Андрей увидел полицейских и американских солдат, вооружённых резиновыми дубинками. Они сплошной стеной наступали на людей в рабочих костюмах. В гуще толпы он заметил над головами людей плакаты, на которых было написано по-немецки: «Мы хотим работы!», «Мы хотим хлеба!», «Мы требуем повысить заработную плату!», «Мы протестуем против отправки немецких ценностей в Америку!». Это была первая забастовка немецких железнодорожников.

Мимо пробежал рабочий, а за ним американский солдат с резиновой дубинкой. Андрей машинально повернул голову в их сторону. В тот же миг он увидел, как американец, догнав рабочего, взмахнул дубинкой, и тот, как скошенный, упал на мостовую.

Андрей, наконец, решил, что происходит какая-то облава, и тоже побежал неизвестно куда, помня лишь одно, что надо держаться жилого квартала, идущего от вокзального скверика к городу. Мысли его теперь работали с необыкновенной быстротой.

Убегая, он думал: «Куда бы скрыться, в какой двор», но тяжёлый удар резиновой дубинки опустился и на его голову. В какую-то долю секунды он почувствовал сильную боль, горячие струйки крови обожгли ему лицо. Под ногами всё закружилось, он упал, теряя сознание.

Пожилой, хромоногий человек нагнулся над юношей, у которого из раны на голове сочилась кровь. Юноша тихо стонал и время от времени слабым голосом просил пить. Рядом с ним лежал бумажный разорванный кулёк, выпачканный кровью, из которого вывалилось несколько сухарей, две луковицы и плохо обглоданная кость курицы. Это всё, что было с трудом собрано Андреем в далёкий и опасный путь к Эльбе.

Прохожий не спеша вынул из кармана серый носовой платок и начал бинтовать голову Андрею. На улице было уже пустынно. Забастовщиков разогнали американцы и немецкие полицейские, вооружённые дубинками.

Носового платка оказалось недостаточно, чтобы забинтовать рану. Человек высвободил из-под брюк нижнюю рубашку и оторвал лоскуток белого полотна. Он делал всё безмолвно и только изредка посматривал на сквер, куда собирался перенести юношу.

Не сразу к Андрею вернулось сознание. Он открыл глаза и увидел пожилого человека, сидящего неподалёку на садовой скамейке. Первая мысль, мелькнувшая в больной голове Андрея, была: «Кто он, друг или враг?» Обводя взглядом вокруг, он ничего не мог понять: где лежит, как попал сюда, сколько времени находится здесь, кто этот человек, сидящий на скамейке?

— Вы кто? — по-немецки спросил Андрей и вздрогнул. Получилось так, что немец сразу понял: спрашивает русский.

— Я человек, немец, — ответил тот.

— За что вы меня ударили?

— За что же я тебя могу ударить?

Но Андрею уже не нужно было отвечать на вопрос. Он моментально припомнил то, что с ним произошло.

— Американец тебя ударил, — проговорил немец совершенно спокойно. — Ты работаешь на железной дороге?

— Нет.

— Ты русский?

— Да…

— Как ты сюда попал?

— Я… я…

Андрей хотел сказать, что он сбежал из лагеря, но не решался. Его мучил вопрос, кто этот человек, можно ли ему сказать правду. Только одно подкупало в этом человеке: русская, почти совсем чистая русская речь.

— Говори, говори, мне можно, — сказал немец так ласково, что Андрей заплакал и сквозь слёзы ответил:

— Я… я убежал…

— Откуда?

Вместо ответа Андрей опустил голову.

— Тебя как звать?

— Андрей.

— А меня зовут Макс…

Такого человеческого отношения к себе Андрей давно уже не испытывал. И он решился рассказать Максу о своём побеге, о своей мечте перебраться в Восточную Германию.

Через день Макс и Андрей шли к так называемой границе между Западной и Восточной Германией на Эльбе. Денег у них не было, и поэтому им потребовалась целая неделя, чтобы пешком дойти до Эльбы. Только по дороге Андрей узнал, кто такой Макс, и успокоился. Макс сообщил ему, что он идёт легально и поможет Андрею.

— Мне помогли получить пропуск, — рассказал Макс, — друзья казнённого немецкого революционера Карла Кернера, с которым я вместе сидел в тюрьме…

И вот, наконец, Андрей оказался у своих. Какая радость! Комендант одного городка, полковник Советской Армии, долго слушал его рассказ о судьбе советских ребят, заточённых в американский лагерь для перемещённых лиц.

— Успокойся, выручим твоих друзей, — сказал он Андрею на прощанье. — Родина своих детей не забудет.

Наступил 1946 год. Приближалась годовщина победы над фашистской Германией. Жора ехал на родину вместе с демобилизованными бойцами Советской Армии, прошедшими славный боевой путь от Москвы до Берлина. Его направили учиться в танковое училище.

Майор Павлов, провожая Жору, сказал:

— Смотри, с честью оправдай наше доверие! Не посрами звание танкиста.

— Есть! — по-военному ответил Жора.

— А Вову и Люсю я непременно разыщу. О них не забыли…

Павлов и Жора расцеловались.

Жора стоял у открытого окна вагона, радостный и взволнованный. Невысокого роста, коренастый и крепкий, в новеньком военном костюме, он выглядел настоящим воином-победителем.

Поезд тронулся к границе милой, дорогой Отчизны. Мелькали станционные здания, проносились мимо пригородные поля и перелески, а Жора всё стоял у открытого окна и мечтал. Скоро он вернётся на родину, встретится с друзьями и снова сядет за учебную парту. Он будет танкистом.

По баракам лагеря разнеслась долгожданная весть: приехал советский офицер! Его прибытие оказалось неожиданным для администрации лагеря, давно получившей инструкцию тщательно скрывать местопребывание советских детей.

Штейнер и американцы забегали, засуетились.

Всех русских юношей и девушек выстроили на лагерной площадке и объявили, что с ними будет говорить офицер из Советской зоны оккупации Германии.

Наступила напряжённая тишина. Все взгляды были устремлены туда, откуда должно было, наконец, прийти спасение. Минуты казались вечностью.

«Чего же это его нет так долго?» — думал Вова, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Он перебирал в памяти самые заветные слова, которые он сейчас скажет, пусть незнакомому, но уже близкому человеку — советскому офицеру. Вова ещё не знал, как он выразит всё, что накипело на сердце за годы фашистской неволи и за эти последние тревожные месяцы, когда за ними снова вдруг захлопнулась дверь ловушки, на этот раз американской.

К площадке приближалась группа военных. Впереди уверенным, размашистым шагом шёл подтянутый советский офицер. Казалось, что он спешил раньше других пройти оставшиеся сто-двести шагов и внимательно искал кого-то в толпе подростков.

Вова вздрогнул. Что-то очень уж знакомое было в этой коренастой фигуре. «Неужели Павлов?» — подумал он, но отогнал эту мысль. Ему сразу представился Павлов, худой, бледный, заросший бородой, с котомкой за плечами. Так уходил от них Павлов, опираясь на палку, прихрамывая. Как давно это было!..

— Здравствуйте, товарищи! — услышал Вова знакомый голос.

Да, это был Павлов. Тёплый, ласковый взгляд его остановился на Вове. Вова весь просиял. Он хотел броситься к Павлову, но тот остановил его мягким движением руки.

— Ну, кто хочет говорить? — спросил Павлов, медленно идя вдоль шеренги выстроенных ребят.

Тогда Вова, волнуясь, сделал шаг вперёд и громко с дрожью в голосе произнёс:

— Разрешите? Целый год мы томимся у наших «друзей». Всё осталось так, как при фашистах. Даже комендант лагеря старый. Нас агитировали не ехать в Советский Союз…

— А вы что ответили? — спросил Павлов.

— А мы ответили вот ему, — Вова указал на американского офицера, — мы ответили ему: «Вы лжёте, клевещете на Советский Союз! Мы хотим на родину, только на родину!..»

Американец недовольно поморщился. Он понимал русский язык, и речь Вовы была для него неприятна.

— Давно вас одели так? — поинтересовался Павлов.

— Нет, недавно. Перед тем как предложили ехать в «лучшую страну мира», нам и выдали эти костюмы, — ответил Вова.