Паркинсон охватил взглядом Карлайла с ног до головы, словно извиняясь, но сделал это так легко и быстро, что тому почудилось, будто с него проворно смахнули пыль.

— Сделаю все от меня зависящее, сэр, — ответил Паркинсон, вновь поворачиваясь к хозяину.

— Когда бы мистер Карлайл ни пришел, для него я всегда дома. Это все.

— Очень хорошо, сэр.

— Итак, Луис, — оживленно заговорил Каррадос, когда дверь вновь закрылась, — у тебя была прекрасная возможность изучить Паркинсона, Что ты о нем скажешь?

— В каком смысле?

— Попробуй описать его. Я слепой человек, целых двенадцать лет не видел своего слугу и хочу составить о нем мнение. Я ведь просил тебя приглядеться.

— Это я помню, да только твой Паркинсон из разряда тех людей, о которых и сказать толком нечего. Воплощенная заурядность. Среднего роста…

— Пять футов девять дюймов, — как бы про себя сказал Каррадос, — это повыше среднего роста.

— Такое трудно определить на глаз. Чисто выбрит. Волосы темно-русые. Никаких особых примет. Карие глаза. Хорошие зубы.

— И совсем как настоящие, — улыбнулся Каррадос, — я имею в виду зубы.

— Что ж, я не зубной врач, — отозвался Карлайл, — и не имел возможности детально осмотреть ротовую полость Паркинсона. Не понимаю, к чему ты это все затеял?

— Ну а его одежда?

— Одет как обычный камердинер.

— То есть во внешности Паркинсона ты не обнаружил ничего примечательного, что могло бы помочь его опознать?

— Еще он носит необычное золотое кольцо на мизинце левой руки, очень толстое.

— Кольцо можно снять. И все-таки в лице Паркинсона есть одна приметная особенность — это родинка на подбородке, хотя, готов признать, она весьма невелика. Эх, Луис, а еще сыщик!

— Как бы там ни было, — парировал Карлайл, слегка поежившись от этого упрека, хотя в нем явственно сквозила веселая дружеская ирония, — как бы там ни было, осмелюсь предположить, что Паркинсон не смог бы описать меня лучше, чем я его.

— А вот это мы сейчас и проверим! Позвони еще раз.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Сравним мои глаза с твоими, и если Паркинсон не даст тебе сто очков вперед, обещаю навсегда отступиться от своих детективных амбиций.

— Это разные вещи, — возразил Карлайл, но в звонок позвонил.

— Заходи и прикрой дверь, Паркинсон, — сказал Каррадос вошедшему слуге. — Будь любезен, не смотри больше на мистера Карлайла, пожалуй, тебе лучше всего повернуться к нему спиной — он не возражает. А теперь опиши мне этого джентльмена таким, каким ты его запомнил.

Паркинсон начал описание чрезвычайно почтительным тоном, словно принося таким образом мистеру Карлайлу свои извинения за столь вольное поведение, к которому его вынуждали обстоятельства.

— Мистер Карлайл обут в ботинки из лакированной кожи, сэр, примерно седьмого размера и весьма мало поношенные. На каждом по пять пуговиц, но на левом ботинке одна пуговица — третья по счету — отсутствует, и на ее месте торчат нитки, а не обычная металлическая заклепка. Брюки мистера Карлайла, сэр, сшиты из темной материи: серые полоски шириной примерно четверть дюйма на более темном фоне. Снизу брюки подшиты и, прошу прощения, в данный момент несколько запачканы.

— Очень запачканы, — искренне признался гость — Ненастный выдался вечер, Паркинсон.

— Да, сэр, очень неприятная погода. Если позволите, сэр, я почищу вашу одежду в холле. Я заметил, что грязь уже высохла. Далее, сэр, — продолжал перечислять Паркинсон, — темно-зеленые кашемировые чулки, в левый карман брюк уходит цепочка для ключей, выполненная в технике панцирного плетения.

Покончив с описанием нижней части гардероба гостя, Паркинсон прибег к услугам своей фотографической памяти для описания верхней части. Со все возрастающим изумлением Карлайл ознакомился с полным перечнем всего, что было надето на нем в тот вечер. Его толстая часовая цепь из золота и платины была описана в мельчайших подробностях, за ней последовал синий аскотский галстук [120]в крапинку и жемчужная булавка, которой он был заколот; не ускользнул от внимания Паркинсона и тот факт, что бутоньерка на левом отвороте визитки уже не первой свежести. Паркинсон описывал все, что видел, не делая никаких выводов. Носовой платок, заткнутый за манжету правого рукава, был для него платком как таковым, но отнюдь не показателем того, что Карлайл на самом деле был левшой.

Теперь оставалось выполнить самую деликатную часть задания. Готовность приступить к ней Паркинсон ознаменовал двойным покашливанием.

— Что касается внешности самого мистера Карлайла, сэр…

— Все, хватит! — торопливо вскричал объект описания. — Я более чем удовлетворен. У вас острый глаз, Паркинсон.

— Я много тренировался, чтоб быть полезным хозяину, сэр, — ответил тот. Он посмотрел на Каррадоса, дождался кивка и удалился.

Карлайл заговорил первым:

— Твой слуга мог бы зарабатывать у меня пять фунтов в неделю, Макс, — заметил он задумчиво. — Хотя, конечно…

— Не думаю, что он бы на это согласился, — отозвался Каррадос бесстрастно. — Он подходит мне как нельзя лучше. Но у тебя есть шанс воспользоваться его услугами — через меня.

— Так ты и вправду хочешь… Неужели ты всерьез?..

— Я замечаю в тебе, Луис, хроническое нежелание воспринимать меня всерьез. А ведь это довольно обидно во всяком случае для англичанина Неужели ты усматриваешь нечто комичное во мне или в моем доме?

— Нет, друг мой, — ответил Карлайл, — но я замечаю признаки богатства и процветания. Вот отчего твое желание кажется несерьезным Так чем же оно вызвано?

— Можешь считать это просто моей причудой, хотя это и не так, — ответил Каррадос. — Отчасти оно продиктовано тщеславием, отчасти — ennui [121], отчасти, — и теперь в его голосе звучали отнюдь не ироничные, но трагичные нотки, — отчасти — надеждой.

Карлайлу хватило такта не продолжать тему.

— Все три причины вполне приемлемы, — сдался он. — Макс, я сделаю то, о чем ты просишь, но при одном условии.

— Согласен. И каково оно?

— Ты расскажешь мне, каким образом тебе удалось так много узнать об этом деле. — Он постучал пальцем по серебряной монете, лежащей на столе перед ними. — Не так-то легко поразить мое воображение, — добавил он.

— Ты не поверишь, если я скажу, что и объяснять-то нечего, что это было просто… шестое чувство?

— Нет, — поджал губы Карлайл, — не поверю.

— И правильно сделаешь. А ведь все очень просто.

— Конечно просто. Когда поймешь, в чем дело, — словно самому себе растолковал Карлайл, — а до тех пор — чертовски сложно.

— Ну так слушай. В Падуе — к которой, кажется, возвращается прежняя слава города, торгующего поддельными древностями, — жил-был один искусный мастер по имени Пьетро Стелли. И простой этот малый, который талантом может сравниться с самим Кавино [122]в его лучшую пору, годами набивал руку, совершенствуясь в весьма прибыльном деле — он подделывал редкие греческие и римские монеты. Я, как коллекционер и знаток монет греческих колоний, а также специалист по фальшивкам, нередко сталкивался с изделиями Стелли. А недавно он, кажется, стал работать на некоего международного афериста, который в настоящее время называет себя Домпьером, и тот сумел поставить дело на широкую ногу. Элена Брунези — узкому кругу она известна как жена Домпьера, что, скорее всего, соответствует истине, — с готовностью приняла участие в этом предприятии.

— Именно так, — кивнул Карлайл, когда хозяин сделал паузу.

— Теперь тебе понятно, что они задумали.

— Не совсем. Нужны детали, — признался Карлайл.

— Замысел Домпьера заключался в том, чтобы получить доступ к некоторым из наиболее прославленных частных коллекций Европы и заменить настоящие монеты подделками Стелли.