Она взглянула в зеркало заднего вида. Дом как дом, и небо над ним то же, что и над всеми остальными. Как будто она никогда здесь и не жила.

Марлена увидела свет в окнах дома Морица и позвонила. Когда он не открыл, она обошла дом с противоположной стороны и зашла в садик через маленькую железную калитку. Она прижалась лицом к стеклу террасы и увидела Морица, сидящего в кресле-качалке. Он был в распахнутом халате, на столе перед ним стояла бутылка коньяка. Она постучала по стеклу. Он повернул к ней голову, однако, казалось, узнал ее не сразу. Наконец подошел к двери, открыл ее и тут же, пошатываясь, побрел обратно к креслу.

— Что случилось?

Он пожал плечами. Потом схватил бокал с коньяком и стал пить маленькими глотками.

— Хочешь коньяку? — Мориц протянул ей свой бокал.

Обычно блестящая кожа его лысины посерела, щеки заросли неопрятной щетиной. Марлена с болью смотрела на своего друга, такого измученного и удрученного.

— Ну рассказывай наконец! — Она пододвинула себе стул и села.

— Клеменс ушел. На этот раз окончательно.

Марлена сочувственно накрыла ладонью его руку и ждала, что он еще скажет. Последние годы ее весьма удивляло, что Клеменс так надолго задержался у Морица. Она боялась, что все это не просто так, что парень использует Морица, и это было правдой, хотя Мориц смотрел на все по-другому.

— Он так молод, — объяснял он, — я не имею никаких прав его удерживать.

Марлена возразила, что как раз это обстоятельство заставляет ее волноваться за Морица. Что Клеменс, молодой, неразборчивый в знакомствах, начисто забывает, что живет в эпоху СПИДа. А эта лениво тянущаяся история с его театральной карьерой!

Но Мориц все эти годы казался довольным. Год за годом он поддерживал Клеменса материально, он оплачивал его театральное образование, утешал юношу, когда тот получал отказы от театральных агентов, позволял быть тому рядом с собой несамостоятельным и незрелым, нанимал первоклассных антрепренеров и предлагал финансовую помощь любой театральной площадке, на которой Клеменс имел возможность выступить.

Именно там Клеменс познакомился с Эрихом. Эрих был режиссером — хотя, собственно, трудился в качестве рекламного представителя компании по производству шампанского. Ему было столько же лет, сколько Морицу, — пятьдесят два. Так что дело было вовсе не в возрасте, как думал Мориц. Но Эрих создавал современный театр, у него был грубый, с жесткими нотками голос человека, привыкшего повелевать. Он так же, как и Клеменс, любил лежать, отдыхая, в голубой ванне с ароматическими солями. У них были одинаковые пристрастия в литературе и драматургии.

Этому Мориц ничего не мог противопоставить. Он был гораздо более зауряден — законопослушный гражданин и банальный служащий. Он всегда пунктуально покидал дом по утрам. В таком существовании не было ничего необычного, яркого. Тогда как папки с рекламными материалами, «брызги шампанского» несли в себе нечто неуловимо притягательное. Шампанское само по себе было броским, эффектным, однако продавать его считалось плебейством. Совсем другое дело — пить его прямо из бутылки, сидя в ванне, — эксцентрично, не правда ли? Эрих к тому же любил Оскара Уайльда. А Мориц пил красное вино и читал всего лишь триллеры. Комментарии излишни, заявил Клеменс.

Итак, молодой человек перебрался к Эриху. Три дня назад. А Мориц сидит в комнате и боится одиноких длинных ночей. Он выглядит постаревшим и опустившимся, но не может заставить себя переступить порог ванной комнаты: там еще стоит флакон с ароматической солью Клеменса и висит на двери его халат — Эрих купил ему новый.

Марлена решительно сложила в чемодан вещи Клеменса. Махровый халат, синюю баночку с солью, театральные журналы. Она распахнула окна, поставила бутылку коньяка в бар. В кухне сняла со стены фотографию, на которой был снят Клеменс у плиты, в клетчатом фартуке. Достала из шкафа чистое белье, рубашку и костюм Морица.

— Одевайся. Ты поедешь со мной.

Он не протестовал. Все что угодно лучше, чем эта невыносимая квартира, где из каждого угла на него, как голодный зверь, бросаются воспоминания.

Они завтракали, когда неожиданно пришла Тилли. Вид у нее был одновременно растерянный и встревоженный.

— У Бруно рак! — заявила она с порога.

Марлена медленно поднялась со стула, с ужасом вглядываясь в лицо матери.

— Желудка. Уже есть метастазы. В кишечнике. Он так ни разу и не обратился к врачу. Боже мой, Ленни, если бы я осталась с ним…

Марлена разозлилась. Это была несправедливая злоба, постыдная, но она захлестнула Марлену, как горячий душ. Почему женщины всегда чувствуют себя ответственными за мужчин? Она попыталась успокоить мать. Ни в коем случае она не должна чувствовать себя виноватой. Бруно бы и при ней ни за что не пошел бы к врачу, как бы она его ни гнала. Да и она сама понимает это.

— Его отвезли в больницу. Я разговаривала с врачом. Они могут только попытаться уменьшить боли с помощью лекарств. На следующей неделе его выпишут. Он безнадежен. — Мать обреченно опустилась на стул.

Мориц сочувственно положил ей руку на плечо. Потом мягко сказал, что лучше оставит их наедине. Или, быть может, понадобится его помощь?

Марлена попросила его сообщить фрау Ротхалер, что приедет сегодня позже, и отправилась с Тилли в больницу. Пестрые стены, голубые полы, симпатичные плетеные абажуры… Они никак не соединялись в ее сознании со словами «рак» и «метастазы», не оставлявшими никакой надежды. Может быть, Тилли что-то не так поняла? Может быть, есть разные случаи: для кого-то лучше операция, для другого — медикаментозное лечение? Есть же еще облучение, химиотерапия…

Сидя на постели отца, она старалась не выдать своего волнения. В последние годы она несколько раз приглашала его к себе. Он осмотрел ее новую квартиру, поговорил с Андреа, но ни разу не спрашивал, как у Марлены дела на работе. В такие моменты между ними вырастала та же стена, которую она ощущала, будучи ребенком. Она никак не могла смотреть на жизнь его глазами, не одобряла и не соглашалась с его воззрениями, а он никак не мог понять, откуда у него такая дочь — честолюбивая, сильная, стремящаяся во всем доминировать и быть всегда правой.

Сразу бросалось в глаза, как тяжело он болен. Глаза ввалились, кожа на лице покрылась пигментными пятнами и приобрела желтоватый оттенок.

— Да… Вот и все, что осталось, — горько сказал он. — Всю жизнь вкалывал, а теперь…

Тилли робко погладила его по руке.

Он улыбнулся:

— Министр социального обеспечения может быть доволен. Еще одним пенсионером меньше.

Внезапно Тилли сказала:

— Я вернусь назад, Бруно, и буду помогать тебе.

Он поднял на нее печальные глаза. Его губы дрожали:

— Хочешь побыть со мной до конца, правда?

Что-то было такое между ними, что заставило Марлену поспешно подняться и выйти из палаты. «Ты так и осталась более сильной, — кажется, говорил Бруно. — Сама ушла и сама вернулась. По своему желанию… Это и было то, к чему ты стремилась. Свобода…»

Марлена прикрыла дверь. Бруно все еще пытливо вглядывался в лицо своей бывшей жены, как будто ища там ответа, который всю их совместную жизнь совершенно не интересовал его, а сейчас стал необыкновенно важен.

Марлена доехала до работы и медленно поднялась по лестнице на четвертый этаж. Ей требовалось время, чтобы привести в порядок мысли. Она не могла себе представить смерть отца. Не могла представить, что его больше не будет, что он останется только в рассказах и воспоминаниях. «Ты помнишь, как Бруно любил тушеного гуся с холодным пивом…» — скажет, например, Тилли в рождественскую ночь и повернется к его фотографии. Со временем все сведется к печальной улыбке, с которой все будут смотреть на фото, да и сам снимок потускнеет со временем. От человека остается так мало!

Марлена встретила доктора Бенду. Тот холодно поздоровался. Его интерес к ней увял уже много лет назад. Когда ему стало ясно, что она ни в грош не ставит его симпатию к ней, что для нее карьера важнее человеческих отношений, что она реагирует на него, как мужчина, который провел вечер со своей секретаршей, а наутро едва замечает ее, он исполнился презрения к Марлене. Эта фрау Шуберт никакая не женщина! То, что потом она начала все быстрее подниматься по служебной лестнице и наконец практически достигла его уровня, окончательно расшатало его представления о мировом порядке. Доктор Бенда искренне радовался своей скорой пенсии. Он сможет проводить время в компании уважаемых людей и вспоминать старые, добрые времена.