— Что? — переспросил Тейлор, но ответить ему я уже не успел.
За разговором мы перестали обращать внимание на происходящее в камере. Кого-то уводили, кого-то приводили, и вот сейчас наступил черед Тейлора. Услышав свое имя, он без промедления поднялся и вышел в коридор, оставив за собой, как это часто бывало в моей жизни, сплошные вопросы и почти никаких ответов.
В ожидании своей очереди я то и дело поглядывал на Кэрроу, погруженного в свои переживания и ничего не замечавшего вокруг. Следующим из камеры вызвали его, а еще через полчаса охранники пришли за мной.
В одиночке, где я оказался, стояли крепившиеся к полу голые нары с натянутой на каркас металлической сеткой, а также умывальник и туалет в углу у двери. Я снял свитер, благо здесь было не слишком холодно, и улегся на скрипучей сетке, подложив свернутый свитер под голову. Хотя до этого мне удалось проспать больше четырнадцати часов, я все равно чувствовал себя уставшим. Останься я в Хогвартсе, и мадам Помфри наверняка стала бы меня долечивать.
Несколько минут я лежал, прислушиваясь к своему организму, а потом начал обдумывать текущую ситуацию.
Прежде всего, я решил ничего не ждать. Не ждать, что мне принесут рюкзак, что предложат постельное белье и накормят, а самое главное — не ждать вызова на допрос. Ожидание, лишенное определенности, легко превращается в бессмысленную трату нервных клеток, и как только я установил это правило, то сразу почувствовал себя увереннее. Теперь мне не грозил прессинг неизвестности, тем более что я действительно хотел побыть в тишине и одиночестве и уделить время размышлениям.
Палочка Смерти. Неизвестный фактор плана Дамблдора, сыгравший в нем главную — и фатальную роль. К ней не вело никаких зацепок, и хотя я читал об этом артефакте в книге Флитвика, я не мог даже представить себе, что палочка находится так близко, и что однажды мне довелось держать ее в руках.
Способ, которым Дамблдор решил от нее избавиться, в тех обстоятельствах выглядел вполне логичным, но игра велась втемную — человек, которого он просил нейтрализовать могущественный артефакт, не знал, что делает, не знал, что за палочкой охотится Волдеморт, и что любой ее обладатель, истинный или мнимый, если не обречен, то подвергается смертельной опасности. Возможно, в представлении Дамблдора цель оправдывала средства, но в моих глазах никакая цель, сколь бы полезной она ни казалась, не служила оправданием такого молчания.
Темный Лорд не зря боялся Дамблдора, не зря желал его смерти. Он и в подметки не годился покойному директору Хогвартса и в конечном итоге так и не смог его перемудрить. Я вспоминал слова Аберфорта, поражаясь тому, что его брат считал меня лишенным моральных основ. Мне и в страшном сне не могло бы присниться послать на смерть человека, который мне доверял, не сказав или хотя бы не намекнув ему об этом. Есть способы предупредить о возросшей опасности, не раскрывая всех карт. Если Дамблдор не хотел говорить о палочке, если считал ее настолько сильным искушением, что перед ним никто не смог бы устоять, то почему не придумал другого объяснения? С такими-то мозгами это не составило бы труда! Я думал о тех месяцах, что портрет висел в директорском кабинете, отлично зная, что план по нейтрализации не сработал, и у палочки теперь новый хозяин. Было столько времени, столько возможностей! Чего он ждал?
Я чувствовал ожесточение и непонимание, бессильный что-либо изменить. Теперь ясно, зачем Волдеморт приходил той ночью в замок, почему не хотел, чтобы его видели во дворе школы, и отчего, несмотря на ускользнувшего Поттера, казался таким довольным…
Однако время шло, я проголодался, хотел пить, и в конце концов был вынужден напиться ледяной воды из-под крана, начиная испытывать презрение к этим азкабанским стражам, выбравшим в качестве формы давления голод.
Через много часов, за которые я даже успел подремать, в мою камеру, наконец, принесли постельные принадлежности и еду. Несмотря на то, что есть мне хотелось, пища в горло не лезла, но я не знал, когда меня накормят в следующий раз, а потому съел все и оставил поднос с пустой тарелкой и чашкой на полу у двери, чья нижняя четверть могла растворяться отдельно, чтобы охранники забирали посуду, не заходя внутрь.
Мне было о чем подумать и кроме Дамблдора, однако по сравнению с его фигурой другие темы казались мелкими и незначительными. Несмотря на инфернальные черты, которые он обрел в моих глазах, Дамблдор вызывал своего рода восхищение и даже зависть к своему уму, но его молчания я простить не мог.
Режим Азкабана сбивал организм с толку, нарушая биологические часы и рождая этим дополнительные трудности. Свет в камере хоть и был приглушенным, но никогда не гас, и я с трудом привыкал спать при освещении. Кормили здесь регулярно, однако понять, завтрак это, обед или ужин, было невозможно. По моим подсчетам, прошло дней пять, прежде чем меня вызвали на допрос, и все это время я занимался тем, что безуспешно пытался объяснить себе психологию Дамблдора.
Комната, в которую меня привели, находилась этажом выше. Вместе с охранниками я преодолел несколько пустых коридоров и поднялся на два лестничных пролета. Обстановка этого этажа была не такой унылой. Каменные стены скрывались под слоем штукатурки и зеленой краски с голубыми и фиолетовыми вкраплениями. На массивных деревянных дверях имелись ручки, а цветовая гамма знаков была иной, нежели на уровне тюремных помещений.
Я попал в обычный рабочий кабинет, где стояли крепкий стол, пара стульев, шкафы с книгами и ровными рядами папок. Моим следователем оказался невысокий, полный человек, который при нашем появлении сразу начал улыбаться так, словно давным-давно мечтал со мной встретиться.
— Мистер Ди, — говорил он, жестом предлагая мне садиться и одновременно убирая в стол бумаги, которые только что читал. — Можно я буду звать вас Лингом — ведь вы так молоды… Спасибо. — Это относилось к уходившим конвоирам. — Меня зовут Грей, мистер Кеннет Грей, и я — ваш следователь, так что какое-то время мы проведем вместе. А вот какое — зависит в некотором роде от вас.
«Он действительно балабол или просто хочет запудрить мне мозги?», подумал я.
— Извините, что так долго держали вас в неведении, — продолжал Грей, переместившись к шкафам и начав копаться в папках, — но у нас сейчас такая неразбериха, вы и представить себе не можете…
Это я как раз мог себе представить: нужно было выпустить тех, кого за эти месяцы посадило сюда Министерство, и принять новый контингент из плененных Пожирателей.
Наконец, Грей нашел все, что искал, плюхнулся в кресло и положил перед собой стопку бумаги и ручку.
— Итак, — сказал он. — Начнем, что называется, с чистого листа. Прежде всего, я должен официально сообщить, что вы арестованы по обвинению в принадлежности к террористической группировке, именуемой «Пожиратели Смерти», которая в августе прошлого года совершила насильственный захват власти и незаконно удерживала ее в течение девяти месяцев. Обвинение, конечно, тяжелое, но есть и хорошая новость: помимо формального участия в этой организации, на вас — по крайней мере, в данный момент, — ничего больше нет, так что перспективы выйти отсюда на свободу у вас куда более радужные, чем у многих других.
Грей сделал паузу, словно давая мне возможность ответить, но ничего нового я не услышал и потому промолчал.
— Хорошо, Линг. Тогда давайте по порядку. — Он вытащил палочку и провел ею над листами бумаги и ручкой, которая немедленно приняла вертикальное положение, готовясь писать.
— Есть ли у вас какие-то вопросы, жалобы, пожелания? — спросил Грей, и ручка мигом начала строчить.
— Нет, — ответил я. — Меня все устраивает.
— Вот как хорошо! — сказал следователь. — А то, знаете, такие встречаются капризные — это не так, то не так… Когда именно вы присоединились к Пожирателям Смерти?
— В августе, — ответил я. — Числа не помню.
— При каких обстоятельствах?
