа вышел на пенсию, они продали свой дом в Гаррисоне. Сейчас он каждый день играет в гольф. Мама занята игрой в бридж и благотворительными концертами. Оба моих предка такие коричневые, как кожзаменитель, которым обтягивают диваны. Шэн и я стараемся летать туда с детьми как можно чаще. Папа без ума от нашего Дилана. Ему два года — и он настоящий фанат зеленого горошка, шпината и брюссельской капусты. Все, что поставляет в замороженном виде „Голд Стар", малыш уплетает за милую душу, представляешь? — Мейсон покачал головой, но Рэйчел видела, что на самом деле глаза его светятся любовью и гордостью. — А как твоя мама? Как у нее дела?

— Прекрасно. У нее сейчас… роман.

Брови Мейсона поползли вверх.

— Ты серьезно? Ну что ж, тем лучше для нее. И у них это все не в шутку? Или она просто выдумала этот роман ради забавы?

— Даже не знаю. Кажется, у них все вполне серьезно. Правда, пока что мама ничего не говорила насчет замужества. После смерти папы она во многом стала другой. Не такая нервная, бывают моменты, когда она кажется даже по-своему счастливой. Ты себе не представляешь, как она замечательно управляется с папиным банком! Моя мама — и вдруг большой босс… Да это же… словом, к таким вещам требуется привыкнуть. Послушай, Мейсон, как тебе кажется: это наши родители так переменились или мы сами? Мы что, правда переменились?

— Думаю, переменились и мы, и они. Но вот что меня пугает. Ведь сегодня нам с тобой по стольку же лет, сколько было нашим старикам, когда мы с тобой возились в бассейне и толкали друг друга в воду.

— Господи, неужели прошло так много времени?

— Да, воды утекло немало, — Мейсон усмехнулся и опорожнил свой стакан.

Испытывая странное чувство нежности, Рэйчел потянулась к его руке. Ей так нужен был сейчас преданный друг, а Мейсон во всяком случае самый старинный ее товарищ.

— Я боюсь, Мейсон, — прошептала она. — Боюсь предстоящего суда. Боюсь, что мне так много лет. Да мало ли еще чего…

В ответ он сжал ее запястье.

— Ничего, детка. Ты просто вступила в наш клуб. Бывают дни, когда я смотрю в зеркало — и кого, ты думаешь, я там вижу? Такую рожу, что не дай Бог… Послушай, в тот день, когда я вообще откажусь брать дела бесплатно, пусть всего два-три, не больше, и куплю себе дом во Флориде, обещай, что ты меня пристрелишь, ладно?

— Я поступлю еще лучше, — рассмеялась Рэйчел. — Заключу с тобой договор на обслуживание моего центра. Через пару недель защита моих пациентов покажется тебе самой приятной вещью на свете.

— Идет, — улыбнулся Мейсон.

Над ними уже склонился официант, ожидая заказа. Рэйчел вдруг почувствовала, что чертовски голодна. Итак, значит, жизнь идет своим чередом. И нечего бояться. Плыть так плыть, какая бы ни была волна.

— Креветки, — сказала она официанту. — Самое большое блюдо!

Макс проскользнул сквозь двойные двери зала судебных заседаний и огляделся.

Секретарь суда отмечал в списке, кто из присяжных уже пришел. Длинные дубовые скамьи были забиты публикой, так что кое-кому пришлось стоять, прислонясь к стенам, обшитым деревянными панелями. Несколько человек, заметил Макс, энергично работая локтями, пытаются пробиться вперед, чтобы занять позицию получше. „Черт бы побрал этих идиотов репортеров! — подумал он. — Вчера, в день начала процесса, отчет о нем появился на третьей странице „Пост" под заголовком: „Врач-дебютантка обвиняется в трагедии матери-подростка". К репортажу подверстали большое фото Альмы, лежащей без сознания со всеми этими проводочками, которые подключали ее к аппаратам жизнеобеспечения. Рядом, в овале, фото новорожденного. Прямо цирк какой-то устроили! Весь город взбудоражен делом „Сосидо против Розенталь".

Еще немного — и на авансцене появится Роза. Ее выступление должно быть безупречным: иначе, он знал это, вся пишущая братия накинется на нее, как стая гиен, и разорвет на куски. Впрочем, чего ему беспокоиться! Он-то ведь знал, что она выступит, как всегда,превосходно! Но то же можно сказать и об ее противнике Сэле Ди Фазио, несмотря на все его позерство. Вот он ходит сейчас взад-вперед перед публикой как герой-любовник, расточающий улыбки зрителям, словно купили дорогие билеты специально ради того, чтобы им любоваться.

Сквозь толпу в зале Макс разглядел Розу, сидящую за столиком ответчика. Она перебирала бумаги в своем рабочем портфеле. На ней был синий кобальтового оттенка костюм, который при нем она ни разу не надевала, и строгая блузка цвета слоновой кости с воротом, открывающим ее восхитительно длинную золотистую шею. В этот момент она как раз наклонилась, чтобы поднять упавший на пол листок, — пушистые, словно наэлектризованные черные кудри рассыпались веером, закрыв лицо; нитка жемчуга (его подарок!) качнулась, вспыхнув волшебным блеском. Сердце Макса, казалось, медленно перевернулось в груди на целую четверть оборота.