Когда следом за нами вышел отец, высокий, суровый, в гандуре до колен, красавица сначала извинилась за столь раннее вторжение, а уж потом пояснила: наш дом — первый с краю, значит, нас и обслужат первыми. С почтением и одновременно с живостью и серьезностью она представилась сама и представила своих спутников. Тот, что справа, бородатый и мрачный, но тоже в белом халате, — ее ассистент; второй, бритый наголо солдат, — водитель медицинского фургона, остановленного прямо напротив нашей хлипкой деревянной калитки.

Отец слушал молча, но я понял: ему неприятно иметь дело с женщиной, представляющей власть.

Доктор, вероятно, почувствовала его неловкость, поскольку сразу стала объяснять, что приехали они из-за гриппа, свирепствующего в регионе, и почему необходимо нас вакцинировать. На собственной руке она показала, как будет делать прививки, и заверила, что управится за несколько минут.

Пока она говорила, ассистент принес из фургона складной стульчик и металлический столик, на котором расположил медицинскую сумку, коробку с инструментами, сифон, металлический лоток, металлический поднос с ватой и тампонами, а также несколько пузырьков.

При виде ряда блестящих игл в запечатанных пластиковых пакетиках Ахмед стал пятиться к дому, но Мустафа опередил его — и появился вновь несколько секунд спустя с подушкой, которую плюхнул на складной стульчик.

— Эта глисса для тебя, — сообщил он доктору.

— Спасибо, малыш, — сказала красавица. Она не ожидала подобного, и ее деловой тон заметно смягчился.

— Я счастлив служить тебе, — возгласил Мустафа и протянул руку: — Можно, я первый?

— Конечно!

Мне, как старшему из сыновей, следовало бы вмешаться и заявить о своем праве первенства во всем, однако на сей раз я рад был уступить.

Когда доктор начала протирать Мустафе руку спиртом, отец откашлялся и с достоинством осведомился, намерена ли она лично делать прививки.

— Разумеется, — спокойно отвечала женщина. — Я ведь здесь единственный врач.

— Да, только… — начал отец, но красавица перебила его:

— Не волнуйтесь, на моем счету тысячи прививок.

Отец помолчал в некоторой нерешительности; было видно, что ситуация ему не по нраву. Еще я заметил, что мой младший братец, всегда такой разговорчивый, теперь притих, не сводит глаз с красавицы в белом халате и ловит каждое ее слово. Когда она велела Мустафе сжать кулак и вонзила иглу в его плоть, он даже не поморщился. Доктор извлекла иглу, положила на крохотную ранку комочек ваты и приклеила пластырь. Мустафа направился ко мне, поскольку ни отец, ни Ахмед не выказывали желания получить прививку. Очень беспокоясь за свое будущее, я встал перед доктором и вытянул руку, точь-в-точь как Мустафа. Прикосновение спиртового тампона показалось ледяным, шприц был точно жало, но все закончилось быстрее, чем я предполагал, — как и обещала красавица.

Оставались отец и Ахмед. Отец нехотя шагнул к металлическому столику, но Мустафа влез впереди него.

— Можно мне еще прививку?

Доктор улыбнулась и охладила его пыл:

— Ты храбрый мальчик, но каждому полагается только одна прививка.

Я стоял у деревянного подоконника, где в беленых жестяных банках мама выращивала мяту, и смотрел, как отцу делают инъекцию. Затем заставили подойти Ахмеда, который все это время предпринимал неудачные попытки спрятаться среди красных и белых олеандров, затенявших наш дворик. Когда под кожу ему проникла игла, он издал вопль, створаживающий кровь. Не успел Ахмед, кусая губы и неся руку на отлете, отойти от доктора, как Мустафа вновь выскочил вперед точно чертик из табакерки.

— Ана моаджаба бик, — с чувством произнес он. Было видно: Мустафу так и тянет к доктору. — Я тебя люблю.

Красавица в изумлении распахнула ресницы, посмотрела на его мягкие темные волосы, на миндалевидные глаза, на пухлые щечки.

— Семели, — произнесла она. — Извини, малыш, что ты сказал?

Мустафа повторил, на сей раз громче, не забыв прижать ручонку к сердцу.

— Ах ты, деточка! — воскликнула польщенная красавица. — И я тебя люблю, хабиби. — Взглянув на отца, она заметила: — У вас очаровательный сынишка.

Отец не ответил.

Доктор улыбнулась нам всем и спросила:

— Еще кто-нибудь есть?

Мустафа бросился в комнату и вернулся с Шакибом, нашим полосатым рыжим котом, отчаянно извивавшимся в его руках. Солдат расхохотался. Доктор улыбнулась и сказала:

— Отпусти его, милый. Кошкам прививки не нужны.

Послушно бросив Шакиба на землю, Мустафа вернулся в дом и принес канарейку в плетеной клетке. Доктор снова покачала головой.

— И птицам прививки не нужны, малыш. — И обратилась к отцу: — Есть еще кто-нибудь в доме?

При бледном утреннем освещении отец казался изнуренным. Взгляд его небольших, глубоко посаженных глаз скользил по нашим лицам, предупреждая: молчите, молчите. Доктору он холодно ответил:

— Никого.

— Разве в вашей семье нет ни одной женщины?

— Нет.

Мы с Ахмедом молча проглотили эту вопиющую ложь, но Мустафа не сумел сдержаться. Выскочив вперед и стиснув ладонь красавицы, он своим высоким звонким голоском выкрикнул:

— Неправда! У нас есть женщины. Мама готовит хелбу на кухне — вот что правда.

Повисла тишина. Ветер пронесся по двору, зашуршал соломой, устилавшей утоптанную землю. Наша ослица Худа стала бить себя хвостом.

— Пожалуйста, пойдите и приведите вашу жену, — сказала доктор. — Прививки от гриппа необходимы всем.

Отец не сдвинулся с места.

— Это противоречит нашему таквлиду, нашим традициям, — твердо сказал он. — Вы должны сделать исключение для женщин.

— Боюсь, в данном случае исключение нельзя сделать ни для кого, — отвечала доктор. — Я выполняю распоряжение столичного министерства.

— Все равно, — возразил отец. — Мы, берберы, живем по своим законам. Это наши горы.

Тут к отцу обратился солдат; как мне показалось, довольно грубо.

— Назовите вашу фамилию! — крикнул он.

Сейчас, подумал я, солдату не поздоровится. Я ожидал вспышки ярости, одной из тех, что были столь характерны для отца. К моему изумлению, отец переступил с ноги на ногу и ответил:

— Хамоу.

— Итак, Хамоу, вы слышали, что сказала доктор? Именем его величества короля, ступайте и приведите жену.

Отец заколебался, мы с Ахмедом таращились друг на друга.

— Именем его величества? — переспросил отец.

— А вы как думали?

К моему удивлению, отец молча кивнул и пошел в дом.

Спустя несколько секунд он вернулся.

— Моя жена не выйдет из дому, — сказал он, глядя в землю.

— Если она не желает выходить по своей воле, — продолжал солдат, — значит, мы выведем ее силой.

Отец вздрогнул. Голос его изменился, он заговорил тоном, какого я у него раньше не слышал.

— Не надо, — произнес он с полной покорностью.

Ахмед закатил глаза, не меньше меня смущенный внезапным умалением нашего грозного родителя. Отец, со своей седеющей бородой и обветренной, темной от загара кожей, вдруг показался нам совсем старым. Он пошел в дом, и мы услышали его голос, снова громкий — отец изливал гнев на маму. Именно тогда я понял: умение верно оценить, кто в конкретной ситуации обладает полномочиями, и есть первый шаг к зрелости.

Вскоре отец вышел. За его спиной пряталась мама. На ней была лучшая ее джеллаба, коричневая с белыми и красными полосками, запястья отяжелены массивными серебряными браслетами, нижняя часть лица скрыта тонкой черной тканью, которую мама удерживала в надлежащем положении уголком рта. Глаза ее округлились от страха; я бросился к ней, чтобы успокоить, и мама крепко стиснула мне руку.

Я оглянулся на отца, но он, оскорбленный, молча отступил на задний план.

— Поздравляю, — с мрачной иронией сказал ему бородатый ассистент. — Не всякий способен быстро усваивать новые правила.

Доктор взяла маму под крылышко.

— Вся процедура займет несколько секунд, — ласково произнесла она.

— Это правда, Ммай, — заверил я. — Тебе не будет больно; ты и не заметишь, как все кончится. Будто комарик укусит.