Но вот я стала рассматривать тесно заставленные полки крохотной лавчонки и залюбовалась изящными, любовно вырезанными из дерева, отлитыми из бронзы, вылепленными из глины статуэтками, куклами.

Передо мной на полках стояли маленькие позолоченные бродячие сказочники и разносчики тофу. Я узнала, что тофу — питательная соевая масса шоколадного цвета. Ее разносят в ведрах, и она более или менее заменяет простому японскому люду молоко. Я узнала также, что бродячие сказочники и разносчики тофу не только существовали много лет назад. Они и сейчас то и дело появляются в японской столице, а особенно в деревнях.

Продавец показал мне трех стеклянных обезьянок. Они были крохотной копией известной резьбы по дереву, которая украшает стену так называемых «Священных конюшен» на территории храма Тосиогу в нескольких часах езды от Токио. Продавец не только показал мне обезьянок, он рассказал, а Хейшун перевел, что храм Тосиогу является мавзолеем Сиогуна — генерала Токугава, который считается основателем города Токио. Храм Тосиогу строили восемьсот тридцать тысяч рабочих, трудившихся пятнадцать месяцев, с января 1635 года по март 1636 года. Тогда же была сделана резьба по дереву — три обезьянки, которые должны были напоминать людям о древней японской пословице: «Не гляди на зло, не высказывай зла, не выслушивай зла». Поэтому одна обезьянка закрывает себе глаза, другая — рот, третья — уши.

В лавке сувениров стояли десятки японских деревянных кукол разных размеров, похожих на кегли. На нескольких одинаковых деревянных фигурках-кеглях было что-то написано иероглифами. Хейшун перевел:

Так не в библиотеке, не в книжном магазине, а в лавке сувениров услышала я стихи Исикава Такубоку. Деревянная фигурка изображала его, прославленного японского поэта, умершего в 1912 году.

Продавец прочел нам по памяти еще одно стихотворение Исикава Такубоку:

Звучали стихи, и забывалась пестрая ярмарочная сутолока улицы Накамисе. Вернее, эта пестрая улица представала перед нами как бы в новом свете.

Хозяин лавки был не просто продавцом сувениров, безделушек, мелочей. Его скромная торговля не давала ему ни богатства, ни даже мечты о богатстве. Но какую-то грустную радость крохотная торговля все-таки приносила японцу: он охотно рассказывал людям о великих поэтах и музыкантах, народных сказочниках и древних храмах Японии, а не о Японии солдатских «хаки» и военных баз!

В лавке сувениров я вспомнила музыкальное обозрение, которое мы видели накануне в токийском мюзик-холле. Обозрение состояло из нескольких сценок. Одна называлась «Волшебный лес» и показалась нам сначала похожей на японскую сказку.

На фоне занавеса вставала гигантская багровая фигура чародея. За ним открывалась чаща дремучего леса. Мы видели коричневато-стальные, осыпанные землей корни, глубокие складки древней коры. Лес оживал. Затанцевали диковинные грибы. Выбежали мохнатые обезьяны, ветвеобразные, похожие на деревья. Показалась бледная, светло-голубая луна, напоминавшая нам лицо спящего Будды, которое мы видели в музее. Лес испугал двух заблудившихся в нем японских ребятишек. Каждый шаг ребят вызывал к жизни какое-нибудь новое чудо или чудище. Чудесами страшного леса управлял спрятавшийся под гигантскими корнями чародей. Но оказалось, что против него есть средство — букет волшебных цветов, похожий на яркий факел. Этот факел принес детям их друг — ночная бабочка. Она взмахнула факелом, и открылась дорога из лесной чащи к светлому дворцу... До этого места в сценке «Волшебный лес» чувствовалось дыхание народной сказки. Но, попав во дворец, дети неожиданно оказались как бы на экране американского кино. Безвкусно одетая королева запела крикливую американскую песенку, а окружающие ее фрейлины начали исполнять что-то очень похожее на модный американский танец.

А в следующей сценке, которая называлась «Век автоматизма», от японской народной сказки вообще не осталось и следа. Из машины-автомата вылезли два американских солдата и целый отряд девушек в военных шинелях и начали танцевать.

Мы смотрели на такое американское вмешательство в японский театр и думали: «Куда девалась японская сказка? Куда девалось настоящее национальное искусство Японии?»

Я вспомнила об этом в лавке сувениров потому, что здесь я снова встретила настоящее искусство и людей, любящих его.

Низко над лавкой нависала пышная розовая ветка сакуры. Были заметны узкие полоски серебряной бумаги, поблескивающие меж цветов. Я уже знала, что по древнему обычаю японцы ежегодно украшают цветущие вишневые деревья серебряными «страничками», на которых иероглифами написаны стихи любимых поэтов — классических и современных, или даже просто самими жителями Токио сложенные стихи.

Как часто я не могла поговорить откровенно с посетителями той или иной чайной или кофейной. А тут, в Асакуса Парке, возле лавок, торгующих сувенирами, город вдруг сам заговорил со мной, стал высказывать свои думы, тревоги, мечты.

Хейшун наклонил еще ниже розовую ветку сакуры и перевел мне стихотворение, написанное на одной из серебряных «страничек»:

— Это стихотворение японского крестьянского поэта девятнадцатого века Исса, — сказал Хейшун.

Потом он нашел среди цветов еще одно стихотворение Исикава Такубоку:

Мне казалось, что я попала в сказочную страну. Деревья шелестели стихами, «цитировали» стихи... Но стихи сами возвращали нас к действительности, далеко не всегда похожей на сказку.

На одной из серебряных страничек было написано стихотворение «Увольняют» Аокура Гэггай:

Сколько еще таких горьких, искренних признаний можно было, наверно, найти меж чудесных весенних цветов!

...Улица Накамисе поднимается в гору, как бы упираясь в скалу стального цвета, которая постепенно по мере приближения к ней становится высокой серой кровлей храма Асакуса Каннон. Перед входом в храм, шагах в двадцати от ведущих в него ступеней, стоит нечто вроде громадного подсвечника: десятки тонких, свитых из бумаги пахучих «свечей» тлеют на укрепленной под деревянным навесом широкой подставке. Люди протягивают руки к пахучему дыму, «очищаясь» перед входом в храм. Потом они полощут рты водой, вяло вытекающей из водопроводной трубы. Судя по ее внешнему виду, кажется, что это водопроводная труба была подведена к храму Асакуса Каннон в те давние-давние времена, когда водопровода еще не существовало.

Очистив руки и рты, японцы поднимаются по ступеням храма, и бесконечный ливень монет падает в колоссальную «копилку» — длинный и широкий ящик, установленный здесь. За «копилкой» алтарь храма, яркий и нарядный, чем-то похожий на великолепное кимоно. Статую Будды, блестящую, как новенький самовар, окружают массивные золотые лотосы. Словно бледные луны, мягко светятся овальные фонари. У алтаря — буддийский священнослужитель в лиловом кимоно. И все это видно как бы в легкой дымке. Тонкая проволочная решетка наподобие громадной металлической вуали отгораживает алтарь от посетителей. Только за особую плату можно пройти за решетку, вплотную приблизиться к алтарю.