— Слабость.

— Да. — Сет знает это. Он смотрит куда-то вниз, между коленей. — Это был урок, который я усвоил от тебя. Сладкое предвкушение.

— Правильно.

— Я действительно думаю так, — говорит Сет и опять приставляет к моим губам уже наполовину выкуренную самокрутку. — Как в песне. Забыл, как его звали… «Все это так волнует и приводит в дрожь, я скажу им, я помню тебя».

— Фрэнк Айфилд.

Он откидывается на спину.

— Как бы мне хотелось… Ладно, помнишь? «Когда ангелы попросят меня вспомнить».

Я отворачиваюсь. Я не позволю ему. Откуда этот старый страх? Мне по-прежнему это неизвестно, но внезапно я ощущаю присутствие всех мужчин — Сета, Чарли и некоторых других, которые были между ними, от которых я отворачивалась с таким же отвратительным трепетом сердца. Я смотрю ему прямо в глаза.

— Я не знаю человека, который верил бы в ангелов меньше тебя.

— Но я верю в тебя, Сонни, — отвечает Сет и, взяв мою руку, кладет ее между своих красноватых бедер, чтобы я сама оценила преходящую эмблему его веры.

Я отвыкла от волшебного возбуждения, вызываемого марихуаной, когда желание в тебе столь велико, что оно стремится вырваться наружу. Оно подобно горному потоку. Им исходит все тело вплоть до кончиков пальцев. Потом я чувствую себя совершенно обессиленной и не могу даже пальцем пошевелить. На меня наваливается сон. Через какое-то время я просыпаюсь, и мне тут же становится стыдно. Мое лицо и даже, наверное, все тело горят румянцем смущения. Я лежу в скомканных простынях, и от меня исходит сильный запах нашего мускуса. На мне ни клочка одежды. Ноги широко раскинуты. Наверное, сейчас я похожа на вдрызг пьяную проститутку, обслужившую подряд с полдюжины клиентов. Глаза немилосердно слепит яркий свет, падающий от матового старомодного светильника.

— Два пятнадцать, — говорит Сет, когда я спрашиваю, сколько времени.

Я стону, накрывшись простыней, и сажусь на постели. Мне приходит в голову, что я забыла позвонить домой и спросить у Эверарды, как там Никки. Обычно я всегда звоню ей, если задерживаюсь.

Сет, все еще голый, сидит, скрестив ноги, на кровати. Он вытряхнул содержимое моей сумочки на покрывало и теперь просматривает его, пытаясь составить представление о моей жизни по ее осколкам. Кредитные карточки. Фотографии. Визитки, которые я забыла выкинуть. Чековая книжка. Сет грызет яблоко джонатан. Похоже, из того запаса, что он купил пару дней назад, когда был вместе со мной в бакалейном магазине «Грин эрз». Уставившись на него, я вдруг чувствую, что дурман марихуаны исчез. Во рту у меня так сухо, что язык превратился в засохший, покоробившийся лист.

— Могу я спросить тебя?

— Я развлекаюсь, — говорит он. — Я был один.

Я могла бы сказать ему, что он вторгается в частную жизнь. Однако это было бы лицемерием. Я ведь знала, что он давно собирался это сделать.

— Ну и как? Развлекся?

— Немного.

Он подносит к моему рту яблоко, и я откусываю кусок.

— Ты занимался этим, когда мы жили вместе?

— Конечно, нет.

— Какие-нибудь сюрпризы?

— Тут у тебя карточки двух туристических агентств и буклет из третьего о Филиппинах. Интересная деталь. Ты любишь путешествовать?

— С шестилетним ребенком?

— Мне очень хочется вернуться, снова побывать там, где мы были вместе. Мне бы хотелось побывать везде. Когда-нибудь.

Я содрогаюсь от этой мысли. Путешествовать. Свободной. Свободной от традиций, языка, от всего. Эта мысль всегда будила во мне восхитительные, неописуемые фантазии, которые дремали в моем подсознании. Дразнящая, недоступная тайна, постигнуть которую не дано было никому, даже мне. Другая жизнь!

— Ведь ты отправилась именно туда, когда мы расстались, верно? На Филиппины?

— Да, я была там с Корпусом мира. Я надеялась, что меня пошлют в какую-нибудь деревню, однако мне пришлось работать в городе Оланпаго на берегу залива Субик-Бэй. Программа контроля рождаемости. Временами я сильно хандрила. Мне казалось, что я занимаюсь ненужным делом. Обучая этих женщин пользоваться противозачаточными средствами, я, по сути дела, помогала многим из них стать проститутками. Однако я полюбила эту страну и ее народ. Несмотря на влияние колонизаторов, в филиппинцах сохранилось невероятно сильное чувство собственного достоинства. Революция не удивила меня. — На миг в памяти возникают кинотеатры, где демонстрировались фильмы на английском языке, влажная духота, рыба, стройные, смуглые юноши. — Меня это просто ошеломило, если уж на то пошло.

— В самом деле? Когда ты поступила? Я даже представить себе не мог, что тебе взбредет в голову такая идея.

— Вдобавок я подала заявление в отряд астронавтов.

— Шутишь?

— Нет, я хотела побывать на других планетах. На Венере, на Марсе. Я говорю совершенно серьезно. Я была уверена, что межпланетные полеты не за горами. И вот теперь мне становится как-то не по себе, когда я думаю, что мне так никогда и не удастся побывать там. А ведь мне казалось, что это вполне реально.

Почему же все изменилось? Когда мне было двадцать два года, судьба казалась единственной и уже предопределенной. И вдруг все исчезло, улетучилось. Зато явилось желание, необходимость стать матерью, оставить после себя на Земле еще одного представителя человеческого рода и все, что сопутствует этому — дом и другие вещи, работа, поглотившая и свободное время, и мысли. Так бывает с каждым. Однако разве я когда-либо прощалась с той девушкой в космосе, которая собиралась совершить нечто, захватывающее дух, оказаться за миллион миль от своей матери? Впрочем, это не имеет значения, думаю я. Сейчас я пойду домой, а не полечу к звездам.

Сет обнимает меня, когда я одеваюсь. Нелепая пародия. Он считает, что ему обязательно нужно притвориться, будто он ни за что не отпустит меня. Затем все быстро становится на свои места, и, когда я собираю вещи, он уже ждет у двери. И вдруг будущее протягивает к нам свои щупальца. Нужно сделать следующий ход. Я приглашаю Сета к нам завтра на обед. Никки будет в восторге. Затем он обнимает меня еще раз, напоследок. И я, находясь почти в полном беспамятстве от усталости, к своему ужасу, ощущаю внезапный прилив страсти, и не только моей собственной, но и его тоже.

— И как ты чувствуешь себя теперь? — спрашивает он, выпуская наконец меня из своих объятий.

На размышления мне хватает одной секунды. Я отвечаю:

— Лучше, чем я думала до этого.

Он улыбается. О Боже, он улыбается!

— Класс! — говорит он.

Я закрываю за собой дверь.

Я хотел позвонить отцу и получить разъяснения, однако Эдгар сказал, что в этом нет никакого смысла.

— Он все равно будет все отрицать, — пояснил Эдгар. — В любом случае. Если он обратился в ФБР, эти ребята уже проинструктировали его.

— Он никогда бы не обратился к ним за помощью.

Нечто подобное я твердил им с самого начала, но теперь даже мне пришлось признать некоторую вероятность того, что мой отец в отчаянии то ли из-за возможной потери такой огромной суммы денег, то ли из-за опасности, якобы угрожавшей мне, мог решиться на столь нехарактерный для него поступок. Однако, поразмыслив, я все же решил, что это скорее роковое стечение каких-то неизвестных нам обстоятельств.

— Так откуда же ветер дует, Сет? — спросил у меня Эдгар. — Откуда у ФБР эти сведения? Похоже, они думают, что вас похитили. Наверное, вы все же рассказали кому-нибудь. Люси? — предположил он. — Что ей известно?

Как Джун, так и он были неприятно поражены тем, что я решил взять попутчицу. С их точки зрения, это свидетельствовало о слабой дисциплине. Ведь я изменил первоначальный план, поддавшись слепой прихоти. Впрочем, у них все равно не было иного выбора, как принять мои условия. Я вполне искренне твердил, что Люси ничего не известно.

— Так кто же? — спросил Эдгар.

Он буравил меня недоверчивым, пристальным взглядом. При слабом свете, исходившем от маломощной лампы, лицо Эдгара приобрело оттенок болезненной желтизны. Я, понурившись, сидел на кровати и взвешивал факты.