Он подумал о звонке из Лос-Анджелеса от Гарри Энфилда. Сперва тот рассказал ему насчет Бруса Олдсена, который перенес операцию на сердце и был вынужден досрочно уйти на пенсию. А потом, как бомбу, обрушил на Макса неожиданное предложение — перебраться к ним в Эл. Эй, и занять место начальника департамента юстиции.

Голова у Макса пошла кругом, и он обещал Гарри подумать. Что он и делал все это время.

Он прекрасно знал, почему не сможет согласиться, но в то же время задавал себе вопрос: „А почему бы, в сущности, и нет?"

Теперь, глядя на Розу, он думал: „Как я могу уехать от тебя? Как оставлю даже ту часть, которая принадлежит мне?"

Сначала он не мог думать о возможной разлуке с Мэнди. Но, как ни странно, Обезьянка сама помогла разрешить эту проблему.

— Спокойно, па, — сказала она, когда он решил обсудить этот вопрос в кафе-мороженом. Она перевернула ложечку и слизала комок шоколада. — Вот здорово! Я смогу проводить каникулы в Калифорнии. Синди говорит, что там ребята классные. А дом у нас будет возле пляжа?

С Мэнди все утряслось. Обезьянка в своих узких джинсах и растянутой фуфайке, болтающая о мальчишках, напомнила Максу, что очень скоро — всего через несколько лет — ей будет восемнадцать и она сможет жить, где ей заблагорассудится. В конце концов она даже захочет учиться в колледже где-нибудь поблизости от него.

Но Роза… Если он уедет, то в будущем ему уже ничего не светит. Не будет никаких летних отпусков, никакой возможности с ней видеться. И сейчас, следя за ней глазами, он вновь почувствовал, как его тянет к этой женщине. Не в его власти этому противиться. И если у него сохраняются хоть какие-то шансы здесь, то как может он все бросить и уехать?

Неужели прошло уже четыре месяца с тех пор, как он переехал в квартиру, которую снял в Бикман Плейс? Четыре месяца, как он спит один, возвращается домой, где его никто не ждет. Каждое утро, когда он спросонья заходит в ванную, ему кажется, что на пластмассовой штанге для занавески он увидит Розины чулки. А каждый вечер? Он открывал входную дверь, надеясь, что застанет ее в гостиной: она обовьет его шею руками и начнет рассказывать о каком-нибудь смешном случае, произошедшем по пути домой… Макс почувствовал сосущую боль под ложечкой.

Другие женщины? Ему вспомнился недавний случай, несколько недель назад, когда он в последний раз был с женщиной. Маленькая приятная блондинка из адвокатской ассоциации. Полный провал. Подумать только, у него ничего не получилось. В конце концов, скорей всего из жалости, она взяла его член в рот. После, когда она вышла в ванную, он лежал на ее водяном матраце и плакал. Он чувствовал отвращение к себе. Он был неизлечимо болен… Розой.

„Ну-ка хватит, прекрати! — скомандовал он себе. — Ты уже не маленький".

Макс усилием воли заставил себя оторваться от Розы и обратить внимание на ее подзащитную. Доктор Розенталь сидела подчеркнуто прямо, сцепив лежащие на коленях руки. Ее золотисто-каштановые волосы падали на спину и сияли так, словно щетка прошлась по ним не меньше сотни раз. С боков они были схвачены черепаховыми гребнями. На ней был простой, отлично сшитый льняной костюм песочного цвета и шелковая персиковая блузка. Никакой косметики, кроме бледно-розовой помады. Она показалась ему юной, маленькой, испуганной, несмотря на твердый волевой подбородок и выражение стальной решимости в глазах.

Макс почувствовал внутреннее беспокойство.

„Один-ноль в пользу истца, — подумал он. — Жюри присяжных наверняка хотело бы видеть на этом месте человека, которому они без колебаний могли довериться, случись с кем-нибудь из них прямо здесь сердечный приступ. А не эту пигалицу, выглядящую так молодо, что трудно поверить, будто она на самом деле врач со стажем, а не студентка медицинской школы.

За столом истца сидела женщина, наверняка мать Альмы Сосидо. Лет сорока или около того, с пышными формами, в дешевом цветастом платье, плотно обтягивающем ее толстую спину и грудь, так что видны контуры врезавшегося в тело бюстгальтера. На коленях у нее возвышалась огромная черная лакированная сумка; пальцы женщины нервно скручивали и раскручивали ее истрепанные ручки.

„Два-ноль", — внутренне застонал Макс, глядя на нее.

Громким монотонным голосом секретарь суда объявил:

— Заседание открывается. Продолжается слушание дела „Сосидо против Розенталь".

Члены жюри присяжных проследовали на отведенные для них места.

— Просьба отметить в протоколе факт присутствия на заседании всего состава присяжных и адвокатов сторон.

Гул голосов, шарканье шагов по деревянному полу, шелест снимаемых пальто постепенно стихли. Единственным звуком оставалось мягкое шипение пара в старомодных радиаторах и скрип половиц в коридоре.

— Доброе утро, дамы и господа, — приветствовал собравшихся судья Уэйнтрауб.

„Импозантная внешность у этого судьи, — решил Макс. — Правда, немного староват. Почти совсем лысый. Одышка. Явно неважное сердце. Наверно, скоро уйдет на пенсию".

— Мистер Ди Фазио?

Ди Фазио, который только что сел на стул рядом со своей клиенткой, дернувшись, вскочил на ноги. „Совсем как марионетка", — подумалось Максу.

— Ваша честь, — начал Ди Фазио голосом, в котором явно проскальзывал акцент уроженца Бронкса, — я прошу вызвать для дачи показаний в качестве свидетеля доктора Дэвида Слоана.

Макс повернул голову. Со скамьи в первых рядах поднялся высокий красивый мужчина и прошел на свидетельское место. На нем был хорошо сшитый темно-синий в полоску костюм в английском стиле, снова входящем в моду, и галстук с большим узлом. Длинные бакенбарды расширялись книзу. Глядя на его хлыщеватый вид, Макс решил, что этот тип наверняка ездит на „корвете" и слушает стереозаписи Мантовани. Но, Боже мой, надо отдать ему должное: он держится с такой подкупающей уверенностью, что присяжные, случись с кем-нибудь из них сейчас сердечный приступ, без колебаний вручили такому доктору свою жизнь… и так же без колебаний поверят его показаниям по делу о неправильном лечении. Горе тому, против кого он будет свидетельствовать.

— Доброе утро, доктор Слоан. — Ди Фазио расплылся в такой солнечной улыбке, словно за окном не льет противный холодный дождь (такого ноября Максу еще никогда не доводилось видеть).

— Доброе утро, — самодовольно улыбнулся Дэвид, встряхивая головой.

— Доктор, у вас есть подтвержденное законом право заниматься врачебной деятельностью в Нью-Йорке?

— Да, есть.

— Будьте добры рассказать нам об уровне вашей медицинской подготовки.

— Я учился и окончил Принстон. По окончании занимался микробиологией у Джонса Хопкинса. Затем изучал медицину в Колумбийском университете, окончил там Врачебно-хирургический колледж. Работал интерном в бруклинской больнице „Гуд Шепард" и был назначен главным акушером-гинекологом.

Ди Фазио облокотился на барьер, за которым стоял его свидетель, а другую руку засунул в карман пиджака: вид у него был такой, будто они со Слоаном два закадычных дружка, рассказывающих байки где-нибудь у себя на заднем дворе.

— Являетесь ли вы, доктор, членом каких-либо медицинских обществ?

— Безусловно. Я состою членом Ассоциации американских хирургов, Американского общества акушеров-гинекологов. Кроме того, я член Международной организации хирургов и Нью-Йоркского гинекологического Общества.

„Чересчур хвастлив. Прекрасно. Присяжным это наверняка придется не по вкусу", — подумал Макс.

— А сейчас вы не связаны ли с одной из больниц в черте Большого Нью-Йорка?

— Да, связан. В настоящее время я главный акушер у „Св. Варфоломея".

— И сколько времени вы работаете в этой должности?

— Полгода. До этого я состоял в штате Пресвитерианской больницы.

— Вам знакома пациентка, принятая в больницу „Св. Варфоломея" пятнадцатого июля сего года? Ее имя Альма Сосидо.

— Да, мне знакомо это имя. И довольно хорошо.

Дэвид слегка нахмурился.