– Винченцо, пожалуйста! – взмолилась Сесилия. – Отпустите меня, Винченцо!

– Лейтенант Винченцо! – с перекошенным от ненависти лицом прошипел он.

– Да, да, простите, лейтенант Винченцо, – быстро поправилась бедняжка.

Одним прыжком он вскочил на ноги и рывком поднял ее. Смерив девушку долгим презрительным взглядом, он по-звериному ощерился.

– Черт с тобой, топай отсюда. Туфли только оставь. Слышишь? Разувайся, когда велят. Ха, небольшой сувенир из Рима! Здорово придумано.

Сесилия сбросила туфли. Только бы поскорее оказаться на улице! Винченцо поймал ее руку и стал разжимать кулак. Сморщившись от боли, она пискнула:

– По-моему, у меня перелом!

Он брезгливо выпустил ее левую руку и принялся застегивать штаны. Справившись с этим делом, Винченцо, не глядя на сервант, схватил плитку «Херши», сунул ее в правую руку Сесилии и сжал пальцы девушки. Потом выдернул ремень и огрел ее по ягодицам – с оттяжкой, несколько раз подряд.

– Давай убирайся отсюда, шлюха! Беги!

Новый удар настиг Сесилию, когда она уже выскочила за дверь.

Марк размеренно шагал по мостовой, усеянной осколками стекла из витрины немецкого магазина, который подвергся разграблению сразу после освобождения. Откуда ему было знать, что всего несколько минут назад, в кровь изранив босые ступни, по этим же осколкам промчалась Сесилия?

В приятно расслабленном состоянии он шел по улицам, где когда-то в детстве жила его мать. Ужин с дядей прошел в очень милой, даже уютной обстановке, и теперь Марк с какой-то умиротворенностью вспоминал свою семью. Даже болезненная тоска по Фрэн и детям, Руфусу и Эми, поутихла и не так рвала душу.

В Италии Марк провел три лета, но это было еще до войны, до смерти бабушки. С тех пор, кажется, прошла целая вечность. В Риме, правда, он бывал нечасто, все время проводил в Тоскании, на бабушкиной даче.

Сейчас на груди Марка красовалась медаль «Серебряная звезда» за отвагу, в связи с чем дядя-генерал поглядывал на племянника с особой гордостью. Ужин проходил в доверительной атмосфере и вскоре из некой обязанности превратился для Марка в истинное удовольствие.

А ведь когда-то он видел в дяде всего лишь холодного и неприступного военного, которого его довольно легкомысленная тетушка Салли выбрала себе в мужья. Теодор Картрайт, отец Марка, будучи официальным опекуном Салли и ее старшим братом, этот выбор одобрил. Таким образом генерал вошел в их семью.

Отец… Нелегко быть сыном такого сильного, властного и непреклонного человека, как Теодор Картрайт. Марк с великим трудом мог вспомнить те редкие моменты, когда отец бывал им доволен. Да уж, похвалы от него не добьешься… Зато теперь он увидит «Серебряную звезду» на груди сына, и это наверняка растопит его сердце.

Теодор Картрайт прославился своим высочайшим патриотизмом. Он был твердо уверен в двух вещах: в неполноценности представительниц слабого пола и в абсолютном превосходстве Соединенных Штатов над всеми остальными государствами. В основанной им фармацевтической компании все – от членов совета директоров до последнего клерка – знали о том, что их босс является прямым потомком Авраама Линкольна. Девиз компании – «Все за Родину» – был придуман самим Картрайтом, и он придирчиво следил, чтобы подчиненные неуклонно его придерживались.

С юных лет Теодор Картрайт любил повторять, что до тридцати он не женится. И действительно, его свадьба состоялась в день тридцатилетия. Излишне говорить, что этого события с трепетом ожидали все, кто знал Картрайта как человека, привыкшего держать слово.

Его безграничный патриотизм был широко известен, поэтому никто не сомневался, что в невесты Картрайт выберет стопроцентную американскую красавицу с безукоризненной родословной. Когда было объявлено о его помолвке с Лючией, очаровательной дочерью итальянского посла в Вашингтоне, это вызвало в определенных кругах чуть ли не скандал. Поползли всевозможные сплетни. Как же! Мало того, что иностранка, так еще и католичка!

Однако Теодор Картрайт быстро заткнул рот всем сомневающимся в его любви к родине: «Только полный идиот может думать, что патриот и фанатик – одно и то же!»

В действительности же под этим безапелляционным утверждением скрывалась растерянность. Хотя Картрайт решил жениться именно в тридцать лет, в его планы совсем не входило влюбляться. Но жизнь распорядилась иначе – от любви он просто-напросто потерял голову.

– Дорогая, – спросил Картрайт, изнывая от нетерпения, – согласна ли ты обратить свои верноподданнические чувства на Америку?

– Если твой неожиданный вопрос можно истолковать как предложение руки и сердца, – ответила красавица, – то хочу сказать одно: страна моего мужа станет и моей страной. – Чуть помедлив, она добавила, опустив длинные ресницы: – И, конечно, страной моих детей.

Дальше говорить она уже не могла, ибо Теодор стал покрывать страстными поцелуями ее вспыхнувшее от смущения лицо.

А когда он наконец отстранился, она со всей серьезностью проговорила:

– У меня одно условие: если уж я позволю моим будущим детям быть американцами, то ты должен согласиться, чтобы они были американцами-католиками.

Напрягшийся было Теодор с облегчением улыбнулся:

– Ты хочешь сказать – американскими католиками. – Впившись в лицо любимой долгим испытующим взглядом, он спросил: – И сколько же американских католиков ты намереваешься мне родить?

– Это все в воле Божией.

Детей у них было двое.

Вопрос о том, что Марк пойдет по стопам отца, даже не обсуждался, однако Теодор подчинился требованию жены, чтобы мальчик сначала окончил Гарвард по курсу права. По мнению Картрайта, хотя Лючия и была женщиной, то есть существом неполноценным, но образование детей входило в ее компетенцию, и она с этим успешно справлялась.

До восьми лет Лючией занималась бонна-англичанка, с которой она говорила только по-английски. В дальнейшем Лючия изучала французский и немецкий и говорила на всех этих языках так же свободно, как на своем родном.

Когда у нее появились собственные дети, Лючия твердо решила привить им любовь к языку и культуре Италии, их второй родины, но делала это без особого нажима, чтобы не вызвать обратной реакции.

Благодаря стараниям матери Марк чувствовал себя как дома в Вечном городе, в котором так редко бывал, но который так сильно любил.

Как же все чудесно, думал он, возвращаясь на квартиру графини. Ужин с дядюшкой прошел как нельзя лучше, Рим освобожден от немцев, скоро закончится долгая, кровопролитная война. Марк ощущал в душе такую необыкновенную легкость, что даже готов был простить себе трусость, из-за которой, не будь рядом Винченцо, он бы как пить дать погиб на том минном поле.

Отличное настроение мгновенно испарилось, едва Марк вошел в квартиру графини. Перед ним предстала жуткая картина: Винченцо в полной отключке валялся на диване с исцарапанным в кровь лицом. Стало ясно, что отныне его судьба принимает иной оборот.

С мрачным лицом Марк стоял над храпящим другом и своим спасителем, потом из его груди вырвался тяжелый вздох, скорее похожий на стон. Впереди явственно вырисовывалась встреча с военным трибуналом! А уж если там возьмутся за дело, то непременно раскопают доказательства его малодушия и выведут Марка на чистую воду. Марк нервно провел пальцами по «Серебряной звезде» – награде за отвагу и доблесть, на которую он не имел никакого права. И знал об этом еще лишь один человек – Винченцо.

Даже в свете происшедших ужасных событий Пьетро Тортелли так и кипел от злости на Сесилию. Эта девчонка не смеет указывать ему, как надо поступать! За доктором, видите ли, бежать не надо, а следует немедленно обратиться в полицию. Хм, яйца курицу учат!

Нет уж. Своим стыдом он не станет делиться ни с врачами, ни с полицейскими, уж лучше расскажет обо всем, что случилось, этому прославившемуся на весь город иностранцу – ирландскому священнику Доннелли. В жизни бывают моменты, когда человек чувствует себя не только более свободно, раскованно, но и в большей безопасности, если доверяется незнакомцу, с которым ему вряд ли придется встретиться еще.