У Темного Лорда было подозрительно хорошее настроение. Гарри Поттер, причина его многолетних бестелесных скитаний, человек, которого он так хотел поймать, ускользнул прямо у него из-под носа, однако Волдеморт не казался расстроенным. А для чего он заявился в школу? Обойдя директорское кресло, я встал напротив портрета Дамблдора. Тот выглядел задумчивым и не слишком расположенным к беседе.

— Вы знаете, зачем он приходил? — спросил я. Портреты вокруг возмущенно зашептались.

— Нет, Линг, — вздохнул Дамблдор. — Не знаю.

Другого ответа я и не ждал, но все равно должен был попытаться.

— А о чем они разговаривали до меня?

Портреты начали выражать свое возмущение в полный голос.

— Тебе лучше спросить об этом Северуса, — весьма справедливо заметил Дамблдор.

— Он приходил за крестражем? — продолжал я. — Ведь в школе есть крестраж.

— Вероятно, — сказал портрет. — Вероятно, есть.

— Значит, у Темного Лорда появился повод его забрать? Или проверить сохранность?

Портрет Дамблдора молчал, глядя на меня поверх очков, то ли размышляя над необходимостью ответа, то ли слушая своих коллег, неодобрительно отзывавшихся о моем воспитании и манерах.

— Не думаю, что у него появился такой повод, — произнес, наконец, Дамблдор, снял очки, вытащил откуда-то клочок замши и погрузился в протирание стекол. Разговор был закончен. Мне ничего не оставалось делать, как вернуться обратно к канделябру. Что же все-таки заставило Волдеморта посетить школу? Реши он поговорить со Снейпом, он бы вызвал его к себе, но Темный Лорд появился здесь, а значит то, что ему было нужно, находилось на территории Хогвартса. И это не крестраж.

Время шло, а директор все не возвращался. За окном занимался рассвет, огонь в камине потух, и по мере того, как в кабинете становилось светлее, свечи на канделябре начинали гаснуть. Вероятно, Снейп не знал, что я его жду, и отправился к себе. Я вышел из кабинета под пересуды старых директоров, возмущенных наглой молодежью, которой в их времена, разумеется, не было.

В оставшиеся до приезда студентов дни я рисовал, занимался медитациями и осваивал заклятья из книги Снейпа. Мне, конечно, хотелось узнать, о чем он разговаривал с Волдемортом, но задавать такой вопрос было верхом бестактности. Возможно, портрет Дамблдора рассказал директору об учиненном после его ухода допросе, и если бы Снейп счел нужным, то поговорил бы со мной.

Краткие минуты, что я провел на воле, на морском берегу, не выходили у меня из головы. Это был глоток свежего воздуха и в буквальном, и в переносном смысле. О подвале я почти не вспоминал. Казалось, тема пленения исчерпала себя с того момента, как Луне все же удалось вытянуть из меня обещание, однако в тот вечер, когда в школу вернулись ученики, я уже не был так уверен в своих словах. Ужин я пропустил, решив не испытывать терпение созерцанием физиономии Малфоя, а когда в комнате появились Нотт, Пирс и Флетчер, притворился, что увлечен рисованием.

Однако настало утро, я проголодался и больше не мог прятаться от неминуемой встречи с собственными реакциями. Сев за стол в Большом зале, я отыскал глазами Малфоя, завтракавшего без особого аппетита, и начал представлять, как было бы хорошо набить ему морду. К сожалению, смысла в этом ни на грош — горбатого, что называется, могила исправит. Я смотрел на него, злился и думал: «У меня, значит, моральных представлений нет, а у этой бледной немочи есть? Как можно спокойно жить в своем шикарном доме, зная, что у тебя в подвале — полуживой старик и девочка, с которой ты учишься в одной школе?»

— Дырку в нем прожжешь, — сказал мне Пирс, увидев, что я не спускаю глаз с Малфоя.

— Я бы прожег, — проговорил я, — и не одну. Если б толк был.

— Ходят слухи, — негромко заметил сидевший рядом Нотт, — что Малфои опять облажались.

— И почему меня это не удивляет? — усмехнулся я.

Малфой, наконец, почувствовал, что на него смотрят. Мой пристальный взгляд явно не улучшил его настроения. Он поскорее доел и ушел из зала, а я, оставшись без раздражающего объекта, приступил к трапезе.

Но смотрел не только я — смотрели и на меня. Лонгботтом, сестры Патил и многие другие члены ОД то и дело бросали в мою сторону косые, недоверчивые взгляды. Вероятно, у Луны появилась палочка, и она послала через галеон сообщение о своем освобождении, упомянув мое имя. Мне это совсем не понравилось. Я не был уверен в способности Лонгботтома и его товарищей держать язык за зубами. Лучше бы она написала, что ее вытащил Добби. А еще лучше, если б не писала ничего.

Через несколько дней после окончания каникул Слагхорн вручил мне целую пачку проспектов и листовок с информацией о разнообразных учебных заведениях, какие обычно появлялись в факультетских гостиных незадолго до экзаменов. На пятом курсе я не обращал внимания на рекламу магических университетов и колледжей, а сейчас, несмотря на перспективы служить под началом у Тейлора, взял ради любопытства несколько буклетов, разложив остальные на столике под доской объявлений.

Не я один проявил к ним интерес. Вернувшись вечером в комнату, я увидел, что Пирс листает один из проспектов, а на тумбочке Нотта валяется пара реклам. Сам он в данный момент готовился к арифмантике, обложившись пособиями и учебниками. Флетчер тоже занимался подсчетами, правда, совсем иного рода. После осеннего предупреждения он действительно прекратил принимать ставки у младших курсов и снизил активность со старшими, но кто-то все же пользовался его услугами. Я Флетчеру не мешал, поскольку профессора больше не жаловались, а дурацкие выходки, на которые раньше спорили ученики, прекратились.

Увидев у меня буклеты, Пирс удивился.

— Разве тебе это нужно? — спросил он.

— А почему нет? — не понял я.

— Флитвик тебя уже несколько лет в университет готовит, — сказал Пирс. — Ты сейчас, наверное, сразу на второй курс можешь поступить. А самая сильная кафедра чар, как известно, в Европейском университете. Зачем тебе рекламы?

— Надежды Флитвика могут не оправдаться, — ответил я, забираясь на кровать. Узнав, что Тейлор хочет взять меня к себе, я поделился этим с профессором, поскольку при таком повороте событий факультета физики чар мне было не видать. Флитвика новости не обрадовали, но наши уроки продолжались, несмотря ни на что, в том числе и на близость экзаменов.

— Ты передумал? — спросил Нотт. — Нашел что-нибудь поинтереснее?

— Я не искал, просто взял полистать. За меня уже всё нашли.

В двух словах я рассказал им о планах Тейлора. Поскольку никто о нем не знал, и только Нотт пару раз слышал эту фамилию от отца, моя история их не впечатлила.

— И чем же ты будешь заниматься? — спросил Пирс. — Деревню патрулировать?

— Думаете, мне сильно этого хочется? — безрадостно вздохнул я. — Я бы лучше поучился, чем бродить по Хогсмиду да слушать всякую ерунду, о которой они болтают… Ну ладно, а вы-то что себе присмотрели?

Пирс показал цветную брошюру:

— Вот, читал про университеты, кто что предлагает. Факультет я давно выбрал, а университет — еще нет.

Мы молчали, с любопытством ожидая услышать название факультета, и Пирс нас не разочаровал.

— Палеоритуалистика, — без запинки произнес он.

— Что? — переспросили мы изумленным хором. Даже Флетчер оторвался от своих вычислений. — Палео… что?

— Палеоритуалистика, — повторил Пирс. — Изучение мест силы, пирамид, дольменов, лабиринтов, гробниц — в общем, всяких руин, где в древности проводили ритуалы. На таких сооружениях обычно куча заклятий, но мало какие из них могут расшифровать или хотя бы просто понять, зачем они нужны — я уж не говорю о том, чтобы снять их. Проблема в том, что в Европе такого факультета нет: надо ехать либо в Южную, либо в Северную Америку. В Северной комфортнее, но дороже, а в Южной не так роскошно, зато дешевле, да и профессура, по отзывам, сильнее.

— Что тут выбирать-то, — недоуменно произнес я. — Конечно, в Южную.