— Он захворал, — ответил Вова.

— Где он?

— В бараке лежит.

— Плохо ему?

— Плохо. Рука сломана.

— Как же так?

— Били.

— За что?

— Мы… мы хотели убежать, а нас поймали, — неловко переступая с ноги на ногу, сознался Вова.

— Бежать? Я же говорил вам, что пока нельзя.

— Да уж очень случай выдался удобный.

— Как же вас поймали? — спросил Жора, поглядывая с укором на товарища.

— Потом расскажу. А ты наши мешочки прихватил? — нерешительно спросил Вова, меняя тему разговора.

— Принимай вещи! Вот они. — Жора указал на два мешка, лежавшие у его ног.

— Спасибо тебе! — радостно заулыбался Вова.

Он думал о том, какие они с Толей неблагодарные. Убежали, бросили такого хорошего, настоящего товарища, друга.

— Ты что молчишь? — спросил Жора.

— Я — я так… — запинаясь, ответил Вова: — Теперь надо девочку найти, узелок и чемоданчик ей отдать.

— Найдём! — уверенно ответил Жора.

В эту минуту он всё простил товарищам и был очень счастлив, что они снова вместе.

Бараки для жилья представляли собой длинные узкие сараи с низкими потолками и сплошными двухэтажными нарами вдоль стен. Пол, потолок, стены — всё было из неотёсанных досок, чёрных от грязи и копоти. Окон в бараках не было. Их заменяли узкие щели с решётками под самым потолком, через которые едва проникал дневной свет. Вся обстановка барака состояла из нар, двух железных печей да нескольких скамеек. Воздух, пропитанный запахом плесени, горького дыма, гнилых овощей и карболки, вызывал головокружение.

В каждом бараке разместили по сто двадцать человек. Было так тесно, что многим ребятам пришлось залезть под нары, чтобы дать возможность другим устроиться и рассовать свои вещи. С непривычки от духоты и смрада дети почти теряли сознание.

Поздно вечером в барак пришли эсэсовец и полицейский. Оба сморщились от спёртого, гнилого воздуха. Эсэсовец буркнул что-то полицейскому, тут же вышел. Дерюгин поспешно раздавал жёлтые треугольные лоскутки, на которых стояли непонятные буквы «SU» [4], порядковые номера. Делая пометки в списке и заставляя ребят расписываться в получении номера, полицейский приказывал:

— Пришить к одежде на правую сторону груди!

— Нет иголок, нет ниток, — раздались голоса.

— Найдёте! — досадливо отмахнулся Дерюгин.

— Господин полицейский, можно пришить проволокой? — раздался голос из дальнего тёмного угла.

— Можно, — не поднимая головы, ответил Дерюгин.

Рассчитав, что полицейскому всё равно не удастся пробиться сквозь толпу ребят, заполнивших тесный проход, всё тот же подросток крикнул вызывающе:

— А что, господин полицейский, у фюрера штаны тоже проволокой шиты?

Раздался дружный хохот, но тут же смолк, как по команде.

Дерюгин сорвался с места, точно его ужалили, топнул коваными немецкими сапогами и рявкнул на весь барак:

— Кто кричал?

Вглядываясь в плотную молчаливую стену ребят, заполнивших проход и нары, полицейский разразился бранью.

— Я тебя найду! Я тебе покажу! — кричал он, брызгая слюной и грозя кулаком.

Из тёмного угла ответили коротким пронзительным свистом. Расталкивая локтями ребят, Дерюгин кинулся в конец барака:

— Кто свистел?

Все молчали. Посыпались звонкие пощёчины. Полицейский бил подряд, не разбираясь. Из противоположного угла донеслось:

— Продажная тварь!

В эту минуту в дверях показалась фигура немецкого солдата. Он протиснулся к столу, на котором мерцал тусклый огонёк, и удивлённо остановился.

— Вот это да-а! — шепнул Жора. — Что же дальше будет?

— Ничего. Ложись. Будто мы спим, — коротко ответил Вова.

Положив голову на мешок, он притворился спящим и сквозь ресницы стал наблюдать за тем, что происходит.

Полицейский, добравшись до середины барака, столкнулся с немцем. Тяжело дыша и размахивая руками, он принялся что-то ему объяснять. Но тот лишь хлопал глазами, безуспешно пытаясь понять своего подручного. Потом ему надоело слушать хриплый голос Дерюгина. Потеряв надежду что-нибудь понять, немец махнул рукой и, указав Дерюгину на стол: дескать, продолжай своё дело, грузно опустился на скамейку.

Через полчаса раздача закончилась, и полицейский с немцем пошли к выходу. У порога Дерюгин обернулся и, сверкнув глазами, злобно выругался. Дверь захлопнулась. В бараке вздохнули облегчённо, Вова вскочил на ноги и потянул Жору за рукав:

— Вставай! «Мертвый» час кончился!

Ему не терпелось увидеть мальчика, который выкрикнул дерзкие, смелые слова.

В дальнем углу слышались возбуждённые голоса. Группа ребят окружила крепкого, рослого и энергичного мальчугана лет четырнадцати, который горячо убеждал товарищей, что они не должны покоряться. Вова и Жора с интересом и уважением разглядывали паренька. Серые глаза, светлые волосы, расчёсанные аккуратным пробором, и прямой честный взгляд — всё это вызывало симпатию у ребят.

— Разве полицай человек? Он запросто убить может, если увидит, что мы боимся его, молчим, — повторял паренёк.

— А что ты с ним сделаешь, Андрей? У него пистолет и резиновая палка, — возразил кто-то.

— Будет издеваться — убьём его!

— Ага! Задушим, и всё! — охотно вмешался в разговор Жора.

Андрей только теперь заметил новые лица и насторожился.

— Это ты полицая выругал? — спросил Вова.

— Ну, а что, если я?

— Здорово это у тебя вышло! — от души сказал Вова. — Давай руку!

Мальчики долго и оживлённо обсуждали свою первую маленькую победу. Их барак гудел, точно растревоженный улей.

Из соседнего барака забарабанили в перегородку, и чей-то голос предупредил:

— Тише! Обход начался.

На девочек мрачный, сырой барак, теснота и голод подействовали удручающе. Получив жёлтые треугольники, все нехотя принялись нашивать их на одежду.

Люсин костюм превратился в грязную тряпку. Девочка с сожалением думала о потерянных вещах. Но больше всего было жаль книгу, которая осталась в чемодане. Ведь ни одной русской книги она не увидит до тех пор, пока не вернётся домой! Да, пока не вернётся домой!

— Надень пока моё платье, — предложила Шура, — а завтра постираешь своё.

— Спасибо, Шура. Может быть, завтра я увижу того мальчика, тогда всё будет хорошо. Там у меня и платье, и кофточка шерстяная, и юбка новая.

Аня раньше других пришила номер и переоделась. Она сидела такая покорная, такая тихая, как будто только и дожидалась приказаний. Шура Трошина глядела на неё с неудовольствием. Люся заметила и Анину покорность и Шурино неудовольствие. Она тревожилась. Ей хотелось помирить девочек, сделать так, чтобы все жили дружно. «Аня такая же, как другие, только страшная трусиха и неженка, — думала она. — Но я бы на её месте всё-таки старалась быть смелее, самостоятельнее. Пусть фашисты не думают, что мы их уж очень боимся. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», — вспомнились Люсе слова Долорес Ибаррури. — Какие замечательные слова!» Шура Трошина, по мнению Люси, была безупречно смелой, прямой, бесстрашной девочкой, да к тому же ещё и хорошей подругой.

— Ты что, Люсенька, притихла совсем? — вдруг спросила Шура.

— Я вспомнила одну историю…

— Какую историю?

— Потом… Знаешь, Шура, я очень спать хочу.

— Нет, ты расскажи.

— Ну, хорошо. Это история, — медленно подбирая слова, начала Люся, — история одной дружбы. Не помню, где я её читала, наверное, в каком-то старом журнале, — солгала Люся, придумывая рассказ. — Там говорилось, как две девочки поссорились, возненавидели друг друга и расстались. Потом они встретились не то в глухом лесу, не то ещё где-то, в минуту какой-то большой опасности. И это помирило их. Они плакали от радости, поклялись никогда больше не ссориться и вместе перенести все лишения.

— Что же дальше с ними стало? — усмехнулась Шура.

— Дальше я забыла.

— А почему ты об этом вспомнила?

— Почему? Потому, что те девочки, мне кажется, похожи на тебя и Аню.