— Роды проходили нормально?

— Нет… постойте… они оказались преждевременными. Возникли некоторые… э-э… трудности.

— Пришлось прибегнуть к кесареву сечению? Это так, доктор Слоан?

— Да.

— Затем вы сделали ей экстренную операцию. Это была ГИСТЕРЭКТОМИЯ, то есть удаление матки? Пожалуйста, поправьте меня, если я ошибаюсь, доктор Слоан.

— Да-да… — нетерпеливо ответил Дэвид. В его голосе явственно звучала паника. — Но какое это имеет отношение к…

— Доктор! — прервала его Роза все тем же ласковым голосом, в котором проскальзывали бархатистые нотки, не мешавшие, однако, ее словам звучать остро, почти угрожающе. — Скажите нам: ребенок миссис Кантрелл родился здоровым?

Дэвид больше уже не смотрел перед собой в одну точку. После короткой паузы он ответил:

— Я говорил. Роды были преждевременными, и это вызвало известные осложнения. Ребенок… прожил всего несколько часов.

— Ребенок? Вы даже не называете пола. Что, не помните кто это был: мальчик или девочка?

— Я… не… знаю. Не могу сейчас точно сказать.

— Тогда позвольте мне освежить вашу память, доктор, — быстро проговорила Роза и, на этот раз глядя не в свои бумаги, а прямо в глаза свидетелю, заключила, — Линда Энн Кантрелл. Вес три фунта шесть унций. Прожила ровно два часа сорок две минуты. Скончалась девятнадцатого февраля в три тридцать утра.

В зале наступила полная тишина.

И тогда, выждав, Роза тихо продолжила:

— Надеюсь, доктор, с моей стороны это не покажется слишком большим упрощением, если я скажу, что после гистерэктомии женщина уже не может рожать?

— Да, это так.

— Ее первый ребенок, выходит, был и… последним?

— Я… да, полагаю, вы правы.

— Полагаете? То есть вы не вполне, выходит, в этом уверены?

— Ведь все это… было некоторое время тому назад…

— И тем не менее даже при очень большой загруженности врач все-таки не должен был бы забыть подобную трагедию. И конечно же, он будет помнить ее так же, если не лучше, чем, скажем, какое-нибудь из своих замечаний, оброненное в разговоренесколько месяцев назад о чьем-то чужом пациенте. — Роза сделала паузу и продолжала, обращаясь непосредственно к Дэвиду. — Скажите нам, доктор, это правда, что вы были в состоянии опьянения, когда делали сначала кесарево сечение, а затем гистерэктомию миссис Кэтрин Кантрелл? Врач, который вам ассистировал, доктор Роланд Черч, по этому поводу обратился с жалобой к больничному начальству, не так ли?

Рэйчел увидела, как Ди Фазио, поднимаясь с места, уже открыл было рот, чтобы заявить протест, но было поздно. Дэвид подпрыгнул и кинулся к деревянному барьеру, огораживающему место, где свидетель дает показания.

— Ложь! — заорал он, стукнув ладонями по загородке. — Все это ложь! Черч… этот подонок… он просто завидовал, что я получил повышение.

— Ваша честь! Прошу объявить перерыв на десять минут, — вскочив наконец с места, хрипло произнес Ди Фазио. Лицо его было влажным от пота. — Мой свидетель расстроен из-за напраслины, которую здесь на него возводят. Мисс Сантини, по-видимому, думает, что, указывая на невинных людей пальцем, она отвлечет ваше внимание от тех, кто виноват на самом деле!

Только теперь в сознании Рэйчел начали всплывать те темные слухи, которые до нее доходили. К примеру, несколько месяцев назад она столкнулась с Джанет Нилдхэм, которая сейчас в Пресвитерианской больнице специализировалась по неонатологии, и та передала ей разговоры коллег, утверждавших, что Дэвид приходит на работу пьяным. Как же это она могла забыть, подумала Рэйчел. Но тогда она просто не придала разговору серьезного значения. Ей ведь было известно, что Дэвид избегает алкоголя — из-за отца-алкоголика.

Рэйчел понимала, что должна была бы сейчас испытывать облегчение. Ведь Дэвид ничего не сказал про нее, про них обоих… и тем не менее Розе уже удалось бросить тень на его выглядевшую такой безупречной репутацию.

Однако вместо облегчения Рэйчел разозлилась. Почему, спрашивала она себя, когда он попался на крючок, надо было его оттуда снимать? Разве не ясно,что он виновен? Так почему же тогда не предать суду именно его?

Внутри нее росла, поднимаясь от живота, упругая волна, которую она не в силах была остановить. Вот уже неудержимый поток заливает горло. Еще секунда и…

Тишину судебного зала нарушает звук, который заставляет публику вздрогнуть.

Рэйчел смеялась.

Дэвид, пораженный, оборачивается и смотрит на Рэйчел: его лицо, прямо у нее на глазах, разбухает и делается отвратительно багровым.

На память ей тут же приходит давний случай, который, казалось, напрочь выветрился из головы, так много лет прошло с тех пор. Воскресенье. Они с Дэвидом идут по дорожке Сентрал-парка. Он задевает каблуком о неровность в асфальте и чуть не падает. Руки его начинают беспомощно хлопать в воздухе, как крылья пытающейся взлететь птицы, корпус резко наклоняется вперед, выражение лица становится почти комическим. В конце концов ему все же удается устоять на ногах. Рядом на дорожке в этот момент остановился мальчишка — лет десяти или, может быть, одиннадцати. При виде манипуляций, которые проделывал взрослый дядя, он так и прыснул со смеху, для приличия зажав рот ладонями. Дэвид подскочил к нему, задыхаясь от ярости, схватил за грудки, чуть не разорвав майку, и прохрипел: „Прекрати смеяться! Никогдачтоб не смеялся надо мной, понял?!"

„Так пусть же сейчас он думает, что я смеюсь. Издеваюсь над ним", — мелькает у нее злорадная мысль.

Все еще продолжая смеяться, она увидела, как глаза Дэвида сделались совсем круглыми, а на щеке задергалась жилка.

И вдруг — невероятно! — в зале раздались тихие смешки. Конечно, вспомнила Рэйчел, смех всегда заразителен, особенно если стараешься во что бы то ни стало его сдержать.

Этого Дэвид уже не мог перенести.

Губы его начали непроизвольно двигаться, уголки рта задергались в отвратительной гримасе. Тяжело дыша, он погрозил в сторону Рэйчел дрожащим указательным пальцем:

— Стерва! Это все ты. Твоих рук дело. Твоих! — голос так изменился, что, казалось, теперь говорит кто-то другой, резкий и грубый. — Ты у меня получишь за это. Ты еще поплачешь. Сука дерьмовая!

Тишина в зале сделалась гробовой. Все замерли, словно по команде перестали дышать.

Но вот вакуум так же внезапно взорвался.

Ди Фазио подбежал к Дэвиду, пытаясь утихомирить разошедшегося свидетеля.

Миссис Сосидо, в своем зеленом брючном костюме чем-то напоминавшая попугая, возбужденно заверещала по-испански, обернувшись к сидящей сзади женщине, наверное, родственнице.

Присяжные больше не старались сохранять спокойствие: мужчины и женщины — черные, белые, мексиканцы, — перебивая друг друга, заговорили все разом.

В их разговор начали с пулеметной скоростью вклиниваться выкрики из зала. Испанские слова вперемежку с английскими.

„Тебе надо отсюда уйти. Сейчас. Немедленно", — приказал Рэйчел внутренний голос.

Она тут же поднялась со стула, чувствуя, как кровь отхлынула от головы, оставив там гудящие снежные хлопья, какие появляются на экране телевизора, когда станция заканчивает вечернее вещание. Ощущение было такое, словно Рэйчел пятится назад, все быстрее и быстрее, по темному тоннелю.

„Неужели я сейчас грохнусь в обморок? — вяло, как во сне, подумала она.

Последнее, что она запомнила, был удар судейского молоточка.

Роза увидела, как Рэйчел начала как бы складываться, валиться вбок, и сразу устремилась к ней. Однако ее опередили — вокруг Рэйчел уже толпилось с полдюжины человек.

Какой-то широкоплечий седовласый мужчина поддерживал ее, бережно обняв за плечи. Подойдя ближе, Роза узнала в нем человека, однажды обратившегося к ней в коридоре суда: он поздравил ее, когда она выиграла процесс по делу Крупника. Интересно, что он здесь делает? Она уже несколько раз сталкивалась с ним возле здания суда.

У него еще какая-то греческая фамилия. Кажется, Александрос?