— Гроссхозяйка идёт! — громко, чтобы она слышала, произносил он, принимая почтительную позу, и добавлял: — У неё в голове сплошной сквозняк. Настоящее создание гитлеровской эпохи.

— Яволь, яволь! [21]— одобрительно кивала головой Гильда.

— Ну, чего стоишь, как чучело? — издевался Жора. — Арбайтен [22], помогай, ферштейст? Бери лопату и работай.

— Гут, гут! — крякала Гильда, думая, что Жора докладывает ей о том, как они старательно работают.

— Да не то, не то! Учись, дурёха, сама работать. Не всё же мы будем на вас спину гнуть. Ну-ка, попробуй. — Он протянул ей лопату.

— Их вилль нихт! [23]— испуганно отступила Гильда.

— Чего? Трудно, ручки боишься испачкать, да? Голубая кровь в жилах течёт?

— Яволь, яволь! — повторяла, как попугай, Гильда, ничего не понимая.

— Подожди, скоро поймёшь, чистокровная свинья!

Жора снимал шапку и с пресерьёзным видом махал ею перед Гильдой. Та, довольная, шла к дому, думая, что хорошо исполнила роль хозяйки. Ребята хохотали от души.

— Ну, теперь можно и отдохнуть! — бросая лопату, говорил Жора.

Однажды Жора увидел, как по дороге тянулись повозки, нагружённые разными домашними вещами. В первую минуту ему и в голову не пришло, что это немцы удирают с восточных границ в глубь Германии. Он побежал навстречу к беженцам и из обрывков их разговоров понял, что происходит. «Вот это да, вот это здорово! Бегут те самые немцы, которые мечтали уничтожить, закабалить нашу Родину!» Жора вихрем помчался назад и, еле переводя дух, захлёбываясь, рассказал друзьям, что творится на дороге.

— Неужели это наш праздник начинается? — всплеснула руками Люся, не смея поверить в такое счастье.

— В такой день грех на фашистов работать! — сказал Жора.

Ребята не успели ответить: их внимание привлёк шум, доносившийся из дома. Вова подкрался к окну и стал прислушиваться.

— Ну, им теперь не до нас! — с торжеством сказал он, вернувшись от окна. — Дом подожги — не заметят. Пошли, ребята, в сад!

За высокой изгородью сада начинался другой мир. Ровным строем тянулись яблони с выбеленными стволами, длинные и красивые аллеи, журчащий ручей с причудливым мостиком — всё это напоминало о мире и благополучии.

Ребята уселись в уголке сада на широкой скамье, где обычно, когда созревали фрукты, Лунатик ночами сидел и стерёг каждое яблоко. Так непривычно было им среди бела дня сидеть сложа руки и дышать полной грудью! Они давно уже отвыкли отдыхать, чувствовать себя свободными.

— Что ж ты в доме увидел? — спросил Жора.

— В доме, ребята, всё вверх дном! Ясно — удирать собираются, вещички укладывают. Гильда мамаше чуть в волосы не вцепилась — видно, всё хочет с собой забрать, да укладывать некуда. А этот, гроссфатер, старается внучку оттащить, да куда ему!

— До чего же на них смотреть гадко! — поёжилась Люся. — Я как-то видела, как мать с дочкой считали деньги. Глаза у них жадные, руки трясутся. Они, как увидели меня, даже задрожали. Гильда деньги руками прикрывает, а фрау на меня замахала: мол, уходи! Испугалась. Думает, все такие же, как они, грабители проклятые! — Люся покраснела и сжала кулаки.

— Ты чего расстраиваешься? — пожал плечами Жора. — Разве они люди? Только что на двух ногах и хвоста не видно, а так — волки настоящие.

— Ну, какая у них цель в жизни? — вслух размышлял Вова. — Нажраться до икоты, побольше для себя урвать, нажиться на чужом несчастье. Макс вот говорил: семья для них — главное. Но они и в семье друг другу горло перегрызут за копейку. А чего уж говорить о таких, как Макс! Они его в тюрьму загнали, а жену и детей лишили куска хлеба.

И каждый вспомнил свою семью, родной дом, который был маленькой частицей их Родины, со всеми её большими трудами, планами, радостями.

Люсе ещё десять лет не минуло, а она уже в мечтах видела себя инженером транспорта. Как серьёзно, любовно и увлекательно говорил с ней об этом отец! Он принёс ей однажды чудесную книжку с картинками, и, читая её, девочка решила, что она обязательно откроет что-нибудь из того, что ещё не открыто, только бы не опоздать…

У каждого с детства было что-то своё, заветное. В сердце каждого созревала и ширилась любовь к Родине, жажда принести пользу людям делами рук своих. Им светила с колыбели, их вела за собой вперёд звезда коммунизма. Какое это счастье — жить свободно, во имя великой, справедливой цели…

Охваченные этими мыслями, подростки сидели молча, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви, осыпанные первыми цветами, пробегали по их не по возрасту серьёзным лицам…

— Как хорошо, тихо, — сказала Люся.

И в тот же миг из дома донеслись истерические вопли Гильды.

— Вот это да! Мордобой пошёл в хвалёной фашистской семейке. Ты знаешь, Вова, я уверен, они друг друга с тележки спихнут, лишь бы барахло увезти, — заметил Жора — Таким всё равно, что с их Германией будет, лишь бы шкуру свою спасти. Вот увидишь, если туго придётся, Эльза и папашу тут бросит.

— Довольно, довольно про этих уродов!

Люся подбежала к дереву, сорвала цветок и вколола его в волосы. Ее голубые лучистые глаза сияли сейчас такой радостью, что Вова даже зажмурился. «Вот она какая стала!» — впервые подумал он, заглядевшись на Люсю. Две тугие косы, венчиком уложенные на голове, придавали её лицу какую-то особенную милую прелесть. Открытый высокий лоб прорезала едва проступавшая морщинка. Старое узкое платье, из которого она давно выросла, плотно облегало стройную фигуру и даже казалось не таким уж ветхим. В движениях её загорелых, огрубевших от работы рук уже не было детской угловатости.

— Завтра день моего рождения, ребята, — объявила Люся.

— Как? — удивились мальчики.

Все эти годы они старались не вспоминать, что есть в жизни их особенные счастливые праздники.

— Так сколько же тебе лет?

— Шестнадцать!

— Ну, кто из нас самый старший? — огляделся Вова. — Я! Мне уже почти семнадцать! Сейчас бы я в девятом учился, давно бы комсомольцем был.

— Скоро будешь, — уверенно сказал Жора. — Да, я считаю, ты и так настоящий комсомолец. — И он впервые по-взрослому пожал Вове руку.

— Пойдёмте, всё-таки, — забеспокоилась Люся, — а то вдруг хватятся!

Но их отсутствия никто не заметил. Долго ещё из дома доносились споры, крики, стук молотка. Только перед самым обедом вышла во двор заплаканная Эльза Карловна и позвала ребят. Наконец всё выяснилось. Завтра утром фрау Эйзен с дочерью собирались ехать, забрав с собой наиболее ценные вещи и двух коров. Вова и Люся должны были их сопровождать. Жоре было приказано остаться со стариком в усадьбе.

Вечером ребята горячо обсуждали, ехать или отказаться наотрез. Очень страшно было расставаться. И так уж их мало осталось. Успокаивало только то, что фрау Эйзен должна была вернуться в имение за остальным имуществом.

— Что ж, — решил Жора, — пока Красная Армия далеко, никуда отсюда не убежишь. В этой фашистской Германии корки хлеба не достанешь. Здесь многие готовы тебя схватить и в гестапо сдать. Лучше поезжайте, да постарайтесь вернуться поскорее.

Вова и Люся с грустью согласились, что так будет правильнее:

— Ну ладно, Жора. Жди нас, будь осторожен, — сказал Вова. — Когда вернёмся, наши уже близко будут. Удерём и пойдём навстречу…

Всю ночь в имении Эйзен шли сборы в дорогу. Наконец Эльза Карловна открыла вделанный в стену потайной сейф, вынула оттуда пачки денег, пересчитала их и уложила в жёлтый кожаный чемодан. Затем быстро выбежала из комнаты и, вернувшись, что-то прошептала на ухо старику. Тот растерянно посмотрел на неё, на окна, на чемодан, потом с усилием поднял его и неслышно шагнул к двери, чтобы вынести и спрятать деньги.

На рассвете Эльза Карловна приказала грузить на автокачку ящики, чемоданы, ковры. Сзади за повозкой привязали двух коров. Все кое-как расселись в нагружённой доверху повозке и выехали по направлению к Берлину.