Пока красавицы переодевались для следующего своего появления перед жюри, на сцену вышел женский шотландский ансамбль народных инструментов — волынок, который отлично исполнил несколько народных мелодий Шотландии.

И снова появились красавицы. Теперь все они были в купальных костюмах, но, видимо, далеко не все участницы этого зрелища привыкли обнажаться перед публикой. Со старательной развязностью красавицы — конторщицы и секретарши, мечтающие об удаче, — подходили к жюри. Изящества не получалось. Под оценивающими взглядами высокопоставленных лиц девушки сутулились, оступались, натыкались друг на друга. Потом все 24 какой-то нелепой стайкой уселись на помосте. Конферансье вызывал всех поочередно на сцену. Каждая участница лепетала в микрофон нечто вроде приветствия... английскому народу.

В полуфинале участвовало шесть девушек. А из-за кулис выглядывали на сцену отвергнутые красавицы в своих будничных платьицах.

Потом осталось две претендентки: «мисс Америка» и «мисс Германия».

Конферансье объявил, что первое место и титул «Мисс Мира 1956 года» присуждается претендентке из ФРГ.

Конферансье нажимает кнопку, механизированная сцена поворачивается. Появляется приз — легковая машина и трон, на котором восседает «Мисс Мира 1955 года». Она вручает корону новой победительнице. Корона падает. Вопль зрительного зала. Публика начинает расходиться. Мы узнаем, что кроме девушки, выигравшей это соревнование красавиц, есть и другие удачливые игроки: на конкурсе работал тотализатор, многие зрители делали ставки. Совсем как... на скачках или на бегах!

На улице мы еще раз увидели отвергнутых красавиц. Администраторы конкурса, покрикивая «живее-живее», отправляли бывших претенденток на титул королевы в общем автобусе в гостиницу «Ховард».

За неделю до премьеры у меня и у нескольких солистов Большого оказался совершенно особенный «вечер отдыха»: Дина и Джеймс Олдриджи пригласили нас к себе домой.

С Джеймсом и Диной Олдриджами я познакомилась и подружилась еще в Москве в 1953 году. И тогда, и в 1956 году, и теперь, в 1981 году, готовя это повествование для печати, я не знала и не знаю, правильно ли в данном случае сказать «подружилась»?

Да, все-таки именно так: подружилась!

В наше время громадных скоростей и расстояний дружба не умещается в четырех стенах, не очень печалится от разлук и не требует обязательного обмена письмами. Грозные, тревожные события потрясают землю, вычерчивают пути, на которых встречаются — может быть, на час, а может быть, лишь на миг — политический деятель и пытливый студент, прославленный писатель и рядовой журналист, известный ученый и простой рабочий. Разные люди с совершенно разными судьбами и биографиями обмениваются рукопожатием, которое, может быть, так и останется единственным на всю жизнь, не случись второй встречи! Но тепло рукопожатия сохраняется!

Не умещаясь в четырех стенах, дружба в наш век умещается в крепких рабочих ладонях, в летящей над землей песне, на горячей газетной полосе... «И на странице любимой книги!» — добавят читатели Джеймса Олдриджа, люди разных профессий, граждане разных стран.

Тысячи людей в Советском Союзе могут — каждый — сказать: «Мой друг Джеймс Олдридж!» Очень многие обменялись рукопожатием с английским писателем на читательских конференциях, на улицах Москвы и Ленинграда, в театрах, в музеях. А у очень многих дружба с ним сложилась иначе.

— Вы встречались с Джеймсом Олдриджем? — спросила я когда-то рабочих на читательской конференции во Дворце культуры завода имени Лихачева.

— Я знаю его. Летчик. Хороший товарищ. Смелый. Сражался против фашистов в Греции, — сказал старый литейщик, видимо, запомнивший первые романы Олдриджа «Дело чести» (1942) и «Морской орел» (1944), посвященные героической борьбе греческого народа с фашистскими захватчиками.

Позднее я случайно встретилась с тем же рабочим. Он подошел к московским писателям и журналистам, выступавшим в Парке культуры и отдыха имени Горького, в «Клубе интересных встреч», и сказал:

— Помните, вы меня спросили про нашего друга Джеймса Олдриджа? Я тогда не знал, что он не только летчик. Он и дипломат!..

Так оказалось, что у меня и у малознакомого мне пожилого литейщика с завода имени Лихачева есть связывающий нас человек, известный английский писатель, которого старый рабочий никогда не видел, но о котором он говорил — «друг!» Видимо, прочитав роман «Дипломат», за который Всемирный Совет Мира присудил Джеймсу Олдриджу в 1953 году Золотую медаль, рабочий решил, что Олдридж не только остро и гневно, но и со знанием дела разоблачает буржуазную дипломатию.

Может быть, чаще, чем любого другого выдающегося писателя, читатели отождествляют Джеймса Олдриджа с людьми, о которых он пишет романы, повести, пьесы и рассказы, особенно с любимыми его героями — мужественными и сильными тружениками, умеющими стойко переносить невзгоды и выйти победителями из самых тяжелых испытаний.

Как случилось это?

Как случилось, что сына редактора далекой провинциальной газеты, человека, родившегося за тысячи километров ст Советского Союза, на юге Австралии, и живущего в Англии, называют другом тысячи граждан нашей страны?

Мы — в старом аристократическом районе Лондона, где все улицы начинаются со слов «королевский» или «королевская». Олдридж объясняет:

— Наш район был процветающим в эпоху королевы Виктории, когда в руки владельцев этих домов текло золото из Индии. Сейчас некоторые здания должны быть снесены, для того чтобы расширить улицы. Пока еще этот разумный план далек от претворения в жизнь.

Жили Олдриджи тогда в маленькой квартирке, почти под чердаком в секции пятиэтажного дома, где все этажи еще сравнительно недавно занимала одна семья.

— Сдавать секцию нескольким семьям считалось в высшей степени неаристократичным. Но традиции аристократизма уступают место требованиям жилищного кризиса! — говорит Олдридж.

Весь дом принадлежит вдове некоего генерала. Поднимаемся по крутой лестнице, устланной еще довольно пушистым и мягким, но уже выцветшим красным ковром, которому, как с гордостью утверждает наша хозяйка дома, не менее ста лет.

Гостиная Олдриджа, очевидно, одновременно и кабинет писателя, и столовая. В одном углу — накрыт стол для ужина, в другом — на книжных полках и на столе — книги, рукописи.

Низкие удобные кресла, низкий круглый стол без скатерти, электрический камин. Уютно, славно. Беседе легко завязаться здесь.

По мнению Олдриджа, совершенно очевидно, что средний класс Англии уже почувствовал приближение своего конца, как господствующего класса, связанного с высшими кругами общества; он стремится приблизиться к рабочему классу, к труженикам.

Олдридж объяснил, что полевение, захватившее интеллигенцию и средний класс, выразилось не только в том, что казначеем лейбористской партии избран Бивен. Полевение также, например, и в том, что Грэм Грин, написавший когда-то книгу о том, почему он не покончил жизнь самоубийством (Грин — католик, для которого самоубийство великий грех), написал своего «Тихого американца».

Очень интересно говорил Олдридж и о существующей в Англии боязни проявления сильных чувств на сцене. Опасаются того, что порыв силы и страсти перекинется со сцены в зрительный зал и за его пределы. И в этой боязни силы искусства — тоже проявление особенности исторического момента. Класс буржуазии боится, что искусство своим страстным движением, своими переживаниями большого эмоционального накала высвободит запертые внутренние силы протеста.

Мне еще больше, чем раньше, понравилась Дина — красавица и умница, жена, товарищ и помощник Джеймса Олдриджа. Она сказала о муже:

— Джимми не был баловнем судьбы, рано начал работать, чтобы помочь родителям пережить трудности, связанные с экономическим кризисом в Австралии в тридцатых годах.

Действительно, Джеймс Олдридж был в четырнадцать лет рассыльным в редакции мельбурнской газеты, в шестнадцать — начинающим журналистом. В 1938 году, приехав в Англию, Олдридж посещал Оксфордский университет, слушал в Лондоне лекции по экономике, учился в летной школе, сотрудничал в лондонских газетах.