— У меня в жизни было аккурат несколько самых счастливых дней, — сказала Герда, — один день, когда мой Ялмар решился предложить мне стать его женой. Еще один день — не так давно, — когда у нас родился внук. И еще три дня, абсолют, которые я провела на теплоходе, где все ваши руководители очень похожи друг на друга. Аккурат.

— Чем же они похожи? — удивилась я и посмотрела на «рыбаков».

— Когда они говорят что-нибудь, слова попадают в душу! Аккурат рыбачий разговор! — объяснила Герда.

Июльский ветер был похож на острую ледяную расческу; колкий и густой, он порывисто проносился по улицам Хаммерфеста. Можно было лишь удивляться, что наш гид, господин Банг, голубоглазый темный шатен с нитями седины на висках, на бровях и даже на ресницах, был не в пальто, а в костюме. Господин Банг — высок, строен, подтянут. Темно-серый, тоже с нитями седины, костюм сидит на нем с официальной элегантностью фрака. Впрочем, едва начав объяснения, наш гид стал похожим на хозяина дома, который как бы засучил рукава куртки и решил провести генеральную уборку, разворошив и вывернув все наизнанку.

Ну, например, кто из нас догадался бы об истинном значении трех флагов — норвежского, шведского и датского — над солидным серым зданием на Страндгата, главной улице Хаммерфеста? Господин Банг выволок, что называется, на свет божий очень интересный механизм, скрытый за серыми стенами. «Механизм получения прибыли из смеси рыбы и шоколада», — как пошутил наш гид.

Три фирмы — норвежская «Фрея», шведская «Марабу» и датская «Нестле» — давно завоевали популярность в разных странах мира своими шоколадными изделиями. Казалось бы, неоспоримо вдохновенное увлечение прославленных фирм тонкими изысканиями в сфере шоколадных вкусов и ароматов. Но профиль деятельности предприятий в капиталистическом мире определяет прежде всего гигантский развитый вкус к прибыли. Не все ли равно частному капиталу, что именно производить, разрабатывать и перерабатывать, если есть возможность приумножиться?!

Три зоркие шоколадные фирмы обратили внимание на рыбу в фиордах Норвегии и вблизи норвежских берегов. Основанная творцами шоколада рыбная фирма «Финдус» обзавелась современными траулерами и построила в Хаммерфесте крупную фабрику «Финдус» для переработки рыбы.

— Поначалу 100 тысяч тонн рыбы в год, потом больше. Рабочих поначалу уже было более 1000, — сообщил господин Банг. — Пример удачного «заплыва» иностранного капитала в Норвегию! — подытожил он, выводя нас, как мы немедленно убедились, из лабиринта бизнеса в совершенно другой Хаммерфест.

В самом деле, кто из нас догадался бы, что в солидные добротные семьи горожан Хаммерфеста все чаще врывается — шуточное ли дело! — почти смута, почти бунтарство.

— У меня пятнадцатилетняя дочка Берита, — сказал господин Банг, как бы раздвигая стены своего дома, — когда мы с женой предложили ей подумать о конфирмации, она заявила, что посоветуется с. подругами и что молодежи давно надоели традиции и условности.

Наш гид втащил нас на вершину сопки, заставив взобраться туда по крутобоким валунам, цепляясь за реденькую жесткую траву, — ее, очевидно, уже не раз продрала ледяная расческа ветра.

С вершины сопки господин Банг, фамилия которого удивительно напоминала порыв урагана, показал нам океан, а потом, — уже опять внизу, — еще одну сторону Хаммерфеста: магазины, набитые расшитыми бисером меховыми куртками и шапками, и взъерошенное от ветра огромное чучело медведя на Страндгата, у входа а какой-то универмаг.

И еще один аспект Хаммерфеста — памятник певцу Северной Норвегии, поэту Оле Олсену.

Бронзовый бюст Оле Олсена стоит на невысокой розоватой гранитной пирамиде. У поэта чуть-чуть грустное лицо и глаза, обращенные куда-то вдаль.

И, хотя глаза нашего гида не выискивали «нечто» за чертой горизонта, а глядели в упор на нас и хотя господин Банг совсем не грустен, а деловит и хозяйствен, он чем-то был очень похож на поэта своей родины.

— Люблю песни Оле Олсена, особенно одну — о полярном дне, о незаходящем солнце. Пою ее сам, но вот сейчас слова затерялись где-то в памяти! — сказал господин Банг.

Кстати, он, в отличие от многих гидов, не сообщил нам ни одной даты, несказанно удивив некоторых наших дотошных туристов признанием, что цифры он запоминает очень плохо.

— А как же все эти данные про «Финдус» — 100 тысяч тонн рыбы в год, сотни рабочих? — спросила я.

— Есть пословица о том, что, попав в лапы к медведю, можно легко узнать, сколько у него когтей! — усмехнулся норвежец. — А вот здесь — самое главное! — сказал он, подведя нас к фонтану перед памятником Оле Олсену, но тут же с улыбкой покачал головой: — Нет, представьте себе, запропастились они куда-то!

Не зная, о чем идет речь — о каких-либо деталях скульптуры, украшавшей фонтан, или, может быть, о каких-либо щитах или плакатах, мы все же вежливо посетовали:

— Ну, знаете, такой ветер! Может все сорвать и унести!

Бронзовая скульптура посредине фонтана изображала молодую женщину, остриженную под мальчишку, с детьми: один малыш — на руках, трое — рядом. Фонтан непрерывно наполнял бассейн — круглую чашу, которая непрерывно переливалась через край, на плиты, выложенные вокруг так, что они были похожи на огромное блюдце; дальше был еще круг — парапет из плоских каменных плит неправильной формы — где стояли яркие бирюзовые скамейки с выгнутыми спинками; за ними была еще одна завершающая кайма: черное взрыхленное кольцо клумбы, на котором топорщились анютины глазки, гвоздика, желтые лилии, табаки. Реденькая клумба, несмотря на разнообразный ассортимент. Июль, но еще не выросли цветы. Может быть, так и не вырастут.

Я смотрела на все это, пытаясь догадаться, что же отсюда исчезло, запропастилось?

— Ну, вот они! А я-то думал — куда девались?! — воскликнул господин Банг.

Откуда-то из-за бирюзовых скамеек выскочила девчонка лет семи в яркой красной вязаной кофте, в синих трусах и зашлепала голыми ногами по бассейну фонтана; за ней прыгнула в бассейн другая босоногая девчонка, длинноволосая блондинка лет десяти, в белой вязаной кофте, по росту большой, в синей юбчонке.

— Вот это самое главное, — сказал наш гид, — дети растут на ветру. И вырастут!

Он обернулся ко мне:

— А теперь мы вернемся в церковь, и вы увидите все иначе...

Наша экскурсия по Хаммерфесту началась часа два назад от маленькой католической церкви. Гид показал нам большую мозаику на стене церкви, изображающую святого Михаила. У святого — тяжелые грубые руки рыбака, тяжелые босые ноги, а за спиной вместо крыльев развевается нечто вроде капюшона морехода. Я пришла к условленному месту начала экскурсии раньше других и, поджидая их, успела осмотреть церковь внутри. Там оказалась небольшая художественная выставка: на стенах висело четырнадцать картин норвежского художника Карла Маннингера, изображающих различные стадии распятия. Только эти картины. Больше ничего.

Никогда, нигде до того я не видела, чтобы художник изобразил Христа так похожим на рабочего. Подпоясанный веревкой поношенный хитон мастерового, руки мастерового. Художник подчеркнул изможденность и худобу рабочего: угловатые руки, выпирающие ребра. И тщательно выписал покорное терпение труженика на изможденном лице.

Я сказала тогда, два часа назад, нашему гиду, что, по-моему, мужественному и отважному норвежскому народу не может быть близка эта выставка терпения и покорности А господин Банг в ответ пообещал показать нам «самое главное» в Хаммерфесте, сказав, что после этого я, конечно, увижу на выставке Карла Маннингера то, чего не заметила вначале.

И действительно, снова войдя в помещение церквушки, снова подойдя к серии картин, я теперь обратила внимание на фигуру подростка возле покорно согбенной фигуры мастерового. На лице подростка — не обреченность, а выражение строгости, стойкости, мужества. Ребенок этот как бы только что повзрослел.