Хоби пожал плечами, признавая мою правоту.

— Так что же тебе снится в твоих дурных снах? — спросил я. — Что у Кливленда развязался язык? Это тебя страшит больше всего?

Если у Кливленда начнется ломка, копам не составит труда выпытать у него все, что им нужно. Возможно, он уже раскололся, хотя Эдгары утверждали, что посетители Кливленда, навещавшие его в выходные, смогли передать ему кокаин.

Хоби считал, что с этой стороны ему нечего опасаться.

— Кливленд, парень, такой орешек, который им не по зубам.

— Значит, он заговорил?

— Он заговорит, только когда сам захочет. Но дело в том, что, может быть, он и сказал кое-что, ну так, самую малость. Может быть, он хочет привлечь внимание некоторых идиотов.

Судя по всему, подобные мысли не выходили у Хоби из головы в последние дни, с такой готовностью он выкладывал эти предположения.

— Понимаешь, приятель, в организации сейчас идет внутренняя борьба, соперничество, если хочешь. Элдридж и Хьюи. Этот Хьюи — странный ублюдок, не такой, как все. Считает себя самым умным. Теоретик долбаный. Только и знает, что пускаться в такие абстрактные рассуждения, что просто глаза на лоб лезут. Он вот-вот должен выйти из тюрьмы. Кливленд больше тусовался с Элдриджем и его ребятами. А теперь Хьюи говорит, что сбыт наркотиков нельзя считать революционной борьбой, что это чистой воды уголовщина. Понимаешь? А все сводится к тому, что гребаный мудак хочет захапать все баксы для себя и своих козлов. Через них он распускает слухи, что, дескать, партию обманывают. Она, дескать, недополучает денег от операций с наркотой. Вот мразь!

Я слушал и кивал.

— Ну так вот. Кливленд чувствует нехватку солидарности. Никто не спешит поддерживать его. Ведь что получается, в Нью-Хейвене партия вывела на улицы двадцать тысяч человек в поддержку Бобби, а здесь никто пока что и пальцем не пошевелил, чтобы собрать деньги и внести залог за Кливленда. Вот такие дела. Может быть, братишка и выложил копам чуть-чуть, чтобы намекнуть кое-кому. Это диалог, приятель. Диалектика. Идеологический спор, понимаешь? Сталин и Ленин.

— А который из них заложит тебя, Хоби? Сталин или Ленин?

Кривая улыбка, появившаяся на его лице, означала, что шутка пришлась ему не по вкусу. Хоби вообще не любил, когда над ним подшучивали.

— Значит, если Кливленд ссучится, тебе нужно будет спасать свою задницу, так ведь?

— Кливленд не ссучится. Он не предаст своих братьев. Ни за что.

Я понимал, что он говорит это прежде всего для собственного самоуспокоения. Однако даже если предположить, что версия Хоби соответствует действительности и Кливленд мог сдать нескольких статистов, не посвященных в подробности, или сообщить кое-какие второстепенные детали, у Эдгаров имелись причины для беспокойства.

— Ты мог бы опередить события, Хоби.

— Я не стукач. — Он понизил голос и ткнул пистолетом куда-то вдаль. — Все равно они возьмут меня за жопу, достанут, где бы я ни спрятался. И никакая полиция не поможет. Именно за это в Нью-Хейвене судили Бобби — за убийство полицейского осведомителя.

Я мог бы побранить Хоби, упрекнуть его в том, что он сам своим безответственным поведением поставил себя в такое положение, однако сегодня это было бы полным лицемерием с моей стороны. Поведай я ему о своих делишках с Эдгарами, он принялся бы поносить меня на чем свет стоит. Мы оба добровольно пошли по дороге, которая завела нас в тупик. А ведь начиналось все, казалось бы, очень хорошо. Это как вечеринка со всеми надлежащими атрибутами — хорошей музыкой, танцами, девочками, предвкушением приятных удовольствий, — которая заканчивается полным провалом, причину которого не может объяснить никто. Мне было жаль нас обоих.

— К твоему сведению, у Эдгаров, похоже, созрел план освобождения Кливленда под залог. Так что тебе, наверное, можно будет спрятать оружие подальше. Скоро его выпустят.

— Эдгары, — произнес Хоби. — Дерьмо собачье. Не хочу иметь с ними ничего общего.

— Но тогда тебе не придется больше ни о чем беспокоиться, верно?

Хоби передернул плечами, как делал всегда, если ему было нужно выразить неуверенность. Он действительно не знал. Может быть, все и образуется. Наступило молчание, тягостное для нас обоих.

— Тебе страшно? — спросил я его.

Размышляя об ответе, он смотрел на меня в упор немигающими карими глазами. «Пантеры» не знали страха.

— Здесь тоже Вьетнам, приятель. Это как в дурном сне, когда идешь над пропастью по очень узкому выступу и надеешься, что не сорвешься вниз. За последние двое суток я если и сомкнул глаза, то на час, ну два часа от силы. Вдруг в эту дверь войдет плохой парень? Это при нашей жизни, бубба, — пропел он.

— Ну так уноси свою задницу отсюда, черт возьми! Руби концы, тебе нечего терять. Поехали со мной в Канаду. Что скажешь?

В глазах Хоби вспыхнул и тут же погас знакомый огонек живого воображения. Он решительно затряс головой. Нет. Ни в коем случае.

— Мне и здесь неплохо. Братья не дадут меня в обиду.

Когда я повернулся к выходу, он встал и после недолгих колебаний — Хоби в этот момент сделал вид, что у него немного закружилась голова, и пошатнулся — все же поднял руки и ответил на мое объятие. Пистолет по-прежнему находился в его руке, что вносило в сцену прощания элемент гротеска. Когда я открывал дверь, он произнес мне в спину несколько слов по-французски. Хоби знал, что я не владею этим языком, однако такой вычурный жест был в его стиле. Мне удалось разобрать лишь слова — mon ami. Это была фраза из какого-то фильма, но из какого, я, хоть убей, не мог вспомнить.

Когда я вернулся в мотель, меня там уже поджидал Эдгар. Едва я переступил порог и оказался внутри, меня охватило странное ощущение, будто я стал невольным свидетелем чего-то интимного, хотя в позах, в каких я застал Джун и ее супруга, не было ничего сладострастного. Они сидели на кроватях лицом друг к другу, спустив ноги на пол и едва не соприкасаясь лбами. Они явно обсуждали что-то шепотом, желая оставить с носом невидимого и неизвестного бойца ФБР или полиции. Как всегда, элемент случайности был предусмотрен. Когда я вошел, голова Эдгара резко повернулась в мою сторону. В его голубых глазах я прочитал раздражение и подозрение.

— О Боже, Сет! Мы тут совсем извелись от страха. А вас все нет и нет. Мы не знали, что и подумать. Оставалось только надеяться, что они не наскочили на вас.

— Кто «они»?

Эдгар посмотрел на Джун. Судя по количеству окурков в пепельнице и сильному запаху табака, можно было заключить, что они беседуют тут довольно долго. Может быть, даже с тех пор, как я ушел.

— У нас дома были гости, которые наводили кое-какие справки, — сказала она.

— Что за гости? — удивился я.

— Я их не видел, — сказал Эдгар. — С ними разговаривал Майкл, а я уже потом говорил с ним по телефону. Он сказал, что эти люди расспрашивали о вас. Когда вас видели в последний раз? Кто был тогда с вами? Были ли слышны прошлой ночью какие-либо необычные звуки? Например, драки?

— Чушь несусветная, — сказал я.

— Хотелось бы, чтобы это было так, — невесело произнес Эдгар.

— Что он сказал им?

— Ничего, — ответил Эдгар. — А что он мог им сказать? Ему ведь ничего не известно. Он собирался на работу в свою лабораторию, поэтому ему было некогда с ними рассусоливать. Вы ведь его знаете. Из него и в обычном-то состоянии слова не вытянешь. Однако мне ясно одно: они думали, что вас кто-то похитил.

— Черт побери! А кто, кто это был?

— Майкл сказал, что они предъявили удостоверения. — Эдгар мельком взглянул на Джун, а потом на меня. — Это были агенты ФБР, — пояснил он.

Нередко случается, что я должна проводить вечера вне дома. Избежать этого никак нельзя, и в такие дни после работы я опрометью мчусь домой, чтобы забрать Никки из группы продленного дня, покормить и, если повезет, переодеть в пижаму. После этого наступает очередь Эверарды, няни, которая живет у Марты Штерн. Это никарагуанская эмигрантка — кипучая натура, у которой в руках все горит. Она вот уже несколько лет подменяет меня, если у Марты нет иных планов. Не любительница засиживаться за полночь, Эверарда предпочитает ночевать в небольшой спальне для гостей, расположенной на первом этаже за кухней. На рассвете она возвращается к Марте, для чего ей приходится идти пешком три квартала. Меня такое решение проблемы вполне устраивает. Никки дружит с Эверардой. Малышке нравится в няне все, включая ее акцент, который Никки копирует со сверхъестественной точностью даже в ее присутствии. Эверарда не обращает на это внимания. Она из тех женщин, которые знают, что самое главное в мире не наряды от кутюрье, не рэп и не политические интриги в мужской комнате клуба «Деланс», а воспитание детей, и что в этой важной сфере ее мудрость остается непревзойденной. Она называет Никки Ниной и так искусно проводит ее через всю вечернюю рутину вплоть до сна, словно та — марионетка на веревочках.