Обыскали мою камеру и нашли все, что я написал, — двести посвященных нашим жизням страниц. Я добрался только до того момента в детстве, когда узнал историю дяди Терри. Следователи внимательно изучали рукопись — искали ключи. Но их интересовали преступления отца, а не его пороки, и в итоге они решили, что это не более чем беллетристика. Неправдоподобный рассказ об отце и дяде, составленный так, чтобы он представлял собой умелую защиту. Они заключили, что я вывел отца ненормальным, чтобы никто не посмел обвинить его ни в чем ином, кроме душевного расстройства. И не поверили, что перед ними живой человек: мол, разве возможно, чтобы одно и то же лицо одновременно страдало манией величия и действовало гораздо ниже собственных возможностей? Из чего я вывел, что они совершенно не знакомы с психологией.

В конце концов рукопись мне вернули. А затем опросили моих спутников по плаванию, правда ли, что мой отец умер на борту траулера. Беженцы подтвердили мой рассказ. Заявили все как один: Мартин Дин в самом деле плыл с ними, он был очень болен, умер, и я выкинул его тело в воду. Эта новость стала для властей большим разочарованием — они так и не сумели поймать меня на лжи. Отец был для них желанной добычей. Австралийцы сильно бы обрадовались, если Мартина Дина поднесли им на блюдечке. А его смерть пробила в жизнях соотечественников заметную брешь — образовалась пустота, которую надо было чем-то заполнить. Кого, черт побери, теперь ненавидеть?

Меня решили все-таки отпустить. Не то чтобы властям не хотелось меня засадить, но таким образом они намеревались заткнуть мне рот. Я собственными глазами видел, как обращаются с беженцами в центре для содержания под стражей и как систематически издеваются там над людьми, в том числе над женщинами и детьми. И снимая с меня обвинения, власти покупали мое молчание. Я согласился. И нисколько себя от этого хуже не почувствовал. Не мог представить, чтобы вскрытые мной факты могли хоть как-то повлиять на избирателей. И недоумевал, почему это так трогает власти. Видимо, они больше верили в людей, чем я.

В обмен на мое молчание мне предоставили грязную квартирку с одной спальней в грязном государственном доме на грязной окраине. Из пустыни меня перевезли туда полицейские и вместе с ключами от убогого жилища отдали коробку с документами, которые мы бросили в нашей прежней квартире, когда бежали из страны: мой настоящий паспорт, водительское удостоверение и пару телефонных счетов, по поводу которых мне намекнули, что было бы недурно их оплатить. Оставшись один, я сел в гостиной и стал смотреть сквозь зарешеченное окно на дом напротив. Да, я выжал из правительства далеко не все, что мог, — шантажируя, выторговал поганенькую квартирку и полумесячное пособие в триста пятьдесят долларов. Мог бы вытянуть побольше.

В зеркале в ванной я увидел свое отражение: щеки впалые, глаза провалились. Я настолько похудел, что казался метательным копьем. Мне срочно следовало потолстеть. А какие еще строить планы? Чем заняться?

Я попробовал дозвониться Анук — единственному человеку на планете, с которым меня хоть что-то связывало, — но это оказалось труднее, чем я ожидал. Не так-то просто связаться с самой богатой женщиной в стране, даже если когда-то она чистила твой туалет. Меня не удивило, что ее номер нигде не значился. И, только переговорив с несколькими секретарями в медиагруппе Хоббсов, я сообразил, что лучше спросить самого Оскара. И, получив несколько отказов, услышал ответ девушки:

— Ваш звонок — это глупая выходка?

— Нет, с какой стати?

— Вы в самом деле ничего не знаете?

— Что я должен знать?

— Где вы жили последние шесть месяцев? В пещере?

— Нет, в тюрьме посреди пустыни.

Девушка надолго замолчала и наконец сказала:

— Они умерли. Оба.

— Кто? — Сердце сжало нестерпимой болью.

— Оскар и Рейнолд Хоббсы. Разбились в личном самолете.

— А миссис Хоббс? — спросил я, весь дрожа. Пусть хоть она останется в живых! Только бы она не умерла! В этот момент я понял: из всех людей, которых я знал, Анук меньше всего заслуживала смерти.

— Боюсь, она тоже погибла.

Все из меня улетучилось: любовь, надежда, моральная сила. Не осталось ничего.

— Вы слушаете? — спросила девушка.

Я кивнул. Слова мне не давались. В голове ни единой мысли. Не осталось воздуха, чтобы дышать.

— С вами все в порядке?

На этот раз я покачал головой. Как со мной может быть все в порядке?

— Постойте, — продолжала девушка. — Какую миссис Хоббс вы имели в виду?

Я проглотил застрявший в горле ком.

— В самолете была Кортни, жена Рейнолда, а не другая.

— А Анук?

— Ее там не было.

Я одним глотком всосал в легкие и любовь, и надежду, и моральную силу. Слава Богу!

— Когда это произошло?

— Примерно пять месяцев назад.

— Мне необходимо с ней поговорить. Передайте Анук, что ей пытается дозвониться Джаспер Дин.

— Джаспер Дин? Сын Мартина Дина?

— Да.

— Разве вы не убежали из страны? Или уже вернулись? Ваш отец с вами?

— Дайте мне поговорить с Анук!

— Извините, Джаспер, она вне досягаемости.

— Что это значит?

— В настоящий момент Анук путешествует.

— Где она?

— Мы полагаем, в Индии.

— Полагаете?

— Если честно, никто не знает, где она.

— Как это понимать?

— После авиакатастрофы она исчезла. Можете себе представить, сколько людей, как и вы, хотят с ней поговорить?

— Если она позвонит, передайте ей, что я дома и мне необходимо с ней связаться.

Я продиктовал номер телефона и повесил трубку. Зачем Анук занесло в Индию? Чтобы горевать не на виду у всех? Вполне понятно. Горевать на виду — хуже некуда. Анук отдавала себе отчет: если ты не истеричка и у тебя постоянно не течет по щекам тушь, тебя непременно сочтут убийцей.

Я чувствовал себя нереально и одиноко. Отец умер, Эдди умер, умерли неистребимые Рейнолд и Оскар, и ни одно из этих событий не способствовало тому, чтобы я ощутил себя живым. Я вообще ничего не ощущал, словно с головы до пят подвергся анестезии, и перестал различать грань между жизнью и смертью. А встав под душ, усомнился, что еще способен различать горячее и холодное.

Прошел всего один день моей новой жизни, а я ее уже ненавидел. Мне оставалось одно: постоянно мучиться от отвращения в этой отвратительной квартире. И я решил бежать. Но куда? За границу. Вспомнил свой давнишний план: бесцельно плыть сквозь время и пространство. Но для этого требовались деньги. А я совершенно не представлял, где и как их быстро добыть. Продать мне было нечего, кроме собственного времени и своей истории. И поскольку я не обладал коммерческой жилкой, то вполне отдавал себе отчет, что торговля своим временем не принесет мне ни на доллар больше минимальной зарплаты. Зато благодаря двум своим знаменитым родственникам мог рассчитывать на запредельную цену за свой рассказ. Можно было бы пойти по самому легкому пути, согласившись дать телеинтервью, но я никогда бы не сумел ужать историю в двадцать минут экранного времени. Нет, придется обратиться к перу — только так не останется сомнений, что все сказано правильно и ничто не упущено. Единственным шансом оставалось закончить начатую книгу, найти издателя и, получив щедрый аванс, поднять паруса. Таков был мой план. Я собрал странички, которые следователи, прочитав, приняли за чистый вымысел. Так, ну и куда же я продвинулся? Не слишком далеко. Предстояло написать еще очень много.

Я вышел в магазин купить пару пачек бумаги формата А4. Мне нравятся белые страницы — они словно уговаривают заполнить себя словами. Солнце на улице показалось мне похлопывающей по лицу ладошкой. Глядя на людей, я подумал: сколько же усилий требует жизнь! Теперь, когда у меня не осталось никого из близких, мне придется обратить кого-то из этих незнакомцев либо в друзей, либо в любовниц. Сколько необходимо стараний, если приходится постоянно начинать с нуля!

На улицах своего города я ощущал себя словно в чужой стране. Все еще сказывалось отравляющее влияние жизни за решеткой, и хотя я тянулся к отдельным людям, но до такой степени страшился толпы, что хотелось обнимать фонарные столбы. Чего я боялся? Мне никто не собирался делать ничего плохого. Скорее всего пугало безразличие. Упади я перед прохожим, все равно бы не подняли.