— О, пожалуйста!.. Когда?

— Ну конечно, когда вам будет удобно!

— О, пожалуйста, в любой день!

— Отлично! Тогда давайте завтра!

— О, пожалуйста, завтра!

— В котором часу?

— О, пожалуйста, в любое время!

— Но все-таки, когда вам удобней? Ведь я же не знаю.

Сарасвати улыбнулась, и мне показалось, что завтра с раннего утра она будет ожидать моего прихода.

— Я приду часов в одиннадцать утра.

— Я хочу завтра поехать навестить родственников! — сказала Сарасвати.

Я недоумевала. Может быть, Сарасвати не понимает по-английски?

Нет, моя учительница говорила по-английски хорошо. И вскоре я все поняла, и меня перестала удивлять подобная вежливость других моих индийских собеседников: в этих любезно-невесомых репликах проявляются, по-моему, маленькие индивидуальные восстания граждан огромной страны против навязанного им чужого языка. Говоря по-английски, индийцы попросту не ценят и не хотят ценить слово, не взвешивают его.

Ну, что ж! Тем более мне надо изучать хинди!

В серьезности моих намерений Сарасвати убедилась только тогда, когда я категорически отвергла ее предложение заниматься по «Разговорнику».

— Но ведь здесь указано, что по «Разговорнику» можно выучить хинди за три недели! — с улыбкой сказала Сарасвати, вручая мне небольшую серую книжку.

Я взяла «Разговорник», стала читать... Ну и разговорчики!

«Хамара хукм суно» — «Повинуйся моим приказаниям».

«Джо хам кахта хей вох каро» — «Делай то, что я тебе говорю».

«Хам уско саза карега» — «Я его оштрафую».

«Хумко капре пехнао» — «Одень меня».

«Хамаре капре утаро» — «Раздень меня».

«Box бевакуф хей» — «Он дурак».

«Уско пханси ки саза хоги» — «Он будет повешен».

«Хам бара бахадур хей» — «Я очень храбрый».

«Лондон саб-се барахей» — «Лондон — самый большой из всех городов».

«Мери бандук лао» — «Принеси мое ружье».

«Хам эк суфед» — «Я хочу белую кошку».

«Хам эк шер ка шикар карна чахта хей» — «Я хочу убить тигра».

«Хамне эк дикан кираце пар ли хей» — «Я арендовал лавку».

«Ап их маусам пасанд — карте хаин» — «Вам нравится эта погода?»

Я не имела намерений ни убивать тигров, ни держать белых кошек, ни арендовать лавок, ни тем более штрафовать или вешать местных жителей, обзывая их дураками... Все, что касалось погоды, могло пригодиться, но в целом «Разговорник» мне не подошел.

Учительница заставляла меня разрисовывать тетрадку за тетрадкой изящной вязью, которая и является алфавитом хинди. Как самая настоящая богиня, она требовала полного повиновения, и я не удивлялась, что школа, в которой преподавала моя Сарасвати, числилась в Нью-Дели одной из лучших.

Видимо, для того чтобы максимально уплотнить мое пребывание в Индии, Сарасвати решила попутно расширить мои представления об истории и экономике ее родины. В порядке практики мне предлагалось, например, перевести с английского на хинди, что раньше, когда Индия была английской колонией, процент грамотности в некоторых штатах был ничтожный, а сейчас он увеличился в десять раз или что Советский Союз является одним из крупнейших покупателей продукции молодой индийской промышленности...

Многое из того, что она рассказывала, абсолютно не укладывалось в мой перевод. Трудности перевода как бы отображали в очень уменьшенных масштабах историческую картину. Некоторые новые понятия с трудом входят в рамки древнего языка. То же самое, как мне казалось, происходит и в окружающей жизни: преодолевая сопротивление, что называется, со скрипом, входит новое — металлургические и машиностроительные заводы, академии, научно-исследовательские институты, сельскохозяйственные общины — в рамки экономического уклада страны, завоевавшей свою независимость сравнительно недавно.

Не раз, когда при всем моем усердии мне никак не удавалось высказаться на хинди ни о продукции Бхилаи — знаменитого символа русско-индийской дружбы, — ни о только что построенном в Нью-Дели многоэтажном доме, я разражалась тирадой по-русски:

— Я мечтаю выучить хинди! Но до этого еще ехать и ехать! Ужасно трудно! Может быть, лучше урду? Я еще в Москве слышала, что здесь многие говорят на урду!

В таких случаях богиня Сарасвати глядела на меня яркими внимательными глазами и вздыхала со своей обычной улыбкой Джоконды:

— Ваш язык тоже очень трудный!

— А вы хоть немного говорите по-русски?

— Нет, ни слова!

Впрочем, Сарасвати тут же «перехватывала инициативу» и начинала расспрашивать меня:

— А в каких домах живут люди в Москве? А у вас сыновья или дочки?

— Почти в таких же домах... Дочки! — отвечала я по-русски, забыв об уроке.

Однажды Сарасвати пришла ко мне со своим мужем.

— Хочу продемонстрировать ему ваши успехи! — сказала она.

Но, право, демонстрировать пока было еще нечего. Я читала и писала на хинди, наверно, не лучше самого неуспевающего первоклассника в школе Сарасвати, а говорила только с подсказками. Однако экзаменатор поставил мне четверку и заявил:

— Я был бы рад, если моя жена могла бы хоть несколько слов произнести по-русски так, как вы на хинди!

В этот момент я заметила, что не узнаю мою учительницу: ее полуулыбка Джоконды исчезла. Сарасвати улыбалась широкой, совсем не таинственной, а задорной и торжествующей улыбкой. И потом она сказала по-русски, правда не безупречно с точки зрения грамматики, но именно по-русски:

— Я здесь ужасно трудно мечтаю ехать и ехать в Москве. Хинди, урду в Москве почти в таких же домах говорят многие дочки!

Не сразу узнала я свои собственные слова, старательно подобранные ею из моих огорченных замечаний и восклицаний: «Я мечтаю выучить хинди. Но до этого еще ехать и ехать! Ужасно трудно! Может быть, лучше урду? Я еще в Москве слышала, что здесь многие говорят на урду!»

Все было ясно: Сарасвати полностью использовала этот случайно доставшийся ей небогатый словарный запас и, как настоящая богиня, превратила уныние в оптимизм.

Я не знаю, что означает улыбка Джоконды. Но что означает улыбка Сарасвати, думаю, что разгадала: она означает скрытую в душе человека способность совершать чудеса — большие и маленькие!

Я поехала на юг поездом. И пожалела об этом. Спрашиваю у проводника:

— Когда будем в Мадрасе? Он не знает.

— А есть кто-нибудь, кто знает?

— Нет, никто в этом поезде не знает. Где-то впереди наводнением смыло мост, наш поезд пошел не обычным маршрутом, а широко в обход. Вместо двух с лишним дней будем ехать четыре дня, а то и больше.

За окном почти совсем подмосковный пейзаж в хмуром дожде. Только здесь горы видны вдали. Но они так занавешены дождем, что сами кажутся тучами.

Проводник вошел сияющий:

— Хорошая повесть для вас: Бхилаи! Едем через штат Мадхья Прадеш. Бхилаи здесь. Улицы. Школы. Клубы. Большой завод. Есть хорошая работа для всех.

— Видно из окна?

— Нет. Не видно... Но все равно!..

Ей-богу, мы, журналисты, правы, говоря о Бхилаи возвышенно. Может быть, простой народ — такие люди, как этот проводник, — не называет завод родоначальником новой индустриальной Индии, но он знает: с именем Бхилаи связано что-то хорошее, принесенное советскими людьми в Индию.

И хотя земля испокон веков считалась наиболее ценным сокровищем штата Мадхья Прадеш, хотя здесь черные, как бархат, почвы, рисовые поля, зеленые массивы джунглей, очень многие в Индии понимают, что земля всей страны как бы заколдована. Заколдована серпами, мотыгами, примитивными плугами, не позволяющими ей показать свою силу. Нужны современные сельскохозяйственные орудия, детища современной индустрии.

Земля заперта на замок «скупыми рыцарями» прошлого. Там, где стоит сейчас Бхилаи, еще совсем недавно была красноватая, обожженная солнцем пустыня. Она оказалась богатой высококачественной железной рудой, углем, известняком, марганцовой рудой...