— Конечно же, поручик, вы будете моим адъютантом.

— Рад стараться, ваше пре…

— Постойте… Вы, должно быть, очень бедны, поручик? У вас нет денег?

— Да, ваше превосходительство, все осталось там.

Милорадович задумался, потом позвал денщика.

— У нас остались деньги?

— Немного есть, ваше превосходительство.

— Принеси и дай этому молодому человеку. Это ему на форму.

Затем он обратился к Глинке:

— Завтра же утром ко мне в штаб. Теперь ступайте.

А из оставленной Москвы приходили вести разноречивые. Пешком и на подводах добрался до Петербурга за несколько дней из горящего первостольного града «некто тамошний житель». Генерал-губернатор Петербурга генерал Вязмитинов задержал его и отдал под стражу, чтобы не было тревожащих население слухов. Со слов беглеца была составлена подробная записка Александру I.

Эта записка начиналась указанием на то, что существуют исконные писаные и неписаные правила ведения войны, обращения с пленными и мирным населением, словом, законы человеколюбия, заповеданные роду человеческому. До сих пор правила эти соблюдались и Россией, и ее противниками — шведами, немцами. Можно вспомнить здесь и Северную войну, и Тридцатилетнюю.

Но то, что происходит в разоренной солдатами Бонапарта Москве, превосходило всю меру человеческих представлений. Массовые расстрелы и повешения, насилия, истязания детей… Ужасающие картины приводятся в этой записке, написанной со слов очевидца, «…во многих местах лежали обруганные, изувеченные и мертвые женщины. Иные могилы разрыты и гробы растворены для похищения корыстей с усопших тел. Но и сих мерзостей и неистовств еще не довольно, двери у храмов Божиих отбиты, иконы обнажены от окладов, ризы разодраны, иконостасы поломаны и разбросаны по полу… Но да закроются, — сказано было в записке, — богомерзкие дела сии непроницаемою от очей наших завесою! Поругание святыни есть самый верх безумия и развращения человеческого. Посрамятся дела нечестивых, и путь их погибнет. Он уже и погибает. Исполнилась мера злодеяния; воспаленные храмы и дымящаяся кровь подвигли на гнев долготерпение Божие».

Говорят, враг просит мира. Или это только слухи? Значит, задыхается он в пустой, оставленной Москве, погибает от собственных злодеяний? Будет ли перемирие?

Всем ясно уже, что не будет. Враг будет изгнан с русской земли. В середине октября Федор Николаевич Глинка присутствует при совете генералов Беннигсена и Милорадовича, и вот он уже в числе первых офицеров, ведущих русские войска по берегам Нары, через осенние калужские леса, навстречу врагу. И снова бои. Почти каждый день — штыковые. «В течение двенадцати суток, — вспоминал Глинка, — мы или шли, или сражались. Ночи, проведенные без сна, и дни в сражениях погружали ум мой в какое-то затмение — и счастливейшие происшествия — освобождение Москвы, отражение неприятеля от Малого Ярославца, его бегство, мелькали в глазах моих, как светлые воздушные явления в темной ночи».

Поручик Глинка — участник всех главных сражений: под Малоярославцем, Вязьмой, Красным и, наконец, освобождения Смоленска — быстрого, почти мгновенного.

Было захвачено множество пленных, для которых генерал Милорадович устроил специальный лазарет, заботился о том, чтобы их посещали врачи, сносно кормили. Он сам приходил к пленным, беседовал с ними. Он же разъяснял им, что русская армия сражается не с Францией и не с ее народом, но с тем злом, что поработило сначала Францию, а затем и всю Европу. Глинка участвовал в этих беседах, сам оказывал помощь пленным и раненым. Не раз будет он вспоминать обо всем этом позднее, создавая благотворительные общества в Москве и Твери…

Вскоре перешли древнюю русскую границу близ Могилева, а в декабре Наполеон бежал через Березину и вся Россия была очищена от армии его. Лишь в полях и лесах валялись кости «двунадесяти языков».

Минул год 1812-й. Под новолетие, находясь на востоке Европы, Федор Николаевич Глинка записывает: «Начало его наполнено было мрачными предвестьями, томительным ожиданием. Гневные тучи сгущались на Западе… Взволнованные народы, как волны океана, и все силы, все оружие Европы обратилось на Россию. Бог предал ее на раны, но защитил от погибели. Россия отступила до Оки и с упругостию, свойственной силе и огромности, раздвинулась до Немана. Области ее сделались пространным гробом неисчислимым врагам. Русский, спаситель земли своей, пожал лавры на снегах ея и развернул знамена свои на чуждых пределах».

В начале 1813 года Федор Николаевич Глинка был награжден орденом святого Владимира четвертой степени и золотою шпагою с надписью «За храбрость», а через некоторое время — орденом святой Анны второй степени. По кратковременном пребывании в Пруссии прусский король также наградил его особым орденом «За военные заслуги».

Вместе с Милорадовичем отправляется Глинка в Германию, где они пробыли несколько месяцев, участвуя в боях.

И вот — Париж! Торжественное возвращение туда короля Людовика XVIII, встречи его толпами народа. Глинке кажется невероятным, что французы, еще несколько дней назад поддерживающие Наполеона, рукоплещут теперь законному своему королю. Том не менее это так. Что это? Только ли галльское искристое легкомыслие, или, может быть, что-то еще? Во всяком случае, многие парижане не скрывают своей радости, другие в недоумении, и везде чувствуется облегчение. Французы ждали, что русские заплатят за Москву сожжением Парижа, грабежами, погромами. А вместо этого — лишь торжественный въезд, молебны, гуляния. Цели взятия Парижа были объявлены в «Приказе»: «Да водворится на всем шаре земном спокойствие и тишина! Да будет каждое царство под единой собственного правительства своего властию и законами благополучно! Да процветают в каждой земле, ко всеобщему благоденствию народов, вера, язык, науки, художества и торговля! Сие есть намерение наше, а не продолжение брани и разорения…»

Наши предки, спасшие Европу в 1812–1815 годах, хотели не мирового единообразия, каким его мечтал видеть Наполеон, но свободного существования многообразных государств и народов, вносящих свой, на других непохожий, вклад в сокровищницу мировой красоты и правды. Истина не может быть мундирно-однообразной, она, как напишет позже Аполлон Григорьев, «цветная». «Цветная истина» предполагает свободу, но свобода эта полностью противоположна тому пониманию свободы, которое присуще буржуазному миру. Согласно буржуазному пониманию свободы, не изменившемуся и к настоящему времени, она обязательно должна быть письменно регламентирована как «права человека» и распространяться по всему миру, причем для распространения ее годятся все средства — от меча до подкупа и создания «общественного мнения». Единообразие это в конце концов должно завершиться созданием всемирного государства, в котором все оттенки человеческой культуры должны быть заменены единообразной организацией жизни, и в качестве конечной цели установлением всемирного правительства, и тогда отжившая и выполнившая свое назначение «свобода» будет попросту забыта. Именно это понимание свободы нес миру Наполеон, хотя мечта его была явно несбыточной — в то время для осуществления ее не было еще подходящего уровня промышленности, связи общественных отношений.

В противоположность этому традиционное в России понимание свободы не придавало такого значения «личным правам», но высокому праву каждого народа иметь такое устройство государства, какое он пожелает и какое привычно для каждого народа. Конечно, есть страны, где наилучшее устройство — парламентское, пусть оно там и остается; но ведь к народам, как и к людям, вполне годится поговорка «сколько голов, столько и умов».