— Пока купить можно, — ответил Флитвик, — но если Ксено Лавгуд продолжит в том же духе, то окажется в Азкабане.

— И вы считаете, если я скажу об этом Луне, она сразу со мной согласится, напишет отцу, и он вернется к своим старым темам про мух-колотушек, вампиров и кизляков?

— Все зависит от того, как вы ей об этом скажете, — Флитвик вздохнул. — В конце концов, не зря же вы носите на руке Метку — в такой ситуации имеет смысл воспользоваться своим положением.

Остаток субботы я ходил под впечатлением от разговора с профессором и, не в силах сосредоточиться на домашних заданиях, ушел из библиотеки, чтобы посвятить вечер биографии Дамблдора. Книга подходила к концу: непрочитанным в ней оставалось меньше четверти, и я был немало разочарован.

— Может мне кто-нибудь объяснить, почему из-за этой книжки все так напрягаются? — спросил я, помахав в воздухе «Жизнью и жутью…», когда мои товарищи укладывались спать.

— Из-за сестры-сквиба, — сказал Флетчер.

— Из-за Гриндевальда, — одновременно с ним произнес Пирс.

— Из-за непонятной смерти сестры-сквиба, — поправил Флетчера Нотт, — и из-за жестокого с ней обращения.

— Во-первых, тут нигде не написано, что его сестра точно была сквибом — это лишь версия, — недовольно заметил я. — А во-вторых, даже если и так, что в этом ужасного?

— В принципе ничего, если семья нормальная, — сказал Пирс. — Но если с тобой обращаются, как с этой Арианой… К тому же, он дружил с Гриндевальдом. Ты письмо читал, которое там приводится?

— Читал, и что?

— Ничего не напомнило?

— Такие идеи витают в воздухе, — я пожал плечами. — Чему тут удивляться?

— Дамблдор разделял идеи Гриндевальда, — продолжал втолковывать мне Пирс. — Это то же самое, как если бы он разделял идеи твоего босса.

— Тогда разделял, потом передумал. Что в этом особенного?

— Дамблдор, который всегда боролся с Темными искусствами, дружил с парнем, выгнанным даже из Дурмштранга! — воскликнул Пирс. — А Дурмштранг — это тебе не Хогвартс, там совсем иные порядки, и чтобы оттуда вылететь, надо исполнить очень серьезное Темное колдовство. К тому же, ты знаешь, кем стал этот Гриндевальд. Неудивительно, что все только разводят руками.

— Дамблдор боролся не с Темными искусствами, а с их неправедным использованием, — возразил я. — И вообще, я его не выгораживаю. Эта история с Арианой действительно не делает ему чести, но два месяца летней дружбы с очередным будущим Врагом номер один…

— Скитер намекает, что они проводили какой-то Темный ритуал, — заметил Нотт. — И что Ариану просто-напросто убили.

— Если это так, Дамблдор своей праведностью всю жизнь замаливал грехи, — сказал я. — И не погибни Ариана, кто знает, в кого бы он превратился на пару с Гриндевальдом.

— Тебе только адвокатом быть, — проговорил Нотт. — Ты чему угодно найдешь оправдание.

— Я никого не оправдываю, просто стараюсь быть объективным, — ответил я, вспомнив, впрочем, похожие слова Флитвика. — Намеки Скитер — это домыслы, а домыслы, как тебе известно, в суде не учитываются.

Наши споры ни к чему не привели; каждый остался при своем мнении. Все улеглись, один лишь я продолжал читать «Жизнь и жуть…», неуклонно приближаясь к финалу. Был час ночи, когда я перевернул очередную страницу и прочел следующее: «Однако, несмотря на это, Дамблдору все же было о чем волноваться — его младший брат Аберфорт удостоился внимания Визенгамота, оказавшись обвинен в злоупотреблении магией. И без того ведя сомнительный образ жизни, он умудрился попасться на заклинании коз в лучших традициях древней Европы, разве что не украшая животных венками и не пытаясь устраивать на улицах Хогсмида факельные шествия с обнаженными вакханками. Замять дело не удалось, и за свои фривольные эксперименты Аберфорт отделался внушительным штрафом, который, впрочем, пришлось оплачивать пристыженному Альбусу, после чего расстояние между братьями увеличилось до астрономической величины, пусть физически их разделяли немногие мили…»

Не веря своим глазам, я перечитал абзац. Потом перечитал еще раз. А потом со мной случилась истерика. Я хохотал до слез, представляя, как Аберфорт а ля Пан, верхом на козле и с кувшином вина в руке, возглавляет процессию бесноватых. И этот человек утверждал, что у меня в голове одна макулатура? А что в голове у него?

Разбуженные Пирс, Нотт и Флетчер сперва начали ругаться, а потом заинтересовались, что же довело меня до такого состояния.

— Разве вы не читали? — сквозь смех проговорил я.

— Я только полистал, — признался Нотт, взяв книгу в руки.

— А мне Полина рассказывала, — ответил Пирс. — Хватит тебе ржать, объясни толком.

Я показал нужный абзац. Все трое прочли его и переглянулись в гробовом молчании.

— Всегда подозревал, что ты тот еще извращенец, но чтобы настолько… — Нотт покачал головой и положил книгу обратно. — Позор.

— Фривольные эксперименты? — переспросил Флетчер. Я закрыл лицо руками.

Позже, когда мы все-таки обсудили, какие заклинания могли здесь иметься в виду, прекратили хихикать и снова легли, теперь уже погасив свет, я начал думать, как бы так изловчиться и не дать Аберфорту понять, что я в курсе его закидонов. Я был уверен — завтра при одном его виде меня разберет смех, однако, к счастью или нет, проверить это на практике не удалось.

Наутро все мы узнали, что посещение Хогсмида отменено. Большое объявление у входных дверей называло эту отмену воспитательной мерой и напрямую связывало с недавней попыткой воровства ценной реликвии. Имена злополучных похитителей были выделены красным. К тому же, Луне, Джинни и Лонгботтому запрещалось ходить в Хогсмид вплоть до зимних каникул.

Прочитав объявление, студенты расходились недовольными — погода стояла хорошая, и у многих, в том числе у меня, были на это воскресенье планы. Жертва собственной идеи, я отправился дочитывать «Жизнь и жуть…», решив, что сегодня искать Луну и делать ей внушение не имеет смысла. Лучше дождаться, пока страсти улягутся — вдруг этот урок возымеет на нее хоть какое-то действие?

Впрочем, я не слишком в это верил и в своих прогнозах не ошибся. На следующей неделе мы с Луной уединились в пустой аудитории, и я высказал ей все, что думаю о деятельности ее отца, постаравшись максимально сгустить краски и почаще употреблять слово «Азкабан».

— … Ты пойми, — с воодушевлением говорил я, обращаясь к Луне, примостившейся за первой партой и терпеливо слушавшей мою речь, — он ведь не только собой рискует. Ты тоже попадаешь под удар, а учитывая твою выходку с мечом, у них есть прямой повод для шантажа. Понятно, что тебе и твоему отцу не нравится происходящее, но если уж он в оппозиции, работать надо тоньше и не рубить с плеча, как в «Десяти вопросах Министерству».

— Сатир-овцевод — довольно тонкий намек, — заметила Луна. Я в изумлении уставился на нее.

— А это что, намек?

Луна с улыбкой пожала плечами. Я не знал, смеяться мне или злиться. Намек получился действительно тонким, но если в Министерстве его разглядят, Лавгуда немедленно отправят в тюрьму.

— Вы оба сошли с ума, — сказал я. — Никак иначе это не объяснить.

— Зря ты так беспокоишься, — в очередной раз повторила Луна. — «Придиру» считают фантастическим журналом и относятся к нему соответственно. Вряд ли в Министерстве вообще станут его читать.

— Это уже другое Министерство, не то, что было раньше! — воскликнул я. — Думаешь, Пожиратели — сплошные идиоты, какими их тебе Лонгботтом рисует?

— Невилл никого мне не рисует, — возразила Луна. — Ты его недооцениваешь.

— Я его нормально оцениваю! — рассердился я. — Он считает себя продолжателем дела Поттера, а сам едва с палочкой управляется. Вместо того, чтобы воровать, лучше бы выучил пару-тройку защитных заклинаний — они ему понадобятся, когда дело дойдет до серьезных разборок.

— И что ты на него так взъелся? — в недоумении спросила Луна.

— Потому что он тебя использует!

— Думаешь, я не в состоянии решить, что мне надо? — оскорбленно произнесла Луна и встала из-за парты. — Знаешь, Линг, я ни слова не говорила тебе о Метке, потому что ты взрослый, самостоятельный человек, который знает, что делает, и не нуждается ни в чьем мнении на этот счет. Но не надо считать других глупее себя. Я вполне способна оценить опасность и принять решение, с кем быть и что делать.