Сперва охранник принял их за итальянцев, именно этим детям патрициев присуща дурная привычка размахивать руками перед собеседником. Но, когда спорящие приблизились, он сообразил, что ошибся. Незнакомцы разговаривали не на оживленном итальянском, а на какой-то тарабарщине.

Старший бросил на столик перед охранником два пластиковых жетона с номерами ячеек. Служащий тут же извлек две связки ключей и протянул старшему. Когда смуглолицые направились к своим машинам, охранник вдруг сообразил, что они не были похожи ни на алжирцев, ни на других арабов, каких в Париже полным-полно. Значит? Методом исключения охранник внес эту плеяду постояльцев к латиноамериканским народам, а точнее, к колумбийцам. Познания пожилого француза в географии сводились к когда-либо услышанному по радио или телевизору. Поэтому Колумбия моментально ассоциировалась у него с кокаином.

«Наркоторговцы приехали завоевывать европейский рынок», — сообразил охранник, его рука сама потянулась к телефону, чтобы набрать номер полицейского участка. Но в самый последний момент он вдруг вернул трубку на аппарат. Причиной такого поведения стали два фактора. Первый: если эти «колумбийцы» окажутся добропорядочными гражданами, у которых из-за него возникнут неприятности, то увольнения не избежать. Второй: если это действительно члены наркомафии, то его просто застрелят. Мафия никому не прощает нанесенных обид, так, кажется, говорили в каком-то американском детективе.

Толпа смуглолицых и носатых «колумбийцев» в это время уже забралась в свои авто, и на большой скорости машины выскочили из подземного гаража. Охранник снял с плешивой головы форменную кепку и протер взмокший лоб, мысленно прочитав молитву Деве Марии.

Вор в законе Бушлат сидел в кресле-качалке перед горящим камином с полным бокалом густого темно-красного напитка и, блаженно улыбаясь, покачивался, не забывая при этом прикладываться к бокалу.

От яблочного бренди по телу разливалось блаженное тепло, огонь с потрескивающими поленьями ласкал его взор. А покачивание в кресле добавляло необходимую изюминку полному набору удовольствий.

Простенькое деревянное кресло не особо гармонировало с дорогой мебелью из натуральной кожи, но Бушлата это не волновало. Давным-давно кресло-качалка, которого он никогда не видел, стало предметом его мечтаний, символом роскоши.

В зоновском бараке за далеким полярным кругом тогда еще молодой вор Коля Башлин, носивший в те времена погоняло Баш, приклеившееся к нему со школьной скамьи, сидя в обществе серьезных воров, слушал их рассказы. Вот тогда-то зрелый и самый уважаемый Профессор, в пятьдесят лет выглядевший семидесятилетним, лысым, сгорбленным, без единого зуба стариком, разукрашенный блатной синей живописью, держа руки с тонкими крючковатыми пальцами над раскаленным железом «буржуйки», сверкая стальными фиксами, повествовал:

— Вот отойду от дел, осяду где-нибудь в Крыму или Сочах, куплю кресло-качалку и остаток жизни проведу в свое удовольствие.

С тех пор и Николай Башлин стал мечтать о комфортной жизни и кресле-качалке. Правда, Профессору так и не удалось осуществить свою мечту: в начале восьмидесятых на одной из «малин» во время попойки после очередной кражи возникла ссора, и молодой отморозок, совершенно не знающий и не признающий законов блатного мира, засадил Профессору в бок самый обычный перочинный нож. Отморозка потом, что называется, порвали на куски, но законника спасти не удалось. Тупое лезвие перочинного ножа просто разворотило ему печень. Профессор не дожил до счастливых дней, да и почти все из тех, кто сидел тогда перед мерцающим огнем «буржуйки», не надолго пережили пахана, наглотавшись свинцовых пилюль в первые годы всеобщей коммерциализации.

Выжил один Коля Башлин, теперь уже Бушлат, и выжил он тогда лишь потому, что не лез в бизнес, не «стриг» капусту, не якшался с барыгами, чиновниками и ментами, как это стало модно в нынешнее время. Он оставался верным воровским законам и жил на краденые деньги, извлеченные музыкальными пальцами из карманов и сумок обывателей.

И кто бы ему тогда в зоне вечной мерзлоты сказал, что через двадцать лет он будет качаться в таком желанном кресле-качалке, и не в Крыму, не в Сочах, а аж в самом Амстердаме, где будет исполнять наказ воровского схода, стоять смотрящим над русской братвой.

Переключившись с воспоминаний о прошлом на дела настоящие, Бушлат со злостью выплеснул кальвадос в камин. Попав в огонь, напиток вспыхнул яркими искрами.

— Да, упорол я косяк с этим мочилой, — едва слышно проговорил законник. Как бы то ни было, происшедшее следовало исправлять, иначе за промах спросят, и спросят по самому высокому счету.

Несколько групп боевиков готовы были броситься на поиски Шатуна, но слишком мало было погонщиков и слишком большая была территория, на которой растворился беглец. Все, что знал сейчас законник, так это только то, что мочила собрался возвращаться в Россию. А вот через какую лазейку он хочет прошмыгнуть, ведь граница — она широкая… Только в Европе тянется от Белого до Черного моря.

Стеклянная дверь, отгораживающая небольшую гостиную от остального особняка, широко распахнулась, и вошел невысокий, краснолицый крепыш Сиплый, прозванный так за простуженный голос.

Когда Бушлат узнал, что сын покойного Арийца бросился в погоню за киллером, старый вор тут же посадил им на «хвост» двух толковых пареньков с высшим образованием, оттарабанивших срок в «чалкиной деревне» за фокусы с электроникой.

Но когда топтуны уехали, Бушлат неожиданно задумался: а чего этот банабак вызывал к себе такого спеца? Намочить его, Бушлата? Вряд ли, Ариец был неглупым. Прекрасно понимал — на место убитого сходка обязательно пришлет другого. А ему придется ответить за беспредел. Значит…

Медленно раскачиваясь в кресле, законник смотрел на вошедшего. По кожаной куртке стекал таявший снег, возле ног братка на паркете образовалась небольшая лужица. Бушлат недовольно поморщился, но ничего не сказал. Поглаживая подушечкой указательного пальца по краю коньячного бокала, спросил:

— Что скажешь?

Сиплый — парень неглупый, поэтому пахан ему и поручил пообщаться с оставшимися в доме уже покойного Каспаряна «носорогами».

— Упорные они, эти горцы, — просипел браток, вытирая с кончика носа нависшую мутную каплю. — Сколько били, не колются.

— И это все? — перебил Бушлат.

— Нет, не в-все, — почему-то стал заикаться Сиплый. — Пришлось применить химию. В общем, поплыли горцы. Спеца Ариец пригласил, чтобы тот подготовил его пристяжь для большого гоп-стопа. В Бельгии банк решили взять. В общем, младший Ариец где-то надыбал график поступления денежных средств в этот банк. В какой конкретно, шныри не знают.

— Точно?

— Точно. Вкололи двойную дозу, сердце одного не выдержало, но все равно ничего толкового не сказали.

— Сколько хоть взять-то собирались? — с усмешкой поинтересовался законник. Он уже сообразил, что Ашот Каспарян таким нехитрым способом хотел добыть первичный капитал.

— Собирались взять пять «лимонов» евро, — равнодушным тоном проговорил Сиплый. Он не обратил внимания на то, как у пахана округлились глаза, и спокойно продолжал: — Опыта у «носорогов» в этом деле не было, вот и наняли спеца. Тот должен был подготовить операцию и людей, за работу он брал четверть от добычи. Но вот перед самым делом что-то не заладилось… В общем, спец зажмурил Арийца, пару его «отбойщиков» и ушел, — почти восхищенно закончил браток.

«Заодно и с меня слупил дурных денег. Развел, как лоха», — уже без раздражения подумал Бушлат, сейчас его мысли были полностью заняты услышанным. Куш в пять миллионов конвертируемых евро, это ли не добыча?

— Что сделал с «носорогами»? — наконец Бушлат вернулся к повседневным делам.

— На вилле случился пожар, уверен, что когда следаки начнут потрошить их головешки, то решат, что горцы переширялись — наркотики в организме трупов обязательно обнаружат. Для здешних краев вещь вполне обыденная.

— Хотелось бы надеяться и верить, — буркнул задумчиво пахан, потом перевел взгляд на Сиплого: — Ладно, иди отдыхай.